Мы попали в Долину Отчаяния. Быстро и без проблем. От миссии никто не отказался.
Я знал, что каждого из моих наемников так и подмывает спросить: кто устанавливает правила? К кто заказчик? Но парни были слишком умны, чтобы спрашивать. Может, и не слышали, что во многом знании многие печали, однако понимали: я ни слова не скажу. V них было простое задание — осуществить эвакуацию. А кто был целью операции и на чьи средства всё организовано, не должно было их интересовать. Парни подучили вознаграждение, и я не сомневался, что финальный эффект превзойдёт все их ожидания.
Когда мы остановились меж ярко-красных гор, Андрей сказал:
— Господин полковник, но здесь же никого нет.
В его голосе я слышал изумление. И разочарование.
Это и был, собственно, тот самый миг. Момент, когда я знал, что от йоты до йоты выполнил порученное мне задание.
— Ошибаешься, парень, — ответил я. — Здесь есть вы.
Я думал, что эта минута доставит мне больше удовольствия. На самом же деле я ничего не чувствовал. А может, мне даже было их немного жаль. Вопреки всем обстоятельствам. Вопреки тому, кем они были и что сделали. В конце концов, я не знал, зачем должен был их сюда доставить. Кому я служил и чью миссию выполнял. Если Ад существует (а теперь не только я об этом знал), почему его хозяевам так нужно досрочно собрать здесь грешников? Ведь, кажется, чем больше зла они причиняют в нашем мире, тем лучше. Может, я служу той, другой стороне? Не знаю. Меня интересовал только результат. Мне кое-что обещали, и я верил, что это обещание будет выполнено.
И вот тогда я увидел Анну Стюарт. Вероятно, ей удалось проскочить во врата через несколько секунд после нас. И она шла за нами по пятам. Теперь она замерла и уставилась на меня пустым взглядом — будто спятила. Я подошёл к ней.
— Нужно было послушаться моего совета, госпожа Стюарт.
— Где… где мы?
— Пожалуйста, идите за мной — ответил я, зная, что сама она уже не сможет вернуться, ведь проход исчез. — Постараюсь, — я наклонился и подал ей ладонь, — постараюсь вас спасти.
Она не могла не услышать искреннюю печаль в моём голосе.
Её глаза расширились от страха, а подбородок начал дрожать, как у ребенка, который вот-вот заплачет.
— Всё будет хорошо? — спросила она, сдерживая рыдания.
— Конечно. Я не позволю тебя обидеть.
— Обещаете? Правда?
— Обещаю, Анна. Идём со мной. Нам действительно уже пора идти.
* * *Демоны появлялись отовсюду. Те демоны, которых они больше всего боялись. Я видел, как Пьера окружали мускулистые голые негры с большими эрегированными членами. Он сможет годами узнавать, каково на вкус изнасилование… Альвареса распяли на земле, а к телу прикрепили маленькие взрывчатые устройства. Я знал, что когда он превратится в подрагивающий от боли обрубок, все части тела чудесным образом отрастут снова, чтобы он мог заново пережить, как это быть взорванным. И подобное происходило с другими. Али Аббас предстояло узнать, как выглядит жизнь по другую сторону «афганского абажура»[10]. Андрей скоро будет плакать при одном виде штопора. К Поляку приближались обнажённые женщины. Лицо у каждой было скрыто под чадрой. У каждой были раны на месте вырезанных грудей и выжженные глазницы. Они взялись за него так рьяно, как он даже мечтать не мог.
Я держал Анну за руку, и мы поднимались по другому склону горы. На одном из уступов я заметил красномордого скалящегося демона.
— Отличная работа, Хорст! — весело закричал он.
— Спасибо, — ответил я.
— Мои парни займутся твоими парнями! Ба-а! — он посмотрел вниз. — Уже ими занимаются.
Я не стал оборачиваться.
— Есть только одна маленькая проблема…
— Я здесь для того, чтобы решать ваши проблемы, — ответит я мягко.
— Она. — Увенчанный острым когтем палеи указывал на Анну. — Она наша!
Наверное, я ожидал чего-то подобного.
— О нет, она только… гостья.
— Хорст, мы не принимаем гостей, — заявил он, а его пасть растянулась в чём-то, что можно было принять за улыбку. — Ты должен бы уже понять, что у нас здесь нет гостиницы.
— Значит, сделайте исключение, — сказал я решительно.
Кажется, это его позабавило.
— С чего бы нам тебя слушаться?
— А почему нет? Чего я должен бояться? Подумай минуту, если ты вообще в состоянии думать: чего такой как я может бояться? Да ещё здесь? Чем вы можете мне угрожать, чего я ещё не испытал по вашей милости?
Мы встретились глазами. Неужели демон был настолько наивен, что верил, будто я испугаюсь кровавого взгляда, которым он пытался пронзить меня до самой изнанки моей души? Я не испугался. И он сдался.
— Ты всегда был таким принципиальным, Хорст. — В его голосе прозвучал упрёк. — Но ведь это не мы её сюда привели.
Он протянул красную лапу с толстыми грязными когтями, и я увидел тряпичную куколку. Она равнодушно смотрела на меня глазами из чёрных пуговок.
— Дай ей игрушку, Хорст. Ей будет легче умирать…
Я схватил лапу прежде, чем он успел её отдёрнуть.
— Мы договаривались, сукин ты сын! Я должен был привести только худших. Она попала сюда случайно!
— Дорогой полковник, все мы — рабы случайностей. Ты абсолютно случайно находился в отряде, который засыпал известью мёртвых детей. Помнишь, Хорст, правда? И помнишь, что это даже не самое худшее из сделанного тобой? Напомнить тебе, Хорст? Ты ещё чувствуешь гарь тел, которые вы сжигали в сарае?
Он вдохнул так глубоко, как будто хотел втянуть в ноздри весь воздух мира.
— Я её чу-у-увствую, — воскликнул в экстазе. — И слышу их крики. Эти их замечательные, раздирающие душу крики. Матерей, которые сгорали, чтобы хоть на мгновение заслонить от огня детей.
— Нам приказали, — выдавил я из себя. — Нам приказали их убить…
— Тебе приказали, Хорст, бедняга? На морде демона появилось выражение искренней заботы. — Но тебе приказали их убить, правда? Бедному парню не приказывали сжигать этих людей живьём, верно?
Я мог рассказать о штандартенфюрере Кальце, который считал, что расстрел осуждённых лишает нас ценных патронов. Однако я знал, что демон знает обо всем так же хорошо, как и я.
— А помнишь ещё бёдра той четырнадцатилетки? Ты развлекался с ней, пока твои солдаты резали её мать?
Я не помнил почти ничего. Ни криков, ни лица, ни глаз, ошалелых от боли и ужаса. Помнил только равномерные движения и минуту облечения. И как я отошёл, освобождал место для следующего.
— Нет ничего, что меня бы оправдывало. И я не знаю, как мои страдания могут кому нибудь помочь…
— Они и не могут. — Демон пожал плечами. — Это лишь наказание, Хорст. Нам нравится тебя мучить — и только! Честно, нам это очень нравится.
— Но ведь я заплатил… — прошептал я.
— Да ну? — В его голосе звучала издёвка. — Совесть — это такой кредит, по которому никогда не расплатишься.
— Чего ещё вы от меня хотите?
— Хотим её, — ответил он твёрдо. — Когда отдашь её нам, иди, куда хочешь. Мы освобождаем тебя…
— Так просто?
— Ага, так просто.
— Нет, — решил я. — Мы так не договаривались.
— Хочешь заплатить вечностью боли за маленькую курвочку, которая ради хорошей темы переспит с каждым, кто встанет на её пути? Будь же благоразумен, Хорст.
— Я уже был когда-то благоразумен, — сказал я с печалью. — Хватит.
— Значит, ты так сильно хочешь к нам вернуться?
Я вспомнил, что со мной творили в застенках Ада. Конечно же, я не хотел туда возвращаться. Но я не из тех, кто, падая, обязательно желает утащить кого-нибудь с собой.
— Я дошёл до того, чтобы тридцать три с половиной секунды не плакать и не молить о пощаде. Может, побью собственный рекорд, а?
— Не будь идиотом!
— Отвали.
Я ожидал чего угодно. Но не того, что он просто исчезнет.
Анна застыла статуей. Я был уверен, что она не слышала ни слова из моего разговора с демоном. За ее плечами оформился светящийся красным проход.
— Кто вы? Ради боги, кто вы?!
Её губы двигались, но лицо оставалось недвижным, словно было вырезано из алебастра.
— Оберштурмбанфюрер Хорст Реддл, «Waffen SS», дивизия «Totenkopf»[11]. — Я вскинул ладонь в фашистском приветствии и стукнул каблуками. — Хайль Гитлер!
Даже полный дебил мог заметить, с какой иронией я выкрикивал эти слова. И она, конечно, заметила.
— Но как такое возможно?.. Вам же должно быть… — я буквально видел, как у нее в мозгу двигаются костяшки счётов, — …не меньше девяноста лет!
— Четырнадцатого года рождения, — признался я. — В августе сорок четвертого пал смертью храбрых в Польше, под Воломином. — В моём голосе снова прозвучала ирония, хотя я был посмертно награждён Рыцарским крестом Железного креста[12] за уничтожение семнадцати советских танков. Богом клянусь, их было меньше, но семнадцать — количество, вызывающее уважение.