Антонов кивнул в ответ. Странно, еще минуту назад он хотел сказать, что знает о той, грядущей, стране больше тех нескольких туманных фраз, что были произнесены им минуту назад, знает наверняка, но это знание, как ни старался он, не хотело оставлять его, не желало делиться на двоих. Почему, он этого не понимал. Быть может, позднее, когда у них с Мариной.... А что у них с Мариной?
Этот невысказанный вопрос, как и множество других, также невысказанных, повис в воздухе. Антонов произнес:
- Странно получается, - и замолчал. Он и хотел избавиться от этого невыносимо тяжелого для него разговора и, одновременно, чувствовал, что не станет отделываться пустыми фразами, как бы ни хотелось этого тому, что засело внутри него. Так же, как не могла остановиться и перестать слушать она. И эта беседа, это интимное знание, что передавалось нерешительно и трудно, медленно окутывало их, заключало в некий кокон, в невидимые объятия, с каждым произнесенным словом делающимися все теснее. Они, эти фразы, с мукой рождались в устах мужчины и так же с мукой принимались душою женщины, но отказаться от дара и не принять его не мог ни один из них.
- Странно получается, - вновь произнес он и остановился посреди дороги, точно чувствуя эти словесные объятия, вязкие жгуты фраз, обвивавшие их, и так же, поддаваясь их неумолимой силе, остановилась подле него Марина, - Наверное, мы еще в самом начале этого переселения, ведь с каждым годом число переселенцев во времени растет в разы. И вот что удивительное во всем этом: чем из более позднего времени бегут люди, тем в более ранние годы забираются. Сперва попадались из будущего века, потом из конца этого, теперь черта подошла к 98-му. И чем дальше в будущее, тем глубже в прошлое. В застой. В покой. В ничем не нарушаемую тишину. Неужто им так обрыдло все новое, самый процесс изменений? Процесс, - произнес он. - А ведь и в самом деле, процесс, - добавил он горячо, - Вот ведь в чем дело. Процесс!
- Не понимаю тебя, - робко произнесла Марина.
- Да, видно, все эти пятнадцать лет - процесс. Один и тот же, непрестанный. И нет ему ни конца, ни края. Кризис, бесконечный, перманентный кризис. Наша экономика перегрелась, сейчас это понятно многим. Странно, ведь ныне общество буквально требует реформ, оно заждалось их, всяких и всех: экономических, политических, социальных... А что, если, - он помолчал мгновение, давая возможность Марине угнаться за ним, - что, если эти реформы, сами реформы превратились в процесс? Понимаешь? Что, если реформы как идут, так и продолжают идти, не прекращаясь? Что, если в реформах, в самом их течении, наступил застой? Застой вечной смены курса, вечного поиска верных путей и виноватых за прошлые ошибки.
Он снова помолчал.
- Да вот, вот она причина причин. Нашел, не сомневаюсь, нашел. Вот почему точно от самых страшных потрясений, от реформ, от неуверенности и во вчерашнем и в завтрашнем дне бегут люди. Только бежать особенно некуда, они и не выбирают, они хотят отдохнуть, переждать хоть чуть-чуть, чтобы снова войти в бесконечную игру. Придти в себя, вздохнуть полной грудью от вечных преобразований, которые ничего не преобразовывают, которые суть миф. Как коммунизм к 80-му году, как пролетарии всех стран, соединяйтесь, как экономная экономика, как эта антиалкогольная кампания, черт ее дери!
- И знаешь, - продолжал он с новой силой, - что они делают, прибывая сюда? Я хочу сказать о тех, кто прибывает в глубокий застой. Там они ходят в кино, в музеи, театры, на выставки, посещают их регулярно, точно в будущем их не будет. Они отдыхают на курортах Крыма и Прибалтики, точно ни того, ни другого им уже не достанется. Они проедают свой запас банкнот, даже не пытаясь устроиться на работу, не думая об этом. Они просто отдыхают. Ничего не делают. Отдыхают, понимаешь, понимаешь?
- Просто ходят в театры? - переспросила она, сама не зная, почему. Может, просто хотелось услышать продолжение
- Да куда угодно. Читают книги, целыми днями смотрят телевизор, гуляют с собаками, заводят бесчисленных друзей, наведываются в гости. Даже не диссидентствуют вечерами на кухне, отнюдь. Бродский и Солженицын им до лампочки, война в Афганистане без разницы, корейский лайнер мимо дома. Они живут как в сказке. Как в мечте. Они не хотят будить эту мечту.
- И сейчас?
- Да, и сейчас, пока еще не началось главное то, к чему они столь долго готовились и чего ждали все прошедшие годы. В любом случае, они своего шанса не упустят. Они отдохнули, это главное. А второй раз входить в ту же воду не так страшно.
- Когда ее знаешь, - подсказала она.
- Именно. И в этом у них огромное преимущество перед нами.
- А может быть, - Марина говорила медленно, не уверившись в собственных словах, - это у нас преимущество.
- У нас? У них иммунитет перед будущим.
- Или страх.
- Сознание неизбежности завтрашнего дня и всего в нем происходящего, хорошего или плохого.
- А разве это не адская мука?
- А неизвестность упрямо надвигающегося грядущего разве не большая?
- Но ведь и больной раком неврастеник может прожить дольше, будучи уверен, что у него простуда.
- Но ведь и лечить его следует от рака, а не делать полоскания.
- Просто все дело в представлении.
- Все дело в характере, - снова возразил он.
Игра закончилась. Они смотрели друг на друга как два человека, только что вынырнувшие из воды и переводящие дыхание после долгой задержки. Антонов провел языком по спекшимся губам.
- Давай выпьем, верная моя компаньонка, - чуть хрипло произнес он, в голове его не было ни одной яркой нотки. Марина быстро взглянула ему в глаза.
- За мой счет, конечно. Раз не хочешь в ресторан.
Они подошли к киоску, где им выдали по тонкогорлой бутылке "Пепси-колы". Девяносто копеек за две. А сколько будет стоить вот эта бутылка в двухтысячном? Марина держала прохладное стекло в руке, точно взвешивала и соизмеряла видимое сейчас с тем, что она узнала из долгой беседы. Дороже, но вот насколько дороже? Последние два слова показались ей настолько многозначительными, что она испугалась их.
Антонов откупорил обе бутылки, газировка зашипела.
- Насколько дороже, - повторила она вслух, вглядываясь в бутылку, точно та могла, но не хотела открыть ей свою сокровенную тайну.
- Что ты говоришь? - он приблизил свое лицо. Она поспешно закачала головой.
- Нет, нет, ничего, - и нашлась. - За что выпьем?
Антонов улыбнулся; на миг Марине с долей радостного узнавания показалось, что он думает о том же, о чем и она.
- У меня странный тост, - произнес он, и голос его захмелел. - Очень странный в силу всего вышесказанного. Давай просто выпьем... за нашу страну. За нашу, - пауза, - Советскую Родину.
Он хотел добавить еще что-то к тосту, но бутылки сдвинулись и зазвенели, он опоздал. И подумал: какое счастье, что это его опоздание не будет иметь никакого значения.
24-29. 8. 00
очень быстро