Запинаясь и перемежая слова икотой, Гориес Макинтош сообщил о том, что в его лечебнице творится сущий ад. Дважды за прошедшую неделю его выгоняли с работы и с триумфом восстанавливали в должности. В государственной же больнице то запрещали вечеринки с хороводами, то разрешали вновь - по просьбам медицинского персонала. Копии карт ТМВКР оказались в руках практикующих врачей, и те начали применять их взамен электрошоковых процедур и транквилизаторов. Группа прогрессивных психиатров, именовавших себя “младотурками” [9], утверждала, что ТМВКР представляет собой наиболее серьезную угрозу классическому психоанализу Фрейда со времен Альфреда Адлера [10], и ссылалась вдобавок на безумные пляски средних веков [11]. Гориес закончил свой рассказ тем, что боязливо огляделся и прижал к груди бутылку с виски.
Лафкадио Смитс казался встревоженным ничуть не меньше Макинтоша, хотя говорил совсем о другом. Один из его цехов был ограблен, а второй подвергся нападению сатаниста из Гринич Виллидж, который кричал, что пятно, дескать, есть не что иное, как незаконно используемый даосский [12] волшебный символ темных сил. Кроме того, Лафкадио завалили анонимными письмами с угрозами; он полагал, что это дело рук подпольного наркосиндиката, который считал карточки-кляксы его, Смитса, изобретением и воспринимал их как конкуренцию героину и другим более слабым наркотикам. Зубы Лафкадио выбили дробь, когда Толли сообщил, что его поклонники носят выпускаемые Смитсом галстуки и рубашки в разводах.
Лестер Флегиус известил друзей о том, что номеров дорогого и солидного научного журнала, в которых был напечатан его привлекатель, не найти днем с огнем; экземпляры этого журнала заинтересованные личности похищают из контор и частных домов или попросту выдирают из них страницы с привлекателем.
Из запертого на ключ кабинета Нормана Сейлора на третьем этаже университетского здания исчезли оба фотоснимка большого пятна, а огромная копия его, нарисованная черной водостойкой краской, появилась на дне плавательного бассейна в женском спортзале.
Продолжая обмениваться новостями, шестеро интеллектуалов пришли к единодушному заключению, что глубоко обеспокоены тем, какую власть приобрели над ними музыкальная фраза и пятно краски, а также тем, что ни у кого из них не вышло последовать совету Нормана. Играя в воскресенье в одном баре, Толли зациклился на треклятой фразе на полных десять минут, словно иголка звукоснимателя в канавке грампластинки. Особенно ему не понравилось то, что аудитория как будто и не заметила случившегося. По словам Толли, если бы не лопнула кожа барабана, люди так и сидели б, пока он не скончался бы от изнеможения.
Сам Норман, пытаясь отвлечься шахматами, разгромил своего противника в блице (когда делают ходы, не раздумывая) - и все благодаря тому, что переставлял фигуры в ритме “бум-пампампам…”. Должно быть, сказал он, ритм партии задавало ему подсознание: во всяком случае последний ход он сделал на “бом”, передвинул пешку, а перед тем, на “бам”, провел шах ферзем. Лафкадио, решив приготовить что-нибудь вкусненькое, обнаружил, что смешивает салат в такт все той же мелодии (“… И пусть его мешает безумец, как говорится в старинном испанском рецепте”, - закончил он свой рассказ с истерическим смешком.) Лестер Флегиус думал отрешиться от навязчивого мотива в компании спиритуалистки, которую любил на протяжении вот уже десяти лет - причем исключительно платонически. Однако, целомудренно обнимая ее при встрече - единственная вольность, какую они себе позволяли, - он понял вдруг, что выстукивает на ее спинке “бум-пампам-пам…”. Фиби вырвалась из его объятий и закатила ему полновесную оплеуху. Сильнее всего ужаснуло Лестера то, что оплеуха изумительно точно совпала по времени с “бам”.
Саймон Гру, который всю неделю не покидал студию и лишь слонялся, дрожа с головы до ног, от окна к окну в старом и грязном халате, задремал в кресле и увидел кошмарный сон. Ему приснилось, что он стоит на развалинах Манхеттена, прикованный цепями к каменным обломкам (прежде чем заснуть, он связал себе руки шарфом, чтобы они не слишком сильно дергались), а перед ним бесконечной вереницей проходят люди со всей Земли и распевают ненавистный мотив; а над их головами - “словно на советских парадах”, прибавил Саймон - колышутся громадные плакаты с изображением большого черного пятна. А следом ему привиделось, как стартуют с Земли космические корабли, унося заразу к планетам, что обращаются вокруг иных звезд.
Едва Саймон кончил, Гориес Макинтош медленно поднялся на ноги, помахивая в воздухе бутылкой с виски.
- Вот оно! - процедил он сквозь зубы с отвратительной ухмылкой. - Вот что произошло со всеми нами! Мы не в силах изгнать его из мыслей и из мышечной памяти. Психосоматическая зависимость!
Неторопливой походкой он пересек пространство, отделявшее его от сидевшего напротив Лестера.
- Со мной случилось следующее. Ко мне пришел пациент; в глазах его блестели слезы, и он сказал: “Помогите мне, доктор Макинтош”. Поскольку заболевание его было очевидным, я не сомневался, что смогу выполнить его просьбу. Я встал из-за стола, подошел к нему, - Гориес остановился рядом с Лестером, держа бутылку над плечом дизайнера, - нагнулся и крикнул ему в ухо: “Бум-пампампам-бим-бам-бом!”.
Норман Сейлор решил, что настал его час. Предоставив Лафкадио с Толли успокаивать Гориеса, который, впрочем, покорно уселся на место, излив, очевидно, в мгновенной вспышке душу - по крайней мере на время, - антрополог вышел в центр круга, образованного креслами друзей. Дымящаяся трубка, твердая линия подбородка, дымчато-серый твидовый костюм - он выглядел весьма внушительно, хотя и прятал за спиной крепко стиснутые руки, в одной из которых держал трубку.
- Ребята, - сказал он решительно, - по большому счету мои изыскания еще не закончены, но то, что я знаю на данный момент, позволяет заявить, что мы имеем дело с первичным символом, то есть с символом, который есть сумма всех символов. В нем заключено все - рождение и смерть, любовь и убийство, божественное подобие и одержимость демонами, словом, вся жизнь, причем до такой степени, что стоит вам только увидеть, услышать или воспроизвести его, как у вас попросту пропадает желание жить дальше.
В студии воцарилась тишина. Пятеро интеллектуалов уставились на Нормана, который покачивался с носков на пятки с видом заправского профессора колледжа; однако некоторая напряженность позы свидетельствовала о том, какие он прилагает усилия, чтобы удержать руки в состоянии неподвижности.
- Как я сказал, изыскания мои еще не закончены, но времени продолжать их уже не осталось. Мы должны действовать на основании тех фактов, которые имеются у нас на сегодня. Вкратце суть проблемы состоит в следующем. Во-первых, следует допустить, что человечество обладает коллективным бессознательным, которое уходит на тысячи лет в прошлое, равно как, насколько мне известно, и в будущее. Это коллективное бессознательное можно изобразить как бескрайнее черное пространство, через которое иногда могут с трудом проходить радиосигналы. Во-вторых, следует допустить, что музыкальная фраза и большое пятно были переданы нам по, так сказать, “внутренней радиосвязи” человеком, который жил сто с лишним лет назад. У нас есть все резоны считать этим человеком прямого предка Толли по мужской линии, а именно - его прапрапрапра-прадеда. Он был шаманом. Он жаждал могущества. Он провел жизнь в поисках заклинания, которое подействовало бы на весь мир. Мы вправе заключить, что он в конце концов нашел его, но смерть помешала ему воспользоваться им или хотя бы воплотить в изображение или звук. Вы только представьте себе его чувства!
- Норм прав, - мрачно кивнул Толли. - Мне говорили, что упрямства и подлости у него было в избытке.
Норман мотнул головой, требуя, чтобы его не прерывали. На лбу его выступили бисеринки пота.
- Мы приняли передачу - в первую очередь, разумеется, Толли, а через него Саймон, - потому что наше ушестеренное восприятие вошло на какой-то миг в контакт с коллективным бессознательным, а еще потому, что “отправитель” страстно желал передать свое знание кому-либо из потомков. Мы не в силах точно определить местопребывание “отправителя”. Человек с научным складом ума скажет, пожалуй, что предок Толли есть частичка пространственно-временного континуума, а для религиозного человека он либо в раю, либо в аду.
- Скорее уж последнее, - перебил Толли. - Это место как раз для него.
- Пожалуйста, Толли, не перебивай, - попросил Норман. - Где бы он ни был, мы должны верить, что в природе существует контрзаклинание или негативный символ - Ян, так сказать, для нашего Инь [13], - и что предок Толли хочет нам его передать, хочет остановить поток безумия, который с нашей помощью захлестнул мир.