Я сливался воедино с солнцеликим Аполлоном. Мы сделаем так, что в Македонии и Греции будет торжествовать закон совершенства. Филипп являлся взглянуть, как продвигается работа, ходил вокруг статуи, покидал мастерскую, возвращался и застывал в созерцательной позе.
Он молил меня о поцелуе. Требовал раскрыть ему объятия. Наседал на меня, едва не душил, падал на колени, когда я с негодующим криком его отталкивал. Мой отказ доводил Филиппа до пароксизма желания. Он осыпал меня дарами. Звал на все пиры и празднества. Называл будущим царем Македонии, сажал рядом с собой на трон, наливал вино с услужливостью влюбленной женщины.
Все это мне льстило, но и вызывало омерзение. Его страсть смягчала мою ненависть, одновременно распаляя ее. Я ощущал невероятное презрение к человеческому телу и людям, одержимым плотью. Я не знал, что во мне нарождалось, не понимал, сила это или слабость, но одно не вызывало сомнений: у моей красоты есть цена и я стану высшим существом, если я научусь ею пользоваться.
Все было предметом торга! Я отдавал, только если получал что-то взамен. Филипп — царь, ни в чем ни от кого не знавший отказа, втянулся в игру, где мы поменялись ролями. Я стал его тираном, он упивался своим порабощением. Чтобы увидеть меня обнаженным, ему приходилось бросать к моим ногам золотую посуду, оружие, драгоценности — все сокровища, которые он силой отнял у греков, проливая свою и чужую кровь, рискуя жизнью. Очень скоро мне это надоело. Я смотрел на золото с пренебрежением. Мое недовольство возбуждало его еще сильнее, он был готов на все ради моей улыбки.
Я сумасбродничал, требуя в подарок трехрогого быка, египетскую мумию, засушенную голову, эмбрион, извлеченный из утробы взятой в плен невольницы. Когда игра мне надоедала, я уподоблялся сошедшему с небес Аполлону и равнодушно отдавался царю и его сотоварищам. За долгий поцелуй Филипп обещал мне трон. Я безумствовал, но пустоголовым мечтателем никогда не был.
От Филиппа я хотел унаследовать одно — его силу.
Я ждал.
Художники, неустанно ищущие образец божественной красоты, забыли о крепких телах атлетов ради моего мускулистого изящного тела и тонких черт моего лица.
Я смотрелся в зеркало и не видел в нем ни робкой девочки с косами, ни маленького грустного мальчика, мечтавшего стать Гомером. На меня смотрел юный принц с гордым орлиным носом и твердым подбородком. У принца были большие наивные зеленые глаза, зачаровывавшие могучих македонских воинов, и восхитительно свежие губы, предмет вожделений всех греков. Сильные плечи, выпуклая грудь, тонкая талия, упругий живот и мускулистые ягодицы имели гармоничные очертания и мягкие, как у женщины, пропорции. Превратившись в произведение искусства, я стал всеобщим достоянием, недостижимым для сонма смертных.
Возможно ли, что порок и преступления сделали мое тело совершенным? Одержимый ненавистью, терзаемый жаждой мести, привыкший к пыткам, хохочущий над трупами, обезглавленными себе на потеху… как мог я выглядеть таким чистым?
Неужто лицо человека — всего лишь маска Комедии, прикрывающая трагедию души, а тело — мраморная статуя, служащая людям и богам?
С Аристотелем я вел себя как усердный и умный ученик. С отцом — как палач и шлюха. С товарищами по школе — как властный хозяин и угодливый любовник. В отношениях с Гефестионом я уподоблялся ревнивой женщине, осыпая его упреками, чтобы заставить страдать.
Я привык к своей многоликости. На свете существовало ровно столько Александров, сколько было влюбленных в меня, околдованных моим лицом мужчин и женщин.
Парис похитил Елену, и греки десять лет воевали с троянцами. Ахилл убил Гектора и сам был убит. Побежденному Приаму перерезали горло, а победителя Агамемнона убила собственная жена. Красота — вечная добыча силы. Из мохнатой гусеницы я превратился в прекрасную бабочку. Я как щитом заслонился образом маленькой беззащитной девочки. Моя красота укротила Филиппа.