- Лучше послушать историю. Господин министр, - при этих словах министр пропаганды вздрогнул и пролепетал: "да, мой предводитель", - вы, как отец красного словца в нашей стране, непременно должны рассказать что-то... возвышенное или патриотическое, как вам больше нравится.
Министр был в явном замешательстве.
- Конечно, мой предводитель. Но о возвышенном много лучше меня расскажет наш патер. У него всегда в запасе есть...
- Ищете, как увильнуть от поручения? - диктатор усмехнулся. - Ну, хорошо. Пускай будет по-вашему.
- Я мог бы рассказать вам одну историю, - произнес епископ, стоя позади супруги министра и не стараясь быть более заметным. Но диктатор уже передумал.
- Нет, к черту истории. Мы не узнаем ничего нового, кроме нового набора известных всем слов. Так ведь говорится у Екклесиаста?
- В главе первой его книги. "Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас."
- "Нет памяти о прежнем, - продолжил за него диктатор, - да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после". Есть лучшее занятие, чем беседа, - он уже смотрел на играющих со всей сосредоточенностью детей. Закончив цитировать, он подошел к ним и спросил: - Мой маленький друг, чем это вы так увлеченно занимаетесь?
- Мы играем в бинго, я ведущий, - обращение он опустил, ему это дозволялось. Диктатор считал, что любит детей, и потому у них были некоторые преимущества перед их родителями.
- Интересно, - он присел, разглядывая картонки и горку бочонков. - И в чем суть игры?
Мальчик был явно ошеломлен, он не сразу нашелся, что ответить.
- Я попробую объяснить, - сразу же воспользовался случаем епископ.
- Я разговариваю не с вами. Так что же это за игра, мой маленький друг?
- О, это очень простая игра. Чем больше в нее играет народу, тем лучше. Но неужели вы ни разу не слышали это название?
Диктатор поморщился.
- Думаю, я просто не могу припомнить. Просвети меня.
- Да, конечно. Один человек выбирается ведущим, он кладет бочонки в мешок, перемешивает их, а затем вынимает по одному и произносит вслух число, нарисованное на нем. Совсем забыл, перед этим все игроки, и сам ведущий тоже, берут себе по одной или несколько карточкам, как договорятся.
- Уже интересно. Всем равные возможности. Учитесь, министр. Вы внимательно слушаете?
- Но, мой предводитель, я не совсем...
- Я так и знал. Так и знал, - с нажимом повторил он. - А вы, падре?
Епископ не сумел ответить.
- Значит, вы тоже.
- Нет, нет, что вы, напротив...
- Нам больше некого слушать, мой предводитель, - сказала его любовница, поднимая руку с зажатым кулаком. Диктатор вздрогнул. Он никогда не слышал от нее такого обращения. Но теперь удивляться не приходилось. Все же она полчаса назад стала его законной женой.
- Мой маленький друг, - обратился он к сынишке министра снова, - мы все во внимании, - он обернулся. - Я сказал, все.
Странно, но даже в мыслях ему никто не посмел перечить. Точно он мгновенно, одним нажимом, одним усилием убедил их в необходимости слушать. Все расселись вокруг стола, но места для девочки не хватило, им пришлось выдвинуть стол на середину и только тогда продолжать слушать объяснения.
За это время не было произнесено ни единого слова. Только взрывы над головой были слышны сильнее из-за наступившего молчания. И сыпался песок из трещины, как раз на середину стола. Его никто не смахивал.
Когда все расселись, мальчик раздал всем по картонке и бумажные кружочки, чтобы закрывать выпавшие числа. Диктатор сказал ему, чтобы он повторил правила сначала, и мальчик повторил. Тишина, в которой он говорил, придала ему уверенности. Он расхрабрился и, в завершении своего объяснения, рассказал анекдот.
Никто не засмеялся, никто не изменил внимательного выражения, буквально сковавшего лица слушавших его. Мальчик и сам постеснялся улыбнуться и, чтобы замять неловкость, которую ощущал только он один, сгреб бочонки в мешочек и, тщательно его перетряхнув, положил на стол. Затем присутствовавшие молча ждали, и он решился, - вынул первый бочонок и назвал номер.
- Одиннадцать, барабанные палочки.
Тотчас же произошло шевеление, каждый заглянул в свою карточку, и супруга министра закрыла кружочком найденный номер. На лицах полная сосредоточенность.
- Двадцать один, очко.
Никто не пошевелился, лишь взгляды переместились с ведущего на карточки и обратно.
- Девяносто, дед.
То же беззвучное движение глаз. Сестра закрыла число.
- Так, сколько ему лет? Сорок один.
Диктатор торжественно положил кружок на картонку.
- Семьдесят семь, топорики.
Диктатор проделал ту же операцию.
- Три.
Реакции нет.
- Сорок восемь, сено косим.
Реакции нет.
- Семнадцать.
Реакции нет.
Мальчик испугался. Подобное происходило с ним впервые. Прежде чем снова опустить руку в мешочек, он обвел взглядом сидевших за столом. Встретился глазами с каждым игроком. И, боязливо опустив руку внутрь мешка, осторожно, будто боясь ошибиться, нащупал следующий бочонок.
Его пальцы выполнили нехитрый приказ, захватив деревянный цилиндрик, и испуг перерос в ужас.
Его не слушали. Ему внимали. Каждое слово, произнесенное им, обладало высшим смыслом, который каждый из собравшихся за столом, пытался истолковать по-своему, постигнуть потаенное его значение и, постигнув, осознать, что же оно решает, от чего исходит и к чему ведет. Каждый примеривал изреченное им слово на себя и, боязливо, на других, не то завидуя им, не то опасаясь сходной с ним участи. И поняв то, что мог понять, ожидал с тревогой, робкой надеждой и всевозрастающим волнением следующего слова, взвешивал его на весах собственных раздумий и снова со страхом пытался добраться до сути, лежащей так неизмеримо глубоко, что одно проникновение в те бездны могло поколебать устои вселенной.
Ему представились каменные скрижали, на которые будут занесены все произнесенные им слова, и он стал говорить тише. Но шепот сквозь далекое буханье бомб звучал много тяжелей и обреченнее, и мальчик снова повысил голос.
А играющие, все так же пристально всматриваясь, следили за каждым его движением, напряжено ловили каждый звук, что слетал с его уст и торжественно, будто пред высшим собранием, закрывали кружками названные числа.
Сколько прошло времени, мальчик сказать не мог. И мгновение, и вечность - подходило любое. Он вытаскивал все новые и новые бочонки, и ему казалось, что они не заканчиваются, а, напротив, увеличиваются в числе, что все известные и неизвестные ему числа собираются постепенно в мешочке, прибывают и прибывают, и конца им не будет, как не будет конца самому счету. Он боялся, что на следующем бочонке будет стоять номер девяносто один или еще большее число, но в то же время, ощущал, что вытащи он это число, и тогда уже точно судьба его, да и всех, сидящих за столом и беспрекословно внимающих ему, будет предопределена и очевидна. Надо только дождаться этого знака, и с тайной надеждой он ждал его.
Быть может, следующий номер...
- Бинго! - воскликнул диктатор.
И оцепенение разом спало.
- Бинго! - он вскочил на ноги, рукою показывая на лежащую перед ним карточку и обращаясь сразу ко всем, но, прежде всего, к мальчику.
Бумажные кружочки закрыли все изображенные на картонке числа, убедившись в этом, мальчик вынужден был кивнуть. Кажется, он почувствовал сожаление и неожиданную грусть. Ведь он уже нащупал пальцами бочонок, а он мог быть тем...
- Слава Богу, бинго! - вновь выкрикнул диктатор и, не в силах сдерживать себя, закружился по комнате в стремительном, истерическом танце. Никто не поднялся следом за ним. Но все, сидевшие за столом, не сводили с него глаз. - Слава Богу, бинго, бинго, бинго!...
Он танцевал и пел это простое слово, музыкой звеневшее в его ушах. И в этот миг ему казалось, что взрывы бомб, дождем опадавших на столицу, и сотрясавших спрятанный в глубине земли бункер, разом прекратились.
30.4.1945
18-20.10.2000