– Тсс! – зашипел проводник, повернувшись в сторону.
Все замерли, прислушиваясь.
Действительно, слева от тропы раздались негромкие чавкающие шаги. Борис вытянул из голенища нож. Мари пригнулась, вглядываясь в кусты, подняла пистолет. Тут из-за чахлых кустов показалась лосиха, худая и голенастая, как девочка-подросток, удивленно уставилась на людей лиловыми испуганными глазами и, повернувшись, припустила прочь.
– Ишь, кто кого больше испугался! – проговорил Саенко, провожая лосиху взглядом.
Они на рассвете вышли из пограничного эстонского села, в тумане на околице их уже поджидал немногословный проводник – чухонец.
До этого пришлось ночевать в старом доме на окраине села. Дом зарос такими густыми кустами, что будь Борис на месте властей, он обязательно бы проверил, что в этом доме происходит. Однако никто их не побеспокоил, и после завтрака, состоявшего из куска домашнего хлеба и кружки парного молока, хозяйка принесла одежду.
Борису достались малоношеное коричневое полупальто и фуражка, в каких ходят железнодорожники. Из обуви нашлись только сапоги, чему сейчас Борис был несказанно рад. Саенко обрядился в ладный полушубок из овчины и чувствовал себя в нем, как всегда, уверенно – пар костей не ломит. Мари была одета в длинный жакет, весьма прилично перешитый из военного френча, длинную юбку и белую блузку с высоким воротником. В свое время Серж объяснил Борису, что именно так ходят советские пишбарышни. На ногах у Мари были высокие шнурованные ботинки. Черные гладкие волосы она зачесала со лба и заколола простой старушечьей гребенкой, так что из элегантной парижской прически получилось черт знает что.
Пригибаясь, пересекли поляну, залитую, как молоком, клубами густого тумана, углубились в сырой полусонный лес и с тех пор брели за неутомимым молчаливым проводником. После полудня проводник остановился, выбрал каждому по длинной слеге и предупредил, что дальше начнется глубокое болото, так что нужно идти за ним, никуда не сворачивая. Борис уже здорово выдохся, а чухонец все шел и шел впереди, не сбавляя темпа.
– Этта хорошая дорога… – проговорил проводник, выбравшись на высокую кочку. – Красный здесь не ходить, думать – болото, нет дорога… а здесь есть дорога, только не все ее знать…
– Далеко еще идти по этой хорошей дороге? – проговорил Борис, переведя дыхание.
– Не-ет, не далеко-о! – протянул чухонец и снова зашагал вперед как заведенный.
– Точно он в трясину нас заведет, леший! – зашептал Саенко, догнав Бориса и поравнявшись с ним. – Ох, чует мое сердце, заведет!
– Что-то ты, Пантелей Григорьич, нервный стал! – усмехнулся Борис. – Раньше тебя, насколько я помню, предчувствия не посещали! Не иначе как от паштетов мадам Иветт воображение разыгралось!
– Не знаю ни про какое обряжение, – недовольно пробурчал Саенко. – А только сердцем чую – будет что-то недоброе…
Ордынцев не успел ему ответить, потому что они вышли на опушку леса. Впереди лежало просторное поле, за ним виднелись сараи и приземистые домишки городской окраины.
– Все, каспада, дальше я не ходить! – вполголоса проговорил чухонец. – Этта есть город Энск. Пажалуйте деньги!
Мари передала проводнику сверток, и он исчез в зарослях.
– Ишь, как ходит, шельма! – проговорил вслед проводнику Саенко. – Веточка не треснет! Ох и подлый же народ…
– Повторяешься, Саенко! – оборвал его Борис. – Пошли дальше, тут задерживаться не след!
Путники торопливо пересекли поле, поравнялись с первыми городскими строениями. Из-за дощатого сарая доносился стук топора.
– Пробираемся к станции! – скомандовала Мари. – Там, среди людей, легче затеряться, здесь мы слишком на виду!
– Оно верно, – одобрил Саенко. – Среди людей завсегда сподручнее. Только где людей больше, там и патрули шляются.
– Не рассуждать! – резко оборвала его Мари. – В отсутствие Сержа я здесь командую!
Все трое цепочкой пробрались между сараями, миновали пустые, не вскопанные еще огороды и вскоре оказались возле пакгаузов, протянувшихся вдоль железнодорожных путей. Здесь действительно было людно – брели запуганные крестьяне с тощими мешками, бежал растрепанный пассажир с чайником, опоздавший на свой поезд, крутились какие-то подозрительные личности.
– Подождите меня здесь! – распорядилась Мари. – Я узнаю насчет поезда на Петроград.
Она скрылась в здании вокзала.
Ордынцев огляделся.
За время его отсутствия Россия чрезвычайно сильно изменилась. Впрочем, он помнил ее не только дореволюционной – нарядной, хлебосольной, праздничной, в колокольном звоне и радостном сиянии пасхальных свечей.
Помнил он и страшный восемнадцатый год, голод и холод, стрельбу на улицах Петрограда, пьяных матросов, колотящих прикладами в двери профессорских квартир. Помнил кровавую разруху Гражданской войны, махновские тачанки и звериные лица дезертиров…
Но даже тогда в этих злых разбойничьих лицах было что-то человеческое – было в них опьянение свободой, вседозволенностью, жуткое опьянение русского бунта – хоть день, да наш! Кто был ничем, тот станет всем!
Сейчас все было не такое.
На всех лицах, которые видел Борис, читались неуверенность и боязнь, как будто люди сомневались, дозволяется ли им жить на этом свете, можно ли дышать сырым тифозным воздухом и ходить по волглой глинистой земле, более подходящей для рытья могил, чем для пахоты. Неуверенность читалась на лицах крестьян, мечтающих попасть на поезд и продать или обменять хлеб на соль или мануфактуру. Неуверенность – на лицах горожан, которым нужно куда-то ехать по своим незначительным делам. Но такая же неуверенность была и на лице красноармейца, который курил самокрутку возле двери вокзала, и на лице вертлявого типчика, явно норовящего что-нибудь спереть…
– Дядя, дай копеечку! – раздался рядом с Борисом тонкий детский голос.
Рядом с ним крутился чумазый мальчишка-беспризорник. Стрельнув по сторонам цепким вороватым взглядом, он повторил, на этот раз наглым хрипловатым голосом:
– Дядя, дай лимон!
– Какой еще лимон? – удивленно переспросил Ордынцев. – Зачем тебе лимон?
– Известно зачем – на курево! – Мальчишка искоса посмотрел на Бориса, прищурив левый глаз.
– Лимон – на курево?
– Лимон не знаешь? Мильон рублей! – И мальчишка, кривляясь, запел: – «Ах, лимончики, мои червончики! Где вы растете и в каком саду?!»
Борис понял, что допустил непростительную ошибку: забыл, что в России лимонами называют миллионы обесценившихся рублей…
– Барин, дай лимон! – повторил беспризорник, понизив голос и глядя на Бориса с угрозой.
– Какой я тебе барин? – отозвался Борис, тоже невольно понизив голос.
– Известно какой! – процедил мальчишка, оттопырив губу. – Барин – белая кость, голубая задница! Ух, сколько мы таких в девятнадцатом порезали! Уж попили вы нашей кровушки, теперь нам очередь пришла! Дай лимон, а то заору!
– Что ты врешь? – зашипел Борис, пригнувшись и попытавшись схватить мальчишку за ухо. – Никакой я не барин, а командированный служащий!
– Это ты в чеке расскажешь, какой ты командированный! – выкрикнул мальчишка, ловко уворачиваясь. – А только я вижу, что ты есть барин и шпиён! Вон у тебя какие руки чистые, разве ж у пролетария такие бывают? Последний раз тебе говорю – дай лимон, а то патруля крикну!
– Патруля, говоришь? – спросил появившийся рядом Саенко, ухватив беспризорника за вихор и рванув на себя. – Я щас сам тебя, паразита, патрулям сдам! По тебе, гаденышу, детприемник давно плачет! Небось только что из колонии сбежал? Щас тебя быстро обратно оприходуем! Будешь знать, как к ответственному товарищу цепляться!
– Ой, дяденька, отпусти! – заверещал мальчишка прежним тоненьким, жалобным голоском. – Я больше не буду! Тамбовские мы, у нас там голодуха, папка на Гражданской голову сложил, мамка с голоду померла, вот и ищу, где бы хлебца перехватить!
В ту же секунду беспризорник рванулся, оставив в руке Саенко клок волос, поднырнул и скрылся в вокзальной толпе.
– Осторожненько надо, Борис Андреич! – опасливо пробормотал Саенко, переглянувшись с Борисом. – Ох и подлый же народ эти беспризорники! Просто житья от них нет! Как бы шкет этот неприятностей не накликал…
Саенко словно в воду глядел.
Не успел улепетнуть беспризорник, как на плечо Бориса легла тяжелая рука.
– Попрошу документы! – раздался за спиной у него суровый окрик.
Борис обернулся и увидел на перроне невысокого тщедушного мужичка с бесцветными пронзительными глазами, облаченного в потертую кожаную куртку. Позади него маячили два красноармейца с винтовками.
– В чем дело, товарищ? – отозвался Борис, стараясь сохранять хладнокровие.
– Это мы посмотрим, кто здесь товарищ, а кто чуждый элемент! – процедил человек в кожанке, цепко оглядывая Ордынцева. – Сказано – предъяви документы!