Панков Вадим Братья Блиновы
Вадим Панков
Братья Блиновы
Где бы ты ни был, откуда бы ни возвратился, а здесь ничего не меняется!
Краснощекое шел по длинному коридору мимо редакционных дверей и с удовольствием отмечал в себе нарастающее радостное чувство, что он вернулся "домой".
Вон и Филимоныч пришел пораньше. Нет... Это не Иван Филимонович.
Коридор оканчивался приемной. В раскрытую дверь было видно, как около секретарши Сашеньки, отчитывавшей кого-то по телефону, топчется крепкий старик, похожий на кустодиевского лихача-извозчика. Рядом с ним на полу самодельный обшарпанный фанерный чемодан.
"Должно быть, с Волги приехал. А в чемодане - не иначе как вечный двигатель", - подумал Краснощеков и вошел в свою комнату.
- Привет, друзья! - сказал он, будто бы никуда не уезжал, и уселся за стол.
- А-а, Дима! - Василий помахал рукой перед глазами, разгоняя табачный дым. - Привез форелей?
Краснощеков показал пустые ладони, а потом кивнул сидевшему в кресле для посетителей постоянно озабоченному человеку по имени Эдик, известному тем, что он говорил по-японски, ночами работал грузчиком в булочной и учился на факультете журналистики Московского университета.
Суходольский стоял у окна и заливался соловьем по телефону.
- Старик! - кричал он в трубку. - Потрясающе! В Архангельском... Ну да, князя Юсупова!.. Нет, нет, не клавесин...
Он в возбуждении схватил с подоконника программку.
- Камерный хор... да ты послушай! Вот. Клаудио Монтеверди. Мадригал "О, я хотел бы умереть от любви"!..
В дверях показалась Сашенька, а за ней и старик с чемоданом.
- Иван, к тебе!
Суходольский умолк на полуслове: "Дела, старик!" Положил трубку и с любопытством посмотрел на посетителя.
Краснощеков разбирал груду писем, пришедших за его отсутствие, и поглядывал на кустодиевского старика, который уже раскрыл чемодан и выкладывал на стол Суходольскому какие-то фанерные детали.
Так и есть, вечный двигатель!
- Это только макет, - говорил старик, проворно собирая свою машину. Поэтому двигатель еще не работает.
- Странный случай, - Василий через комнату подмигнул Краснощекову. Вечный двигатель - и не работает.
А старик между тем прикреплял к тонким фанерным рычагам непропорционально громоздкие противовесы. Для лучшего товарного вида противовесы были облицованы древними жестяными плакатами по технике безопасности. На одном из них изображена синяя женщина со шваброй, спускающаяся по трапу с баржи на берег. Нога работницы попала в щель между досками, и женщина, взмахнув руками, падала в воду. "Следи за исправностью трапа!" - советовала надпись.
Картинка на другом противовесе не лучше - такой же синий рабочий в кепке, изловчившись, подставил голову под длинную рукоятку винтового пресса, которым укупоривали бочку с селедкой. Из головы рабочего веером разлетались синие искры, а надпись гласила: "Бойся жома во время работы!"
"Запасливый старик, - подумал Краснощеков. - Плакаты приберег, видимо, еще со времен новой экономической политики. Или он с тех пор и конструирует свою машину?"
- Гм... - слегка озадаченно сказал видавший виды Суходольский, глядя на причудливое сооружение. - Так как же все это должно работать? Хотя бы теоретически.
- Теоретически? - вскинул голову старик. - Чего не могу, о том врать не буду. А гипотезу, извини, выскажу.
- Противовес! - начал он торжественно. - Все дело в нем. И должен он быть по крайней мере в двести тонн! А где такой взять?..
- Да-а, орел!
Краснощеков внутренне улыбался, разбирая письма и прислушиваясь к горячей, но не слишком внятной речи старика.
- Не очень что-то я понимаю...
- Гипотеза, милок, от теории тем и отличается, что до поры, до времени понятна только ее создателю...
Ишь ты!
Краснощеков с симпатией относился к чудакам, которых в "Архимеде" и вокруг него было хоть пруд пруди.
Что заставляет этих людей поступать... м-м... довольно странно? Недосыпать, недоедать, пренебрегать весьма завидными в общепринятом понимании благами, терпеть насмешки и мужественно переносить лишения? Что "вертит колеса"? Что побуждает, например, пенсионера Ивана Филимоновича каждый день приходить в редакцию и бескорыстно, не щадя себя, часами возиться с каким-нибудь головоломным письмом, чтобы потом опубликовать из него всего две строчки, до зарезу нужные автору из далекой деревни?
Или, скажем, этот старик. Или Василии...
А Василий, окутанный сизыми клубами дыма, в это время негромко втолковывал Эдику:
- Сначала изобрети символ того, о чем будешь писать... Ну хорошо, иероглиф...
- Напиши вывод... буквами Не ленись...
- Изругай его со всех сторон...
- И пиши... С первой строки...
Все журналисты, кого знал Краснощеков, прежде были инженерами, врачами, педагогами, военными. В молодости одни даже агрономом работал. Только Эдик учился на факультете журналистики, поэтому его жалели и всячески опекали.
- Разве это вечный двигатель? - не выдержал наконец Суходольский. - Да я вам изобрету хоть сотню таких, и еще получше!
- А ну давай! А ну давай! - азартно задирался старик, чуть ли не подпрыгивая на стуле.
- Ничего нет проще...
Суходольский коллекционировал проекты "перпетуум мобиле", которые изредка поступали в "Архимед", и ему, действительно, нетрудно было набросать две-три схемы по памяти.
Да-а... Что же все-таки "вертит колеса"? Что толкает людей на путь тернистый, даже подвижнический?
Краснощеков улыбнулся, нежданно вспомнив удивительно талантливых и нелепых братьев Блиновых из Сызрани.
Вот они стоят, как всегда, рядышком. Каждому - за сорок, а выглядят по-мальчишески. Застенчивые, русоголовые, невысокие - будто в землю вросли по щиколотки. "А может, они и растут прямо из земли?" - как-то обмолвился Василий. И действительно, с первого взгляда ясно, что они особой породы волжской, российской.
Прадед Блиновых получил "вольную" от именитого сызранского барина за то, что был артистом-каменщиком. А добыть свободу в то время было делом почти немыслимым. Дед и отец славились на всю Волгу своими печами с какими-то особыми винтовыми дымоходами. Замечательные, рассказывают, были печники. И братья, как говорится, не подкачали.
Десятки изобретений. Может быть, даже сотни - некоторые произведения братьев отличались такой "специфичностью", что получить авторские свидетельства на них было совсем непросто или вовсе невозможно.
Волжские изобретатели делят свои "поделки" на "серьезы" и "курьезы". Практически вечный, неперетирающийся трос, скрученный не из проволоки, а из наборных тонких стальных полос, - это серьезно. Кстати, если стальные полосы сделать достаточной толщины, трос превращается в великолепный гибкий вал для точных, боящихся ударов механизмов. И никаких карданов!
Или целиком металлическое колесо, но такое "шелковое", что вполне заменяет автомобильное с пневматическими шинами, а заодно и громоздкими рессорами, - тоже серьезно.
Ну, а "курьезы"... Если изобретения вызывали недоверие, братья попросту принимались за что-нибудь новое.
Блиновы были редакционной достопримечательностью, так как о них никому не удавалось написать хорошую статью или очерк, хотя пытались многие. И Краснощеков пытался, но...
От младшего брата Евгения ушла жена, а сын-школьник остался с отцом. Петр - вовсе не женат. Так и живут они втроем в своем небольшом домике. Да еще бесхвостая дворовая собака - четвертая душа.
Совсем недавно Блиновы вдруг заинтересовались электроникой. При последней встрече беседовали с Краснощековым о синдроме гениальности, о таинственном четырехмерном континууме "пространство - время" и прозрачно намекали, что работают над телепортатором.
"А ведь изобретут телепортатор, - продолжай улыбаться, думал Краснощеков. - Эх, хорошо бы вот так, прямо сейчас, раз! - "Здравствуйте! Как живется, как можется? Не сумею ли чем облегчить вашу задачу?" Постой, постой... Неужели?..
Ну, ну, не горячись, говорил Краснощеков себе на сей раз совершенно спокойно: он был готов к "эксперименту".
Он успел снять с руки часы и положить их перед собой на крышку стола пятнадцать минут одиннадцатого. Поставил локти на зеленое сукно, прикрыл ладонями глаза и лоб.
Все в порядке. Поехали!..
Краснощеков стоял посередине комнаты на круглом алюминиевом пьедестале, от которого к голландской печи отходило множество разноцветных проводов. Печь обтянута толстым картоном, густо утыканным радиодеталями. А рядом, перед гудящим, мерцающим зеленым светом телеэкраном, сидит младший брат, Евгений Павлович, и на голове у него яйцеобразный шлем, похожий на парикмахерскую сушилку. Петр Павлович выглядывает из-за спины брата.
Зеленоватый свет экрана делает братьев похожими на привидения. Четыре застывших от ужаса глаза глядят на Краснощекова.
"Не хватало еще, чтобы они повредились в уме", - подумал Краснощеков и, чтобы их успокоить, сказал как можно более приветливо: