– А гражданин Соколов попытался оказать сопротивление, – вредным голосом сообщил полицейский, не отрываясь от бумаг.
– Понимаешь, Надя, я подумал, что это… злоумышленники, – признался Павел Петрович, – ну, после вчерашней истории…
– Что за история? – заинтересовался полицейский и поднял глаза. – С вами вчера что-то произошло?
– Ничего-ничего! – хором воскликнули Надежда Николаевна и Павел Петрович. – Совершенно ничего!
Полицейский окинул их долгим подозрительным взглядом и хмыкнул:
– Допустим… значит, гражданка Лебедева, я так понимаю, что вы опознаете находящегося здесь гражданина Соколова?
– Опознаю, – с тяжелым вздохом согласилась Надежда.
– Тогда распишитесь вот здесь, – он ткнул кончиком ручки в пустую графу, – и очень вас прошу, предупреждайте своих гостей, чтобы они своевременно отключали сигнализацию…
– Конечно, – энергично кивнула Надежда, расписываясь в клеточке.
– Так и быть, мы не станем возбуждать дело по факту сопротивления сотруднику полиции при исполнении обязанностей… не станем, Малинин?
– Не станем, – отозвался из коридора лопоухий и появился на пороге кухни.
– Спасибо… – пробормотала Надежда, – может быть, чаю? Или кофе? У меня печенье есть, домашнее…
– Мы вообще-то торопимся… – задумался старший сержант Огурцов, – но если уж домашнее…
Через полчаса Надежда Николаевна проводила Малинина и Огурцова и закрыла за ними дверь. При этом она заметила выглянувшую на площадку соседку Марью Петровну. Вид у соседки был весьма заинтересованный, но Надежда сделала вид, что не понимает намеков, и захлопнула дверь своей квартиры.
Когда Надежда вернулась на кухню, Павел Петрович обиженно проговорил:
– Еще печеньем домашним их угощать… А они меня, между прочим, на пол, и руки за спину…
– Я же тебе говорила, что приходя, надо в первую очередь отключать сигнализацию! – произнесла Надежда Николаевна голосом занудной учительницы младших классов.
– Ну да… а я забыл, задумался, – покаянно признался Павел Петрович, – а они сразу на пол и руки за спину…
– Ну конечно, ты, как всякий профессор, очень рассеянный, – подначила его Надежда, – все время думаешь о чем-нибудь умном… а простые житейские вещи забываешь. Поэтому и папочку перепутал…
– Да не я перепутал, а девица эта! – воскликнул в сердцах Павел Петрович.
– Ну ладно, – сжалилась над ним Надежда, – после драки кулаками не машут.
Она намочила полотенце холодной водой и приложила к горящему уху Павла Петровича. С синяком уже ничего нельзя было сделать, теперь он пройдет все стадии – сначала станет фиолетовым, потом с прозеленью и через несколько дней начнет желтеть. Полностью же желтизна спадет только через неделю, так что можно надеяться, что в Париж Павел Петрович попадет с обычным лицом, и французы не испугаются. Однако на всякий случай Надежда все же смазала синяк рассасывающей мазью и нашла в ящике стола темные очки.
– Скажи, Паша, – спросила она с обманчивой лаской в голосе, – будешь ли ты меня слушаться?
– А у меня есть выбор? – в ответ спросил несчастный профессор Соколов.
– Вообще-то нет, – честно сказала Надежда. – Так что теперь нам точно ничего не остается, кроме как идти по тому списку. Кто там у нас первый – Севрюгина?
– Севрюгина Л. Б., – с выражением прочитал Павел Петрович, достав из ящика стола злополучный список, – улица Сверхсрочников, дом семь, квартира двадцать восемь…
– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно кивнула Надежда, – улица Сверхсрочников отсюда недалеко, так что с нее и начнем.
– Ну и как ты собираешься войти к незнакомым людям? – скрипел Павел Петрович, карабкаясь вслед за Надеждой по лестнице. Он и без того чувствовал себя утомленным и разбитым после столкновения с полицией.
Лифт в доме номер семь по улице Сверхсрочников не работал, к счастью, подниматься пришлось не очень высоко – на пятый этаж.
– Я полагаюсь на интуицию, – отмахнулась Надежда Николаевна, – в общем, буду действовать по обстоятельствам…
Едва она прикоснулась к кнопке звонка, дверь двадцать восьмой квартиры открылась, и перед Надеждой возникла дама, как принято говорить, бальзаковского возраста, то есть то ли прилично за сорок, то ли около пятидесяти. На самом деле Бальзак писал о тридцатилетних женщинах, но с тех пор представления о возрасте значительно изменились.
Дама была весьма солидной комплекции. На ней был синий шелковый халат, расписанный золотыми иероглифами, из-под которого некрасиво выпирала обильная рыхлая плоть.
Только Надежда открыла рот, чтобы выдать какую-нибудь домашнюю заготовку, как хозяйка перехватила у нее инициативу и выпалила:
– Как вы быстро! Я вас еще и не жду! Ой, а вы с мужем? А я не одета! – И она не без кокетства поплотнее запахнула халат.
Павел Петрович скроил на лице свою самую приветливую улыбку и на всякий случай спрятался за Надежду. Надежда пыталась что-то сказать, но хозяйка говорила без умолку, не давая ей вставить ни слова:
– Анжелочка мне так вас и описывала! Нет, ну она же мне просто как родная! Это такая женщина, что поискать. Но только ведь вы совсем худенькая, так вам и необязательно что-то делать, вам можно все себе позволять… как я вам завидую! Это же просто мечта…
– Это я-то худенькая? – с грустью проговорила Надежда Николаевна.
Она уже много лет неустанно боролась с лишним весом, и борьба эта шла с переменным успехом. Сейчас Надежда находилась на такой стадии, когда вес временно победил. Конечно, по сравнению с мадам Севрюгиной – а Надежда надеялась, что видит перед собой именно ее – она была еще очень даже в форме, но никогда нельзя сравнивать себя с худшими образцами. Это приведет к уступкам и ослаблению позиций, а в конечном счете – к неизбежной капитуляции перед надвигающейся полнотой. Перед собой нужно поставить какой-то лучший образец, положительный пример, можно даже сказать, – недостижимый идеал.
Надежда Николаевна в качестве такого идеала выбрала французскую актрису Катрин Денёв.
Но мадам Севрюгина и слушать ее не хотела.
– Вы худенькая! – воскликнула она с жаром. – Вы просто тростиночка!
– А вы мне льстите… – грустно проговорила Надежда.
Тем временем хозяйка провела гостей на кухню и показала Надежде Николаевне пол-литровую банку, в которой пузырилась какая-то отвратительная светло-коричневая жидкость. Банка испускала такое зловоние, что у Надежды запершило в горле и слегка закружилась голова.
– Вот он, – проговорила хозяйка с глубоким, но каким-то странным чувством, – я вам уже отсадила порцию. Как Анжелочка мне позвонила, так я его для вас и приготовила.
Надежда смотрела на банку в растерянности. Мадам Севрюгина перехватила ее взгляд и трактовала его по-своему.
– Вы не волнуйтесь, что он такой светленький, он просто еще молоденький. Это он поначалу всегда такой, когда его отсадишь. А он у вас поживет и станет темненький, как у Анжелочки.
– А как его… – неуверенно начала Надежда, и ее посетила ужасная мысль, – неужели это принимают внутрь?
– Ну, конечно! – мадам Севрюгина выразительно округлила брови. – Ой, так я же вам сейчас дам бумажку, там все написано! – И хозяйка вытащила из стенного шкафа листок бумаги.
«Инструкция по применению древнего священного тибетского гриба», – прочитала Надежда. Ниже шла целая страница мелкого убористого текста. Читать все подряд не хотелось, но сразу же попался на глаза абзац, в котором утверждалось, что применение «древнего священного тибетского гриба» помогает похудеть за месяц на десять килограммов.
«Неудивительно, – подумала Надежда, – такой запах надолго отобьет аппетит. Достаточно просто поставить его на кухне, и есть уже точно не захочешь. Однако странно, на саму Севрюгину этот гриб почему-то не подействовал. Или она была раньше еще толще?»
– Ой, что же я вас ничем не угощаю? – спохватилась хозяйка и принялась выставлять из холодильника тарелки и тарелочки – ветчину, колбасу, сыр, масло, сливки. Рядом тут же возникли вазочки с конфетами и печеньем, большая коробка зефира в шоколаде.
– Мы уже завтракали, – проговорила Надежда, с трудом справляясь с подступающей тошнотой.
– Да я же тоже завтракала! Я ведь не есть вам предлагаю, а только чайку попить! – щебетала хозяйка. – Ведь с этим грибочком что главное – его заведешь, и уже ни о чем думать не нужно – кушай что хочешь… вы только извините, что у меня к чаю почти ничего нет – я сегодня еще в магазин не ходила…
Однако на Надежду Николаевну запах «древнего священного тибетского гриба» так подействовал, что она не могла и подумать о том, чтобы что-то съесть или выпить. Резко побледневшее лицо Павла Петровича говорило о том, что он тоже надолго лишился аппетита.
Наотрез отказавшись от чая, Надежда под присмотром разочарованной хозяйки пристроила банку с грибом в несколько полиэтиленовых пакетов, стараясь добиться герметичности. При этом ей пришлось прикоснуться к злополучной банке, и руки моментально приобрели ни с чем не сравнимый запах.