Но года полтора назад, когда леспромхоз почти уже закрылся — начальство с конторой уехало, а кое-какие рабочие еще оставались, — Пухова разжаловали, можно сказать, до самого нижнего чина — до рядового алейского жителя. Случилось это так. Однажды в Алейке прослышали, что повсюду в деревнях и городах создают товарищеские суды. Мероприятие, конечно, нужнейшее, особенно для такого поселка, как Алейка, где ни сельсовета не стало, ни участкового, ни какого-нибудь другого органа власти. Но жизнь-то общественная — куда ее денешь? — текла, и то пьяница надебоширит, то какое мелкое воровство обнаружится, то злоба между соседями из-за свиньи, которая в чужой огород залезла и грядки потравила. Пухов съездил в сельсовет, уточнил, верный ли слух про суды, и недолго думая собрал алейцев в клубе и объявил, дескать, давайте свой товарищеский суд организуем и председателя выберем. Кандидатуру жители Алейки не обсуждали — кого же еще, как не Пухова? Пухова избрали председателем, а членами трех мужиков, среди которых и Никита Иваныч оказался. Ждать дела долго не пришлось. Скоро в Алейке произошло ЧП: семья вербованных (и семьей-то трудно назвать, сошлись да живут вдвоем), Валентин и Валентина, напившись, чего-то не поделили и разодрались. Она его ударила по голове противнем, а он ее свалил на пол, облил ацетоном и поджег. Валентина выскочила из избы пылающим синим факелом и понеслась вдоль улицы:
— Помогите! Заживо сгораю! Из-за него, проклятого!
Никто и сообразить толком ничего не успел, а Валентин выбежал за нею с одеялом, сбил на землю и потушил огонь. Потом у всего честного народа на глазах взял ее на руки и понес в дом. Несет, целует ее, ластится и приговаривает:
— Милая ты моя, родненькая ты моя, солнышко мое…
Нечто подобное уже случалось в этой семье. Считай, как у них выпивка, так без приключений не обходится. Но на сей раз товарищеский суд решил положить этому конец. Пухов собрал заседание, вызвал Валентина и начал судить.
— В тюрьму его, паразита! — кричала подвыпившая Валентина. — Житья от него нету! Так и маюсь с ним который год!
И народ, присутствующий на суде, тоже стал возмущаться, особенно женщины. Мол, потрафь Валентину сегодня — завтра наши мужики поджигать начнут. Кроме того, другие обвинения посыпались: на работе прогуливает, дрова у соседей приворовывает, в магазине всегда без очереди лезет. Страсти накалил еще и сам Пухов.
— Обливать человека горючим и поджигать — чистой воды фашизм, — сказал он в обвинительной речи. — Это неслыханное преступление, за которое полагается самая суровая кара.
И Валентина приговорили к расстрелу…
В запалке-то приговорили, а как опамятовались — уже после суда — стали мараковать, что к чему. Надо ведь кому-то приговор приводить в исполнение. Тут еще дед Аникеев раздумывать начал: а можно ли к расстрелу-то? А имеем ли право? И вообще, есть ли у председателя бумаги, где написано, что за штука — товарищеский суд? Валентина же, услышав приговор, вдруг кинулась к мужу на шею, обняла, заревела, запричитала:
— Миленький ты мой, родной мой, любимый! Да не хотела я!..
Он ее тоже обнял, плачет, прощения просит и напутствие дает:
— Ты уж по мне-то долго не убивайся. Найдешь кого — выходи замуж. Хоть остаток жизни хорошо проживешь.
А она:
— Не хочу — хорошо! Хочу, как было!
Едва их растащили. Пухов все-таки распорядился одному члену суда пойти домой, взять двустволку и привести приговор в исполнение. Исполнительный член принес ружье и повел Валентина за поскотину. Никита Иваныч, опомнившись наконец от гневной речи председателя суда и сообразив, что на его глазах происходит ужасное беззаконие, кинулся к Ивану Видякину, человеку от общественной жизни далекому, и с его помощью отбил несчастного от рук «правосудия». Дед Аникеев с Пуховым тут же вдрызг разругались, даже за грудки похватались, но их вовремя разняли подоспевшие по тревожному сигналу начальник милиции и прокурор.
Пухову учли его фронтовое прошлое и только разжаловали до самых низов. А так он человек был хороший, попроси помощи — никогда не откажет и совет иногда получше Ивана Видякина даст. Как ни говори, но Пухов далеко умел смотреть и в людях разбирался.
А Валентин же все-таки укокошил свою Валентину…
* * *Пухов завтракал, сидя за столом в рубахе, кальсонах и без протеза. Старик был бобылем и все хозяйство вел сам.
— А-а, давненько не заглядывал, Никита Иваныч! — обрадовался Пухов. — Давай присаживайся, поснедаем, заодно новости расскажешь. А то я прихворнул, дома сижу…
Дед Аникеев придвинул табурет и сел, облокотясь на стол.
— Погоди-ка! — глаза Пухова озорно и испытующе блеснули. — У меня бутылочка есть, припрятана. Давно берегу.
Завхоз знал, что эта бутылочка — мировая, но сейчас ему было не до этого. Хозяин пошарил рукой за печкой, не вставая со скамейки, и вынул «Перцовку».
— Новости одни нынче, — проговорил Никита Иваныч. — Трактора видел?
— Видел. — Пухов щедро наполнил стаканы.
— Болото наше зорить приехали!
— Ну?
— Торф добывать для электростанции.
— Это хорошее дело, — одобрил Пухов. — Электрификация — наша сила.
— А болото как же? — возмутился Завхоз. — Журавли-то улетят!
— Да-а, — протянул сосед. — Куда ни кинь — везде клин. Ну, хрен с ним, давай!
Минут через пять они завеселели, раскраснелись и заговорили громко.
— Я письмо в Москву написал, жалобу, — сказал дед Аникеев. — Пока оно ходит туда-сюда — болото надо защищать. А то они здесь такого наворочают, потом не расхлебаешь. Я журавлей пугать не дам.
— И я — не дам! — согласился Пухов. — Я как член общества охраны природы — не дам. Айда к ихнему начальнику. Наложим запрет и точка.
— Ага, ему наложишь, — не согласился Завхоз. — Я уже с ним разговаривал… У него глазищи — так и жгет… Слова сказать — язык не поворачивается.
— Видали мы таких! — разошелся Пухов. — Я на фронте перед немцем не дрогнул, а перед этим и не моргну!
И снова несколько минут они сидели молча, уставившись на вытертую до ткани клеенку на столе.
— Словом его не проймешь, — заверил Завхоз. — Тут другое средство нужно. Как с врагом надо действовать.
— Как это… как с врагом? — насторожился Пухов и, склонив голову набок, заглянул гостю в глаза.
— А так. Помнишь — на фронте?
— Ну! На фронте-то я помню! — оживился сосед. — Бывало, лежим мы на берегу Волги под самыми стенами Сталинграда…
— Во. И здесь так же, — Никита Иваныч вскочил. — Ты пока собирайся, а я пошел за ружьем. Ляжем у болота и не пустим. В засаде будем. Как на фронте: мы тут, а там враг. Перестреляем всех и баста!
Пухов секунду колебался и глаза его стремительно бегали по стенам избы.
— Давай! — рубанул он. — Кто здесь хозяева? Мы! Нам и распоряжаться!
Дед Аникеев ворвался в свою избу. Ирина спала, положив голову на обеденный стол, а перед нею был сотворенный ею Хозяин.
— Ох! — только и произнесла Катерина. — Конец света, истинный Бог! Приезжие всю ночь только с хлебом ее не жрали, Баську нашего напоили, и ты с утра выпимши. Что же это делается, господи.
— Беда, старуха, — полушепотом сказал Никита Иваныч, чтобы не разбудить дочь. — Болото зорить приехали, беда.
Он бросился к спинке кровати, за которой стояло ружье, вытащил его и метнулся к полке.
— Чего ты? — испугалась Катерина. — Куда?
— Где патронташ? — Завхоз обшарил полку, отыскал патроны и направился к двери. — Не дам. Не пущу проклятых вредителей!
Ирина спала, а Хозяин, как живой, тянул к ней маленькую головку, чуть приоткрыв клювообразный рот с мелкими зубами…
А в Алейке тоже спали. Лишь с окраины, где жил Иван Видякин, доносился стук топора и курился дымок из трубы. Завхоз вернулся к Пухову. Тот уже стоял в полной форме — китель военного покроя с глухим воротником и медалями, защитного цвета галифе, хромовый сапог и полувоенная фуражка с большим козырьком. Пухов возился с протезом, подтягивал ремни, долго привязывал пустую штанину. Завхоз торопил. Наконец Пухов справился с деревяшкой и бросился искать клюку.
— Да не костыль — ружье бери! — прикрикнул Никита Иваныч.
— Оно же поломано, — сказал Пухов, звякая медалями. — Который год открыть не могу…
— Врешь?
— Что мне врать? Что мне врать? — забормотал сосед, и глаза его забегали в поисках клюки. — Вон, гляди.
Глядеть было некогда. Мелиораторы могли вот-вот проснуться, завести бульдозеры и поехать на болото. А до него еще пешком семь верст…
— Ладно, пошли так! — распорядился Завхоз. — Только не отставай.
Они вышли на улицу и направились по дороге к болоту. Ковылявший Пухов вдруг остановился.
— Никита, а может, и Ваньку Видякина взять? Ванька — мужик молодой, крепкий.
— Пошел ты с этим Ванькой! — разозлился дед Аникеев. — Не отставай!
— А зря, зря, — пришептывал Пухов. — У них же трактора. А это, считай, танки. Куда мы с тобой против танков?