Ардуин Венель-младший на долгие часы погрузился в дремотное забытье, наполненное обрывками снов, странными и непонятными видениями. Он дрожал в приступе сильнейшей лихорадки, от которой все его тело покрывалось ледяным потом, отчего ночная рубашка моментально делалась мокрой, изо всех сил стараясь сбросить с себя это кошмарное оцепенение, – но тщетно. Как будто беспощадные тиски сдавили ему грудь, перемалывая кости, так же, как он сам делал множество раз. Смутный шум, который наполнял его разум, внезапно стал оглушительным криком. Завывания, душераздирающие жалобы, рыдания, мольбы. Крики, неизменно сопровождающие ужасную смерть, давно ставшую главной частью его жизни. Должно быть, ад так и выглядит – точным подобием его полуобморочных кошмаров. Его корчили сильнейшие судороги, исторгающие из груди жалобные стоны. Он отбивался от охвативших его кошмаров, изо всех сил пытаясь вернуться в сознание. Ему казалось, что к нему притрагиваются липкие теплые руки, терзают его когтями и тащат в какое-то незнакомое место, откуда ему уже никогда не выбраться. Перед мысленным взором Ардуина появлялось отвратительное болото, зыбучие пески, готовые погрести его под собой. Дышать ему становилось все труднее. Женщины, осужденные на смерть, которых он зарыл в землю живыми, вернулись, чтобы неотступно преследовать его. Женщин было не принято вешать из опасения перед непристойным зрелищем, которым могло стать для находящихся внизу платье, задравшееся под ветром[51]. Их целомудрие было спасено, в то время как они задыхались, царапая землю в безумной отчаянной надежде освободиться.
Палач и сам задыхался, заблудившись в той чудовищной стране, откуда он никак не мог выбраться, но внезапно прохладная ладонь прикоснулась к его пылающему лбу. Голос, который он когда-то давно уже слышал, прошептал: «Я вас простила, теперь вы это знаете».
Мари де Сальвен!
Ардуин резко открыл глаза, вытянувшись на своей кровати, будто утопающий, спасенный в тот момент, когда он уже было простился с жизнью. Теперь он снова мог свободно дышать. Почему у него предплечья в крови? Почему их покрывает множество царапин? Ардуин внимательно разглядел свои ногти, но ни под одним не увидел красной полоски. Он встал с кровати и, пошатываясь, пересек комнату. Его губы слиплись от жажды. Ухватившись за перила каменной лестницы, Ардуин с трудом спустился и направился в кухню. Поставив перед собой зажженный светильник[52], Бернадина устроилась на скамейке, стоявшей возле длинного стола из темного дерева. Услышав шаги, она повернула к нему голову, и ее взгляд остановился на его расцарапанных предплечьях.
– Мне так хочется пить, – произнес Ардуин, с трудом выговаривая слова.
Она встала, чтобы подать ему воды. Палач пил долго, опустошив кружку и протянув ее, прося снова наполнить. После этого он тяжело рухнул на скамейку. Бернадина обтерла ему руки полотенцем, смоченным в настойке мальвы и чабреца. Котелок с теплым снадобьем висел у нее над очагом.
Не дожидаясь, пока он сам заговорит об этом, служанка тихо и внушительно произнесла:
– Про́клятые души иногда могут приоткрыть двери ада. Выйти оттуда не в их силах, но, когда за ними следят чуть менее строго, они пытаются заманить туда других.
– С твоим мужем тоже так было?
– Гм…
– Но она не проклята. Господь принял ее с распростертыми объятиями. Она невинный ангел.
– Кто она?
– Женщина, осужденная на смерть. Как ее звали, не имеет никакого значения.
В самом деле, он предал ее мучительной смерти от огня, а она вырвала его из когтей проклятых душ. Он ее убил, а она его спасла от неведомого кошмара. Во всяком случае, он сам старался себя в этом убедить.
Почувствовав себя полностью обессиленным, Ардуин закрыл глаза и качнулся всем телом вперед, стукнувшись лбом об стол. Глубоко вздохнув, он наконец погрузился в глубокий сон без сновидений.
Бернадина бесшумно встала, прикрутила фитиль в светильнике и приблизилась к спящему. Погладив его по голове, она прошептала:
– Спи. Адские врата снова закрылись. Во всяком случае, на этот раз. Когда однажды ночью они снова приоткроются, ничто на свете не сможет их снова закрыть. Ты это скоро узнаешь. Очень, очень скоро.
5
Окрестности Мортань-о-Перш,
сентябрь 1305 года
Когда Ардуин Венель-младший проснулся, солнце было уже высоко. Всего нескольких мгновений ему хватило, чтобы понять, что он делает в кухне, развалившись за столом. К нему тотчас же возвратились все ужасы минувшей ночи. Мэтр Правосудие снова принялся разглядывать свои исцарапанные в кровь руки. Множество тонких царапин покрывали его кожу красной сеткой, вызывая воспоминания о кошачьих когтях. Но тем не менее он не испытывал никакой неловкости или боли.
Наперекор пережитым ночью ужасным кошмарам, Ардуин прекрасно чувствовал себя, он снова был свеж и бодр. Даже его разум вновь обрел привычные ясность и остроту.
И тем не менее он совершенно ясно ощущал, что непоправимая трещина прошла по его душе. Непреодолимая пропасть теперь разделяла его жизнь на «до» и «после». У него не было ни единой мысли относительно того, чем станет для него это «после».
Он должен был совершить разоблачение: убийство, не более и не менее. Из-за того, что это было именно убийство, изменилось все существование Ардуина; он теперь по-другому воспринимал живых существ, смерть и даже Господа Бога. Это убийство сделало все совершенно другим раз и навсегда. Убийство Мари де Сальвен.
Эта последняя мысль настолько сбила его с толку, что оставалось лишь недоуменно улыбаться. Его разум знал то, что ему самому было еще неведомо.
* * *Он окликнул Бернадину, которая появилась почти сразу же. Скорее всего, она была все это время где-то рядом, ожидая его пробуждения.
– Я голоден, моя добрая Бернадина. Голоден как волк.
– Какая радостная новость! Сейчас я принесу все, чем можно набить себе живот.
Ардуин поглощал принесенную служанкой еду с таким аппетитом, которого не испытывал никогда в жизни. Бернадина не сводила с него заботливого взгляда. Благоразумная служанка не стала задавать никаких вопросов, понимая, что хозяин и сам еще толком не знает ответов ни на один из них.
За супом с миндальным молочком и размоченным хлебом последовало обильное блюдо из птицы[53], поданное прямо на корочке[54] с овощным пюре. Ардуин с жадностью проглотил все это, заев свежим сыром, а затем набросился на сладкий фруктовый десерт[55]. Все эти лакомства он залил стаканом[56] тонкого дорогого вина и попросил Бернадину присоединиться к нему. Та налила себе вина с множеством предосторожностей, из страха как-нибудь повредить драгоценный стеклянный стакан, и уселась напротив него, довольная этим знаком привязанности и почтения.
– Отметим, – предложил он.
– Что же?
– Не знаю. Однако я уверен, что у меня есть что отметить.
Они осторожно поднесли свои стаканы друг к другу, а затем выпили в полном молчании. С предыдущей ночи Бернадина испытывала смутное волнение. Где потерялся рассудок ее хозяина? В каких разнесчастных краях? Вернулся ли он невредимым из своего путешествия, свидетелем которому она уже однажды была? Женщина была убеждена, что в своих кошмарных видениях ее покойный супруг сам поджаривался на медленном огне. Жиль так и не оправился после одной такой ночи. Он превратился в еле живую развалину, отказавшись разговаривать и все время воскрешая в памяти ужасные видения. Ночи напролет он задыхался, издавая жалобные стоны и обливаясь по́том. Это происходило всякий раз, пока ей не удавалось его разбудить. Без всяких видимых причин сильный мужчина потихоньку угас, подобно пламени свечи. Как будто вся жизнь высасывалась из него какой-то темной силой, которую Бернадина даже не знала как назвать.
– Ты такая молчаливая…
– Я жду вашей воли.
– Сомневаюсь, чтобы дело было в моей воле, доброй или злой. Это не имеет ровным счетом никакого значения.
– Что-то я вас совсем не понимаю, хозяин.
– А я и сам себя не понимаю. Я жду. Жду того, что должно внезапно произойти. Скажи, чтобы оседлали Фрингана. Мне нужно прогуляться, подышать свежим воздухом.
Женщина согласно кивнула в ответ. Страх будто обвивался вокруг ее сердца, скручиваясь тугими узлами.
* * *Ардуин оседлал великолепного черного жеребца, своего верного товарища на протяжении многих лет. Жеребец вздрагивал, нервно поднимал голову, издавая пронзительное ржание и взмахивая гривой. Ардуин погладил его по шелковистой шее, ласково успокаивая. Слова, которые сами шли с его языка, явились верным отражением того, что сейчас происходило в самой глубине его существа.