Он вспомнил, как часто ему приходилось, когда они были женаты, ходить в супермаркет и покупать то, что она забыла купить. Она вспомнила их частые ссоры из-за этого.
— Я сейчас приеду, — сказал он торопливо — Пока Чайлд вышел из квартиры Сосед продолжал кашлять.
за дверью. Неожиданно стереопроигрыватель заиграл пьесу Штрауса «Так говорил Заратустра» Кто-то просил сделать потише. Музыка продолжала играть. Протестующий повысил голос, а затем начал стучать по стене Звуки музыки не стали тише.
Сначала Чайлд собирался пройти несколько кварталов до дома Сибил пешком, но потом подумал, что, может быть, ему придется неожиданно уехать по делам, хотя вероятность этого и была мала.
Его секретарь не вышел на работу, а он решил не сообщать, где будет находиться, оперативному дежурному в полицейском управлении и Бруину. Сибил болезненно реагировала, когда Чайлду звонили по делам домой. Деловые звонки ее крайне раздражали и раньше, когда они были женаты. Теоретически теперь, когда они в разводе, это не должно ее так беспокоить, но на практике они продолжали приводить ее в ярость, как всегда! В последний раз, когда он был у Сибил, телефонный звонок, адресованный Чайлду, вызвал приступ ярости, и ему было указано на дверь. После этого случая он звонил ей несколько раз, и она неизменно охлаждала его пыл. В последний раз Чайлд звонил Сибил две недели назад.
Она правильно угадала, у него были неприятности. Чайлду хотелось просто поговорить, смягчить тревогу, появившуюся после просмотра любительского фильма с Колбеном, прогнать одиночество. Это было странно, он прожил двадцать из тридцати пяти лет в округе Лос-Анджелес. За все это время он знал только одну женщину, которая его полностью понимала, с которой он чувствовал себя комфортно. Но, видимо, он был не прав, ни одна женщина его полностью не понимала, даже Сибил. Если бы это было не так, она не была бы его бывшей женой.
Но Сибил то же самое думала обо всех мужчинах, и о Чайлде в частности.
Чайлд остановил машину перед входом в дом, благо можно было не утруждаться поисками стоянки, и вошел в подъезд. Он набрал на пульте домофона номер Сибил. Раздалось жужжание открывающегося замка. Он вошел внутрь, прошел холл до конца. Ее дверь была справа. Он постучал, и дверь распахнулась. На Сибил был длинный, спускающийся до пола, восточный халат с нашитыми на ткань большими красными и черными ромбами. На черных ромбах был нарисован анк — изогнутый крест древних египтян Сибил была босой.
Сибил исполнилось тридцать четыре года, у нее были длинные черные волосы, большие зеленые глаза, тонкий прямой нос, полные губы и бледная кожа. Она была красивой. Ее тело под кимоно было хорошо сложено, немного широковатые бедра не портили впечатления.
Ее апартаменты были светлыми, как и у него, в квартире преобладали белые цвета. Мебель отличалась изяществом. Длинная мрачная репродукция картины Эль Греко, висящая на стене, не соответствовала обстановке Чайлду всегда казалось, что продолговатый человек, распятый на кресте, с неодобрением смотрит на него.
Сегодня картина воспринималась расплывчатой. Даже всегда присутствующая в квартире голубоватая табачная дымка была серо-зеленой. Сибил закашлялась, когда закуривала очередную сигарету, ее лицо побледнело. Приступ кашля ее не удивил, во всяком случае, ничего нового не происходило. У нее была эмфизема легких, доктор еще два года назад советовал бросить курить, но его совет был проигнорирован. Смог в сочетании с курением только усиливал проявления болезни. Здесь Чайлд ничего не мог поделать. Если бы он начал возражать, дело кончилось бы еще одной ссорой.
В конце концов она пошла на кухню, чтобы принять лекарство. Когда она вернулась, на ее лице было вызывающее выражение, но Чайлд оставался спокойным.