— Да, сэр, — рявкнул Буллиган в ответ на вызов, поднимая голову с кожаного подлокотника своего дивана.
— Мистер Буллиган, если вы хотите получать свои неподотчетные фонды, сделайте так, чтобы я знал о Максе Громове все. Причем сегодня вечером, — прозвучала в ответ краткая инструкция. — Я хочу, чтобы к нему приставили специалиста по прогнозированию человеческого фактора. Лучшего! Если мне не изменяет память, личностный аналитик Аткинса еще жив…
— Ну-у… — задумчиво протянул Буллиган. — Можно, конечно, и так сказать… «Жив» — не совсем точное слово… Можно сказать — не до конца мертв…
— Так пусть составит исчерпывающий психологический портрет Громова! — рявкнул Хоффман и, судя по звуку, стукнул чем-то по столу. — Я намерен познакомиться с нашим героем до официальных торжеств в его честь. Мне надо знать, что он за человек.
— Если вы хотите, чтобы этим занялся именно личностный аналитик Аткинса, то получить отчет к завтрашнему вечеру невозможно, — твердо сказал Буллиган. — Нам понадобится некоторое время, чтобы вернуть доктору Павлову способность думать. К тому же когда он узнает о смерти Аткинса, нет никаких гарантий…
— Делайте! — заорал Преседатель Торговой Федерации.
Голос Алекса Хоффмана был звонче и злее обычного. Он говорил так, будто в лице Громова увидел личного врага. Или, во всяком случае, соперника.
— Да, сэр, — угрюмо ответил Буллиган.
Когда Председатель отключился, шеф Бюро сел, потер шею и уперся локтями в свои колени.
— Павлин чертов… — проворчал он. Реплика была адресована Хоффману. — Не может пережить, что объявился герой покруче его самого. Так я и думал…
Дневник доктора Павлова? июля 2054 года
Тюремный комплекс Джа-Джа Блэк
О. Исландия
Северный блок, реанимационный центр
Воспоминания о собственной жизни посещали меня как видения или сны. Я переживал разговоры с женой, игры с дочкой, иногда видел себя в каком-то исследовательском центре. Также я часто вспоминал Роберта Аткинса. Он являлся мне то пятилетним мальчиком, то подростком, то взрослым, бледным, чрезвычайно нескладным молодым человеком. Он был маленького роста, с узкими покатыми плечами, впалой грудью, неестественно длинной шеей и большой лопоухой головой. Его кожа выглядела пористой, рыхлой, ее покрывало множество гнойников. Редкие темно-рыжие брови, воспаленные веснушки, сальные волосы. Длинные, но слабые, как стебли пожухлой травы, руки. Даже очень дорогая, безупречно сшитая одежда сидела на нем безобразно, мешковато. Что и говорить — Роберт Аткинс выглядел ужасно. Он был не просто уродлив, а кошмарно уродлив. Однако что-то в нем все же вызывало во мне нежность… Или жалость? Или гордость?! Я не мог понять, почему так часто вижу этого человека и чем он для меня так важен.
Он боялся громких звуков, всполохов пламени, темноты. Он был таким нервным, что присутствие других людей повергало его в панику. Говорил быстро, четко, отрывисто, очень сложными фразами, без запинки, но не меняя интонаций. Все на одной ноте, глядя на свои руки или в одну точку в пространстве.
— Я хочу самостоятельно спроектировать себе дом, — говорил он мне. — И жить там один. Один, понимаете? Никого больше видеть не желаю. Только так я могу сосредоточиться. Я как будто без кожи, понимаете? Я без кожи. Мне все больно. Каждый взгляд, жест, кривая улыбка. Почему я не такой, как все люди? Почему я изгой?
— Ты не изгой, ты гений, — отвечаю ему я. — Ты величайший мозг…
— Чушь! — перебивает он меня. — Я урод! Что-то во мне не так! — он тычет пальцем в свой висок. — Вот тут что-то не так. Как будто еще одно существо сидит внутри меня, а я только биологическая оболочка для него. Оно все время думает, думает, думает, изобретает, заставляет меня записывать, зарисовывать его изобретения. Не дает нормально спать, общаться с другими людьми, жить, как мне хочется! Я должен постоянно исполнять его волю!
Воспоминания, связанные с Робертом Аткинсом, почему-то всегда были неприятными. Болезненными. Я силился задержать их, сконцентрироваться, чтобы восстановить детали, — но картинка тут же исчезала или расплывалась.
Потом я увидел сцену суда. Меня обвиняли в незаконных экспериментах, повлекших за собой тяжелые увечья нескольких подростков. В чем суть моих экспериментов, я вспомнить не мог, но почему-то был очень спокоен. У меня было ощущение завершенного дела… Но воспоминание о том, что это за дело и почему я был так рад его закончить, все время ускользало от меня.
Кажется, мне грозило пятьдесят лет заключения, которые соглашались заменить анабиозом из уважения к моим достижениям в науке.
У меня был адвокат. Совсем молодой. Лет двадцати трех. Его звали… Черт, я не помню, как его звали. Он убеждал присяжных, что я великий ученый, что я оступился, не знал меры, но терять меня нельзя…
Потом я увидел его в своей камере, он тряс перед моим лицом какой-то бумагой:
— Доктор Павлов, я вас умоляю, скажите правду. Почему вы это делали?! Вы же не киношный маньяк. Вы нормальный человек. Почему? Почему?! Хотя бы намекните, что вас толкнуло? Почему вы начали экспериментировать с… — адвокат сунулся в бумагу. — Церотерозином!
— Предпочитаю называть его нейроактиватором.
— Неважно! — крикнул адвокат. — Вы можете объяснить, какого черта вас вообще понесло им заниматься?! Вы же прекрасно знали, что любые разработки в этой области запрещены! Со времен суда над корпорацией «Фрайзер», которая выпустила свой «Омни», якобы усиливающий интеллектуальные способности, и свела с ума два миллиона человек!
— Я приму любой приговор, но не буду рассказывать о причинах своих экспериментов, — сказал я и отвернулся.
Адвокат всплеснул руками:
— Вы понимаете, что умрете в тюрьме? А если даже я добьюсь замены заключения на заморозку — это еще хуже. Когда вы очнетесь после пятидесятилетнего сна — никого из ваших друзей и близких не останется в живых. Ваша дочь будет пожилой женщиной, которая вряд ли вспомнит ваше лицо! Пятьдесят лет — это целая жизнь. Я уверен, у вас были личные причины… Умоляю, расскажите о них присяжным. Если вам удастся вызвать у них сочувствие…
— Я не буду говорить.
— Черт! — адвокат сел напротив меня. — Вы совершаете ошибку, доктор Павлов. Очень большую ошибку. Если вас кто-то заставлял, шантажировал, угрожал вашей семье… А, да что я говорю. Мы уже на третий круг заходим. Поймите, как только приговор вступит в силу и будет приведен в исполнение — уже никаких апелляций. Никакого досрочного освобождения. Пятьдесят лет в стеклянном гробу.
Как только я вспомнил все это, в моей груди поднялась жгучая, надрывная волна. Неужели прошло пятьдесят лет? Мой срок закончился? Я почувствовал комок в горле и слезы на своих широко открытых, погруженных в биожидкость глазах. Моей жене было сорок пять! Значит, сейчас ей… девяносто пять! Если она, конечно, все еще жива! А моей дочери — шестьдесят! Она старше меня! Если, конечно, принимать в расчет фактический возраст. Ведь я за эти годы совсем не изменился, а они…
Раньше я не понимал смысла наказания через заморозку. Человек просто погружается в сон и никак не страдает. Но теперь я узнал, что расплата за преступление наступает позже. Когда ты просыпаешься и понимаешь, что остался один, твоих близких уже нет! Ты один в незнакомом новом мире и не представляешь, что делать! Абсолютный ноль!
Снаружи запищали датчики. Вбежала какая-то женщина, посмотрела на меня сердито и начала вертеть какие-то ручки на консоли управления. Состав жидкости неуловимо поменялся. Она стала более легкой, что ли. Я догадался, что мне увеличили концентрацию кислорода и снизили уровень нейрогормонов. Кислород успокаивал, но мне не хотелось возвращаться в безмятежное, ровное, овощное состояние. Я упорно цеплялся за свое возбуждение. Оно помогало вспомнить множество событий, деталей, впечатлений. Но химия всегда сильнее нашей воли. Я задремал.
* * *22 августа 2054 года, 16:30:12
Токийский хайтек-мегаполис
Отель Nobless Tower,
президентские апартаменты
Сон Громова был настолько крепким, что больше походил на смерть.
Неизвестно, сколько он проспал, но когда проснулся, не сразу понял, где находится, какое время суток и вообще — реально ли его тело. Или это все — очередной цифровой мираж?
Макс видел над собой круглый расписной потолок. Громов пригляделся и узнал героев популярной Сетевой игры «Хроники вампиров». Роспись была такой реалистичной, что Максу даже стало не по себе. Казалось, хищные бледные женщины с алыми губами и крыльями, как у летучих мышей, вот-вот стремительно бросятся вниз и растерзают лежащего на кровати в клочья.