Распахнулась дверь избы, на улицу выскочило сразу трое бандитов — все бородатые, в округлых металлических шлемах. Двое в доспехах, один в бордовом ватнике. Эти тоже были с топорами.
— Вот и все, — понял Рубкин, убрал бесполезный пистолет в кобуру и машинально застегнул.
Разбойники, похоже, считали, что кроме них и Алексея в деревне больше никого нет — а потому пробравшиеся вдоль дома индейцы, сняв с плетней длинные слеги, смогли подкрасться сзади и нанести удары по головам двум бандитам. Третий развернулся навстречу к новому врагу — индейцы кинулись бежать. Разбойник попытался их догнать — но навстречу ему поднималось сразу двое вооруженных мужчин, причем один — в пластинчатых доспехах.
Леша кинулся к плетню и схватил с него тяжелую слегу.
— Никита, брось топор, — посоветовал мастер, глядя как заметался попавшийся в ловушку враг. — Топорище у тебя короткое, не достанешь. А он тебя срежет. Кистень возьми. Да меться в руку, каску ты ему не пробьешь.
— А-а! — бандит кинулся на Хомяка, но милиционер метнул ему в ноги слегу, и сбил врага с ног. Все трое навалились на взбесившегося участника фестиваля, прижали к земле. Рубкин застегнул наручники:
— Все! Вот только что с теми двумя делать? — он кивнул на оглушенных слегами грабителей. — У меня «браслетов» больше нет.
— У индейцев ремешки спроси.
Со стороны реки послышалась беспорядочная стрельба. Все трое кинулись на звук, но их помощь уже не потребовалась — перед двумя милиционерами валялись еще трое бандитов, причем двое подавали признаки жизни.
— Степа, дай наручники, — попросил Леша. — У меня там еще двое лежат.
Патрульный с лычками сержанта молча протянул подчиненному блестящие «браслеты», а сам повернулся к Росину:
— Ну и как вы все это объясните, гражданин мастер?
— Это не наши ратники, не наш клуб, — покачал головой Костя. — Я не знаю, что им в голову втемяшилось.
— Как это не ваш, если они и при доспехах, и с мечами?
— Это палаши.
— Эй подождите, — растеряно толкнул мастера Никита Хомяк. — А где моя деревня?
В самом деле, в горячке схватки никто не обратил внимание на то, что на холме, в окружении сараев, стояло всего лишь две грубо рубленные и крытые дранкой избы.
Росин растеряно зажевал губу.
— Может, мы заблудились? — с надеждой поинтересовался Хомяк.
— Где? — развел руками Костя, но на всякий случай оглянулся на лагерь. Нет, лагерь был здесь на месте. А вот деревня на холме — нет.
Никита, глядя ему за спину, округлил глаза.
— Постойте-постойте… — порыв ветра опять разорвал туманную пелену над водой. — Смотрите!
— Что там?
— Бакенов нет на реке! И щитов навигационных тоже. А еще на острове и на том берегу дачи стояли. А сейчас сплошной лес колышется.
— Ничего, в прокуратуре разберутся, — пообещал сержант. — Пойдемте со мной, понятыми вас пока запишу. А ты, Стас, — обратился он к другому своему напарнику, — иди в центральную сообщи, пусть бригаду присылают.
— Ага, понял, — патрульный с погонами рядового ушел в сторону просыпающегося лагеря, а оставшиеся люди двинулись в сторону домов.
— Ничего не понимаю, — крутил головой Хомяк. — Вот здесь, вместо этих столбов с сетями, стояла хибара буржуя. Рядом Лупаска дом, сруб кирпичом обложенный. Дальше мельничий двор, магазин. Вы же сами магазин видели! Это что шутка, да? Костя, перестань!
— Никита, ты за кого меня принимаешь? За Коперфилда? Куда я, по-твоему, кирпичные дома деть могу?
— Пошли, пошли, не отставайте! — поторопил их сержант, поднимаясь на приступку перед дверью дома.
— Смотрите! — Росин указал на деревянные петли, на которых держалась дощатая дверь. В бревнах был вырезан небольшой паз, туда вставлен деревянный штырь. На штыри и одевались торчащие из двери деревянные «лапки» со сквозными дырами. — Ч-черт, первый раз такое вижу.
— Давай, зубы мне не заговаривай, — Степан вошел в дверь и издал возмущенный стон. Росин и Хомяк сунулись следом.
Темная изба с затянутыми чем-то, напоминающим пергамент, окнами состояла из одного помещения, в центре которого стояла сложенная из крупных камней большая прямоугольная печь, заваленная сверху грудой тряпья. А на полу лежали мертвые тела: двое мужчин в полотняных рубашках, залитых кровью; женщина, отрубленная голова которой продолжала покачиваться рядом с плечами и, что самое страшное — дети. Четверо детей в возрасте примерно от трех до десяти лет.