– Да вы совсем чудовища, – воскликнула она с возмущением. – Хотя вообще-то как-то даже и почему-то вроде бы…
– …приятно? – спросил я с пониманием.
– Точно, – сказала она. – Льстит, хотя это совсем нехорошо!
– Оденься, – предложил я. – А то зайдем куда-нить, плащ надо будет снять… Хотя, может быть, и в самом деле не нужны эти дурацкие платья?
Она сказала с негодованием:
– Для кого дурацкие, а для кого и красивые!..
– Сядь вон там, – попросил я. – У меня сейчас будет важный разговор с лордами, нужно сосредоточиться, иначе окажусь в глубокой… скажем, луже.
Она в удивлении огляделась:
– А где тут лужи?.. Или ты хотел сказать, как мне показалось, что-то другое?
– Не пищи, – сказал я автоматически, уже думая о том, что земель под моей властью прибавилось, что как бы хорошо, если на взгляд дурака, но умный понимает, что чем крупнее корабль, тем быстрее разломится под собственным весом. Но плохо то, что умный на всем свете только я, а остальные будут обижаться, что не хапаю еще и еще, это же считается им тоже, слава вождя – их слава.
В старину, как я помню, управление огромными территориями решалось просто: королевский двор никогда не пребывал в каком-то определенном месте. Разъезжал всюду Карл Великий еще до того, как стал императором, разъезжал Вильгельм Завоеватель, как и десяток наследовавших ему королей, разъезжали все короли Франции… У всех у них были свои замки и крепости, разбросанные по всему королевству.
К примеру, только в Уэльсе у Эдуарда I было четыре прекрасно укрепленных замка: Карнарвон, Харлек, Бомарис, а Конви – так вообще суперкрепость с протяженностью стен в милю, двадцатью мощными башнями и тремя воротами!
Все короли перемещались со своим двором, тогда это был единственный способ реализации власти в королевстве, где еще не существует бюрократического аппарата на местах.
Однако и в этом случае все империи разваливались, не помогали эти перемещения, только на некоторое время удерживали в общих границах, но крепчающий сепаратизм побеждал…
У меня дела еще хуже: все местные властные структуры, то есть владетельные сеньоры: герцоги, графы, бароны и прочие – идут за мной только потому, что веду от победы к победе, обогащаю их, и хотя все они, конечно, борцы за идею, но титулы и новые земли надежно защищают их от насмешек тех, кто остался дома.
Но что будет, если потерплю поражения… Не мелкие, что можно пережить, а настоящие? Если от меня отшатнутся лорды хоть Армландии, хоть Сен-Мари, у меня нет ни малейших рычагов, чтобы привести их к повиновению… Все деньги у них, войска у них, земли у них…
Чтобы переломить ситуацию, я только что сделал очень серьезный шаг: налоги начнут собирать мои люди, а не лорды на местах. Да, конечно, о недоверии не может идти и речи, тем более что я большую часть земель раздал своим верным сподвижникам, просто благородные люди не должны заниматься таким унизительным делом, как собирание налогов.
Да, начнут рыцари сэра Клемента, но, во-первых, первый круг должны пройти строго доверенные лица, чтобы не поломать все, во-вторых, все они простые и безбаннерные, даже безлошадные рыцари, что для меня крайне важно, для таких опора – я.
Изаэль быстро-быстро влезла в платье, все проделывала возле кровати, чтобы в случае чего сразу нырнуть под одеяло. Наконец одернула на себе, расправила складочки и покрутилась перед зеркалом, стараясь рассмотреть затылок и недоумевая, почему не получается, что за дурацкое зеркало.
– Поворачиваешься медленно, – буркнул я. Она хотела что-то взнявкнуть, я предостерегающе вскинул ладонь: – Молчи, удавлю. Сэр Ричард думает.
Во всех этих королевствах, как и во всем мире, феодалы на зов короля, призывающего на войну, обязаны являться со своим войском, которое укомплектовывают и содержат за свой счет. Спасибо за труд, но эту грязную работу возьму на себя. Ну, не совсем на себя, но у меня есть смышленые простолюдины, которым нравится работать, а не упражняться, как нам, благородным, с оружием. Вот они, простолюдины, и будут собирать рекрутов и комплектовать армию. Собирать отовсюду, а комплектовать так, чтобы не только от одного сеньора, но даже из одного села не оказывалось в одном и том же отряде!
Третье: благородные люди не обязаны заниматься такой мелкой ерундой, как выслушивание жалоб простолюдинов друг на друга. Велю всюду учредить народные суды присяжных, и пусть эти земляные черви сами разбираются в своих дрязгах…
Если это правильно подать, то меня поддержат и те, по которым эти реформы потом ударят. Просто сразу незаметно, а мне нужно совсем немного времени, чтобы создать если не полностью наемную армию, так называемую королевскую, то хотя бы крепкий ударный кулак…
За моей спиной пропищало:
– А как это… дама сердца?
– Чистая любовь, – объяснил я автоматически, очень уж люблю просвещать народ, можно свой умище показывать. – Настоящая, возвышенная. Ради которой человек творит подвиги и даже чудеса. Он может быть женат и с кучей детей, но верно и преданно любить, к примеру, чью-то жену или дочь, неважно.
Она спросила наивно:
– А что ее муж?
Я удивился:
– Что муж? Муж должен быть польщен, что его жену любят чисто, нежно и возвышенно… платонически, так сказать. Кстати, я тебе говорил, чтобы не похрюкивала?
Она испуганно съежилась, умолкла и надолго задумалась. Я пытался вернуться к прежнему ходу мыслей, но это пустяки сразу же лезут в голову, а умное пойди поймай снова за скользкий хвост, подумал раздраженно, что вот перебила свинья Отче Наш, пусть же теперь сама Богу молится, прошел к двери и, приоткрыв, крикнул:
– Сэр Вайтхолд, как там народ? Собирается?
Он появился из своей комнатки, в руках бумаги, ответил живо:
– Половина зала уже заполнена. Можно начинать, остальные подтянутся позже.
– Подождем чуть, – буркнул я. – Надо уважение выказывать подданным. Это окупается.
Несмотря на разгорающийся день, за стенами замка сумрачно, небо закрыто тучами, зато по эту сторону светло и почти солнечно. Я еще в Сен-Мари «изобрел» и велел снабдить весь дворец переносными светильниками-фонарями, что резко повысило освещенность всех помещений и коридоров.
Разумеется, первыми экземплярами велел снабдить собор, чтобы таким образом как бы освятить и узаконить. Вызвал мастеров, объяснил принцип работы выдвигающегося фитиля, смачиваемого маслом, велел начинать массовое производство, пока конкуренты не поняли нехитрый принцип и не подсуетились раньше.
Эту же технологию принес и в Савуази, теперь здесь факелов не осталось вовсе, дикость какая, любой слуга может взять переносной светильник и спуститься с ним хоть в самый глубокий подвал, масла хватает на несколько суток, а потом всего лишь подлить, и всех делов.
Прозрачные стенки фонарей защищают от любого ветра, так что работы слугам поубавилось, на меня стали смотреть не только со страхом, но и с уважением.
Я слышал, как внизу нарастает гул голосов, во дворе все чаще слышится конское ржание, грубые голоса. Вообще-то надо запретить вот так, верхом, в сие важное место, ибо дворец – это не здание, а весь комплекс с огромным садом, начиная от дальних ворот, и с десятком еще разных зданий.
Ничего страшного, если прогуляются от ворот…
Сэр Вайтхолд заглянул, на этот раз уже заметил одетую и причесанную Изаэль, приятно изумился, поклонился и притопнул ногой, затем улыбка упорхнула с его лица, мне он сказал почти грубо:
– Ваша светлость, лорды в главном зале.
– Иду, – ответил я. – Нельзя заставлять народ ждать.
Он поморщился, я упорно зову лордов народом, пошел за мной следом и плотно притворил за собой дверь. Мне показалось, что очень хотел бы и запереть, несмотря на двух рослых гвардейцев на страже по обе стороны и двух вышколенных слуг.
Глава 5
Церемониймейстер прокричал звучно-радостно и с подъемом:
– Его светлость, лорд Ричард!
Я быстро шел по коридору к распахнутым дверям зала, где слышится шорох одежд встающих мне навстречу лордов. У самого входа замерли, как статуи, огромного роста стражи, я перешагнул линию и ощутил на миг, что ошеломлен обилием красок, золота и драгоценных камней, дорогой одежды.
В Сен-Мари одеваются не менее ярко, но там все цветисто и празднично, а здесь при постоянно серых днях и в суровых серых стенах дворца это великолепие бьет в глаза и заставляет радостнее стучать сердце.
Быстрыми шагами я прошел к трону Гиллеберда, прикоснулся к покрытому золотом подлокотнику, но не сел, а повернулся с отеческой улыбкой к собравшимся.
– Я не буду садиться, – сказал я, – из почтения к собравшимся, что олицетворяют все лучшее, что есть в Турнедо: ум, честь и совесть нашего королевства, а также мощь, богатство, великолепие, понимание проблем и нужд нашего славного отечества!.. Прошу всех сесть, вы люди заслуженные, а я еще молод, меня учили в детстве стоять перед старшими и уважаемыми людьми.