Сейчас он улыбнулся, глядя на нее. Скупая улыбка одним уголком рта приоткрывала ослепительные белые зубы. Марианна судорожно сжимала руку мужа. Эта дерзкая улыбка показалась ей отвратительной и заставила ощутить острое чувство стыда, словно взгляд американца обладал властью проникнуть в тайну ее одежды и созерцать ее юное тело. Она даже вздрогнула, заметив, как он подтянулся и направился к ней покачивающейся походкой моряка. Она отвернулась, сделав вид, что не заметила его движения.
– Могу ли я просить принять мои поздравления и пожелания счастья? – раздался позади нее, так близко, что она ощутила тепло его дыхания на затылке, спокойный голос американца.
Марианна с трудом заставила себя обернуться, но ответить предоставила Франсису. Его рука сжала коричневые пальцы Язона. Он воскликнул с удивившей жену сердечностью:
– Конечно, дорогой! Пожелания друга имеют особую ценность, и я знаю вашу искренность. Вы остаетесь с нами, не правда ли?
– С радостью!
Голубые глаза буквально прилипли к напряженному лицу Марианны. У нее появилось ощущение, что он чувствует ее недовольство и забавляется этим. Но у него хватило такта промолчать и удовольствоваться поклоном, в то время как новобрачные направились к посланцам короля Людовика XVIII, который своеобразным посольством отдал честь браку эмигрантки, дочери двух жертв террора. Это были герцог д'Авари и епископ де Талейран-Перигор.
Оба они держались поодаль у камина, утешая себя высокомерным одиночеством в горькой эмигрантской доле. Одетые с простотой, резко контрастирующей с пышностью принца Уэльского и его друзей, они являли собой зрелище одновременно величественное и старомодное, в котором Марианна, полная очарования в своем устаревшем туалете, стала главной фигурой. Когда новобрачная склонилась в реверансе перед королевскими посланцами, у Франсиса появилось ощущение, что они находятся в Версале лет за двадцать пять до этого. Это почувствовалось в их приветствии, полном глубокого и искреннего уважения. А тем временем размеренный голос герцога д'Авари передавал молодым супругам королевские поздравления, затем, повернувшись к Марианне, старый вельможа добавил:
– Ее Королевское Высочество герцогиня Ангулемская решила представить вам свидетельство ее особого уважения. Герцогиня просила меня передать вам это на память о ней. – «Это» было маленьким медальоном синей эмали, усыпанным бриллиантами, в котором находилась тонкая прядь светлых волос. И поскольку Марианна с недоумением смотрела на странный подарок, он добавил:
– Эта прядь волос, срезанных с головы королевы Марии-Антуанетты буквально перед самой казнью. Герцогиня дарит их вам в память о вашей благородной матери, отдавшей тогда жизнь за королеву.
Волна крови ударила в лицо молодой женщины. Неспособная вымолвить ни слова, она поблагодарила глубоким реверансом, тогда как Франсис пытался понять причину ее волнения. Она испытывала странное чувство. Эти непрерывные призывы прошлого на пороге новой жизни, которую она страстно хотела заполнить любовью и посвятить культу одного-единственного человека, были для нее скорее тягостными, чем приятными. Для Марианны ее мать была только ласковым фантомом, отражением улыбающегося лица с миниатюры на слоновой кости, но сегодня это отражение, казалось, грозило уничтожить ее собственную индивидуальность. Временами ей хотелось спросить себя, действительно ли Марианна д'Ассельна, а не Анна Селтон вышла замуж за красавца Франсиса Кранмера…
Увлекая ее к главному вестибюлю, куда направился принц, Франсис бормотал, поглядывая на сжимавшую медальон руку:
– Странный подарок для новобрачной! Надеюсь, вы не суеверны?
Она храбро улыбнулась, превозмогая остатки мимолетного недомогания.
– То, что дается от чистого сердца, не может принести несчастья. Это очень ценный подарок для меня, Франсис!
– В самом деле? Что ж, вам видней! Но во имя неба, Марианна, спрячьте этот драгоценный медальон в какую-нибудь шкатулку и не вздумайте носить его. Что за проклятая мания у французов непрерывно потрясать призраком из ужасной гильотины? Я предполагаю, что она помогает им питать их злобу и чувство мести… а может быть, забыть, что они только отблески исчезнувшей эпохи и что Наполеон царствует!
– Как мало в вас сострадания к этим несчастным, к которым принадлежу и я, Франсис! Неужели вы забыли о мучениях, перенесенных герцогиней? И я нахожу странным для англичанина ваше напоминание о теперешнем императоре!
– Я ненавижу Наполеона так же сильно, как сожалею о печальной участи герцогини, – холодно возразил Франсис. – Но я не люблю, когда пытаются отрицать существующую реальность. Проще говоря, мне кажется, что политика – слишком бесплодный объект для вашей очаровательной головки. Думайте только о том, как понравиться мне, Марианна, и забудьте о площади Революции.
Ужин показался Марианне невероятно длинным и скучным. Мало гостей, мало шума… Трудно было поверить, что это свадебная трапеза. Только аббат де Шазей, лорд Мойр, Язон Бофор и Иви Сен-Альбэн окружали молодую пару, но они были слишком разными людьми, чтобы поддерживать оживленный разговор. Ограниченный заурядными темами, он угасал. Аббат говорил мало, без сомнения, думая о предстоящей поездке. Запряженная карета уже ждала во дворе. Американец вообще молчал, поглядывая на Марианну пристальным давящим взглядом. Леди Сен-Альбэн подражала новобрачной и не вмешивалась в беседу.
Кончиками тонких пальцев Иви машинально катала хлебный шарик по узорчатой скатерти. Глядя на нее, Марианна спрашивала себя, почему она так не любит очаровательную кузину Франсиса.
Если отбросить в сторону то, что она постоянно напоминала об узах крови, связывавших ее с лордом Кранмером, и относилась к Марианне как к недоразвитой девочке, Иви Сен-Альбэн была воплощением нежности и грации. Старше Марианны на несколько лет, она была среднего роста, но ее стройность нимфы и особенно увенчивавший голову высокий шиньон из бледно-золотистых локонов делали ее выше, чем в действительности. Все черты ее лица поражали изяществом. Их освещали излучавшие ласку чистой голубизны глаза, но, хотя рот Иви и отвечал всем канонам красоты, было в ней что-то шокирующее Марианну. Может быть, эта манера улыбаться, слишком напоминавшая Франсиса? А может быть, также и безукоризненная элегантность, невероятно женственная, перед которой молодая девушка всегда чувствовала себя деревенщиной.
Этим вечером было еще хуже. В своих украшенных кружевами юбках Марианна чувствовала себя тяжелой китайской вазой перед хрупкой танагрской статуэткой. Эта пышная, но безвкусная отделка прежних времен только подчеркивала элегантность воздушного, из голубого, как и ее глаза, муслина платья Иви. Низко декольтированное, открывающее нежную округлость плеч, оно было опоясано поддерживающей груди цепью из очень красивых античных камней, подобных тем, что удерживали ее пышные волосы. Подобранный в тон шарф дополнял этот очень простой туалет. Но главным его достоинством было то, что он позволял видеть все линии точеного тела. Как и большинство англичанок, Иви Сен-Альбэн считала своим долгом носить муслин и зимой и летом, потому что Наполеон питал отвращение к этому материалу и практически запретил своим придворным дамам появляться в нем.
Все воспоминания, связанные с Иви, начинались у Марианны с муслина. Платье из этой материи, только белое, было на ней в Бате в тот день прошлого лета, когда Марианна встретила ее в первый раз. Леди Эллис, в двойной надежде подлечить свой ревматизм в знаменитых термальных водах и представить молодую племянницу хорошему обществу, увлекла с собой в Бат изрядно строптивую Марианну, недовольную тем, что ее оторвали от любимых лесов. Молодая девушка моментально почувствовала себя не в своей тарелке среди элегантной толпы, переполнявшей этот знаменитый город на водах. Здесь было слишком много шума, людей, сплетен, расфуфыренных болтливых женщин и лощеных денди с их болезненной скукой и тупым пристрастием к картам.
Однажды утром в Милсон-стрит, когда обе женщины возвращались в карете, сделав несколько покупок, леди Эллис что-то воскликнула и приказала кучеру остановиться. Мимо проходила незнакомая пара, и вдруг Марианна почувствовала, что ее сердце забилось в необычном ритме. Женщина была, безусловно, красавицей и выглядела исключительно элегантно в белом платье и невероятной шляпке из итальянской соломки, покрытой тонкой кружевной вуалью. Но молодая девушка посмотрела на нее только из зависти. Ее спутник был мужчина, наверное, самый красивый на земле. Впрочем, это к нему относилось радостное восклицание леди Селтон.
– Франсис, Франсис Кранмер!.. Как я рада видеть вас вновь, дорогой мальчик! Только не говорите, что не узнали меня!
Улыбка осветила изящно очерченный, таящий пренебрежение рот незнакомца.