С волками жить — по-волчьи выть.
И когда волхв Лексей в размаху воткнул нож до половины в сырую, неподатливую сердцевину колоды, Радей-охотник, не раздумывая, кувыркнулся через блескучее зачарованное лезвие.
Резкой, невыносимой болью отозвалось изменяющееся тело, покрылось серебристо-белой густой шерстью, долгий, отчаянный вопль превратился в протяжный волчий вой. Треснула по шву с любовью вышиваемая Настасьей дареная рубаха, расползлась пополам, соскальзывая с могучего хребта огромного, с теленка размером, светло-серого волка с темной полосой вдоль спины. Золотом отразились затухающие на лезвии ножа огоньки прозрачно-зеленых волчьих глазах, суровый оскал сменил улыбку.
Разумный волк махнул хвостом и припал на землю перед стоящим Лексеем Вестниковым, еле слышно рыкнул, опуская голову и стараясь не смотреть на лежащую на ворохе листьев разорванную рубашку.
— Неподалеку живет стая разумных волков, подобных тебе. Разница только в том, что они родились волками, а ты им стал только что, — волхв присел на корточки рядом с Радеем, коснулся кончиками пальцев густой серебристой шерсти. — Если сможешь с ними ужиться — обретешь новую семью. А не сможешь — этот нож будет тебя ждать. Тебе будет достаточно лишь перекувыркнуться через него еще раз — и вновь станешь тем, кем был.
В ответ — лишь глухое, недовольное ворчание. Радей вскочил, метнулся к колоде и ухватился мощными челюстями за березовую рукоятку. Острые, способные перегрызть ногу лошади, зубы сомкнулись, волк резко дернул головой — и широкое лезвие охотничьего ножа не выдержало, сломалось у самой рукоятки, оставив в колоде медленно затухающий обломок лезвия.
"Теперь не вернусь", — негромкий, но вполне узнаваемый голос раздался в голове Лексея Вестникова. Волк выплюнул на землю погрызенную березовую рукоять ножа и пристально взглянул на волхва. — "Я не вернусь к людям. Никогда".
— Твой выбор, Радей-охотник, — тихо произнес пожилой волшебник, глядя на глубоко засевший в дереве обломок лезвия с некоторой грустью и сожалением. — Только поторопился ты с ним, не пожалеть бы…
"Мой выбор. Только не зови Радеем больше. Не человек я более, значит, и имени человечьего у меня быть не может. Окажи последнюю услугу — одари волчьим именем, как одарил обликом, а, Лексей Вестников?"
— Тогда зовись Серебряным, коли настаиваешь, — вздохнул волхв, перебирая пальцами в воздухе так, словно распутывал невидимую нить.
"Благодарю, лесной волхв", — бывший охотник склонил голову, а затем развернулся — и, перескочив невысокую деревянную ограду, скрылся за деревьями в пронизанном волчьим воем осеннем лесу, оставляя за спиной прежнюю человеческую жизнь.
А немолодой уже, тяжело опирающийся о потемневшую от времени глухую стену дома мужчина еще долго смотрел ему вслед, всей душой надеясь, что только что не совершил одну из тех ошибок, исправить которую уже не удастся…
* * *Осень минула, зима же выдалась холодная, затяжная, с частыми метелями и обильным снегопадом. Лес замер, заснул в тревожном ожидании весны — лишь изредка за забором низенькой избушки в лунные ночи раздавался тоскливый, одинокий вой. Протяжный, цепляющий за душу, он плыл над заснеженным лесом, над замерзшими речушками и прудами, пугал крестьян в окрестностях Стольна Града, которые, едва заслышав этот вой, старались понадежнее запереть скотину в хлеву. А уж когда в просинце ударили суровые морозы, пополз по окрестным деревням слух о невесть откуда появившемся в местной волчьей стае одинце. Пастухи, ходившие за скотиной, клялись и божились, что поутру находят рядом с теплыми хлевами волчьи следы, накрыть которые не могла даже немаленькая ладонь местного старосты, что серебристый волк-одинец, бродящий по лесу, в одиночку перерезал самых злобных, тщательно натаскиваемых охотничьих псов в округе.
Люди проклинали зверя, что почти каждую ночь каким-то образом умудрялся открывать запертые хлева и выгонять одну-другую телушку на прокорм всей стаи; на него ставили капканы, рассыпали яд, изготовленный из борца-травы, но серебряный волк играючи избегал всех ловушек, словно и впрямь обладал разумом человека.
Вконец отчаявшись, крестьяне в складчину заплатили наемнику-зверолову из Стольна Града, человеку злому, жестокому и не очень-то надежному, но на тот момент казалось, что из двух зол люди выбирают меньшее.
Но, как водится, ошиблись.
Наемник с неделю пробыл в деревеньке, грелся в бане, столовался в старостином доме и, поговаривают, уже не раз и не два затащил на сеновал глухонемую, но пригожую дочку старого пахаря, а потом вдруг на ночь глядя, вооружившись тугим луком и калеными стрелами, отправился в лес. К утру он притащил в деревню труп светлой, почти белой волчицы, проволок ее на веревке по центральной улице, да и бросил у дальней околице, заявив, что зверь пойман и убит, работу свою он выполнил, а значит, может отправляться восвояси. Или же остаться до весны — посмел бы кто его выгнать, когда теплая зимняя шуба охотника забрызгана волчьей кровью, а тул из провощенной кожи на поясе еще полон красноперых стрел с тонкими гранеными наконечниками.
Да вот только "гостеприимством" крестьян охотник насладиться так и не успел — на следующее же утро его обнаружили в выстуженном за ночь амбаре с разорванным горлом. Волки не только убили горе-охотника, но и словно в издевку, переломали все стрелы, а перегрызенный пополам лук сохранил на дереве следы таких зубов, что крестьяне предпочли побыстрее вытащить труп наемника за околицу, а там, наскоро соорудив погребальный костер, сжечь тело и не пытаться более выследить и убить серебряного одинца…
И случилось так, что в лютый сечень, в жестокую метель пришла в ту деревеньку молодая женщина. Высокая, стройная, во вдовьем платке, прикрывающим черные, как смоль, коротко обрезанные волосы. Пришла правды искать, о муже своем все расспрашивала селян, от дома к дому ходила, стучалась в окно, но еды или приюта не просила — только вызнать пыталась, не появлялся ли здесь седой охотник с зелеными глазами, не приходил ли такой в деревню, не видал ли его кто на сельском торжище али на городской ярмарке? Но люди только плечами пожимали, и вдова, пряча хрупкие ладони с тонкими, натруженными пальцами в меховые варежки, шла дальше.
День уже клонился к закату, когда кто-то, сжалившись, указал женщине в сторону леса, где жил "всезнающий и всеумеющий волхв, уж коли он не подскажет — то никому не помочь" и та, невзирая на спускающиеся сумерки, трескучий мороз и заново поднимающуюся пургу, направилась к тому, кого люди с уважением называли "мастером Лексеем".
И неизвестно, нашла бы Настасья-искусница Лексея Вестникова, если бы не столкнулась с ним у кромки леса, не спросила дорогу да не познакомилась почти случайно…
Злилась, выла раненым зверем за добротными дубовыми ставнями не на шутку разошедшаяся метель, снег стучал в стены, словно пытался сломать их, добраться до укрывшихся за ними людей, выморозить, выстудить тела, сделать души безмолвными ледяными призраками, что бродят иногда посреди зимы, не оставляя на пушистом покрове следов. В горнице же было тепло, даже жарко — ярко горел огонь в натопленной печи, обогревая продрогшую до костей Настасью, высушивал обметенные снегом валенки, пуховую шаль, наброшенную на узкие, костлявые плечи. Девушка с трудом удерживала в дрожащих, закоченевших пальцах глиняную кружку с горячим травяным отваром и безучастно смотрела на пламя, пока волхв Лексей ловко сажал на аршинном ухвате в печь горшок с бараньей похлебкой.
— Так за чем пришла, девица-красавица? Чего ж тебя понесло в такую погоду из дома да по дорогам скитаться? Как не заболела только… — покачал головой волхв, усаживаясь на лавку напротив девушки и начиная неторопливо перебирать мелкие поделки в стоящем рядом раскрытом коробе.
— Суженого своего ищу, а не самого — так хоть узнать, коли умер, где могилку его искать, кому в ноги за спасение от человека лютого поклониться. — Сняла Настасья с головы черный вдовий платок, тряхнула коротко остриженными кудрями. — Ему я принадлежу, и если нет его в живых, то и мне жизни на земле этой не будет. Подсоби, дядюшка, век благодарна буду!
Она вскочила, едва не выронив чашку из рук, кинулась к брошенной на лавке у стола сумке. Долго рылась в ней, пока не вытащила на свет волшебного светлячка белоснежное полотенце, сплошь расшитое алыми многохвостыми птицами. За такое на столенградской ярмарке серебра отвалят поболе, чем за рушник эльфийской работы, не пожалеют денег, да еще и спасибо скажут, что красоту такую продали. Протянула девушка полотенце волхву, а у самой руки дрожат, как веточки вереска на стылом ветру.
— Возьми в уплату, денег у меня все равно нет… Только Радея моего отыскать помоги!
Принял Лексей Вестников рушник вышитый, долго рассматривал, словно оценивая каждый стежок мастерицы, выложенный с любовью да надеждой. Свадебный, не иначе. Из приданого взят, для единственного, любимого мужа сделанный, в надежде, что подаст девица ему этот рушник лицо вытереть поутру после первой брачной ночи уже не невестой — женой законной. Видел он уже такую вышивку, касался пальцами дивного мастерства, узора, нарисованного острой иглой и тонкой ниткой.