Не игральных, а гадальных. Известно же – хоть раз сыграл колодой, и все, нагадать на ней только свою смерть можно: как все карты в крови, тут тебе и смерть пришла.
– На взгляд, на слух, на нюх, на трех волхвов и семь волков, – пробормотал я простенький наговор и, не глядя, снял.
Верхней картой вышел туз пик. Нет, положительно, неудачный у меня сегодня будет день! А что вы хотите – рабочее воскресенье, тринадцатое число…
И то верно.
Я подергал за шнурок колокольчика. Дверь отворилась и на порог выглянула криво обструганная двусаженная коряга.
– Ты еще не в камине? – искренне удивился я.
Дворецкий пропустил мое замечание мимо ушей, который у него, кстати, и не было. Чудо големотехники, называется.
– Как прикажете доложить о Вас, сэ‑эр?
– Передайте, что пришло большое гнездо, – буркнул я.
– Извольте подождать, сэ‑эр, – исключительно по‑английски проскрипел дворецкий.
– Серов, это ты? – донесся одновременно голос Грома откуда‑то изнутри. – Пропусти его, Дуремар.
Коряга посторонилась.
– Прошу Вас, сэ‑эр.
– А рожок для обуви у вас найдется? – поинтересовался я, переступая через порог.
– Да, сэ‑эр. Рядом со стойкой для обуви. Справа, сэ‑эр.
Я нацепил пушистые домашние тапочки и, осторожно ступая по ковру, прошел в гостиную.
Однако!
– Хорошо, что зашел, Сева, – небрежно заметил Гром. – Ты садись, садись. У меня тут, видишь, перестановка небольшая.
– Да уж.
С момента моего последнего визита – а это было всего неделю назад – с гостиной действительно произошли изменения. Если раньше она была похожа на благопристойную немецкую пивную, куда захаживает по вечерам десяток‑другой окрестных бюргеров, то теперь это напоминало… это очень напоминало внутренности эльфийского чайного домика. И сидящий на полу перед лакированным столиком хозяин в шелковом халате прекрасно вписывался в интерьер.
– А куда садиться‑то? – поинтересовался я.
– А прямо на пол и садись! – предложил Гром. – Или ложись, это уж как тебе удобнее. В ногах, знаешь ли, правды нет. Чай вон бери, свежий, только что заварили.
Я осторожно прикоснулся к тонкой фарфоровой чашечке, настолько хрупкой, что больше всего она напоминала мыльный пузырь, зачем‑то раскрашенный под гжель, поднес ко рту, принюхался – пахло чаем – и осторожно прикоснулся губами к светло‑синей жидкости.
Чай был настоящий.
Я бы удивился куда меньше, углядев на столе у Грома полную чашку бриллиантов. Не то, чтобы я был великим знатоком аланового чая, но у меня все‑таки есть свой домашний эльф, который его заваривает. Так вот, чай, который я только что попробовал, отличался от него настолько же, насколько творение Шара отличалось от общепитовского. Такой чай могла заварить только чистокровная эльфийка… минут пять назад.
Чистокровная эльфийка в доме бывшего инквизитора – невероятно! Сколько ей должно быть? Сто пятьдесят? Двести?
– Я вижу, ты оценил искусство Аэллы, – заметил Гром, вдоволь налюбовавшись моей отвисшей челюстью. – Так уж и быть, не буду добивать тебя окончательно, чашки она уберет потом.
– Какого черта, полковник? – выдавил я.
– Эх, Сева, Сева, – вздохнул Гром.