Да и представляла ли вообще? Какое оно, семейное счастье? Картинка из телевизионной рекламы? Улыбающиеся отбеленными зубами муж, жена, двое детей, и такая же белозубая собака? От этого веяло столь невыразимой тоской, что Алина скорее готова была согласиться прожить всю оставшуюся жизнь в одиночестве, чем увидеть себя на зеленой лужайке в окружении глянцевых домочадцев или на кухне, непременно огромной и светлой, в процессе приготовления обеда с использованием «Магги на второе». Немногочисленные случавшиеся у нее романы и унылые повести о семейной жизни коллег по работе убедили Алину в простой истине: если ты что-то из себя представляешь, одной быть лучше, проще и комфортнее. Единственный пример счастливой семьи, который она знала – ее собственной семьи – научил двум вещам: она никогда не сможет стать такой, какой была ее мама, а главное, если даже у нее это получится, то даже идеальная и счастливая по всем принятым меркам жизнь не гарантирует того, что муж не увлечется неожиданно какой-то девицей, случайно встреченной в ночном баре. Маниакальное женское желание выйти замуж и родить казалось просто навязанной кем-то обязанностью, причем навязанной настолько давно, что выполнение ее уже потеряло свой смысл. Единственное, что пугало в картине одиночества, так это альтернатива обнаружить себя через десять лет здесь же, в пабе, со стаканом виски в руке. Перспектива так себе, но уж точно лучше, чем прожить жизнь с по сути чужим человеком и еще нарожать детей лишь потому, что так надо. Но с такой перспективой, видимо, придется смириться, потому что единственный человек в жизни Алины, который был ей интересен, о котором она хотела заботиться, помогать, быть ему напарником и партнером, просто исчез, потому что у него нашлись дела поважнее.
Она встряхнула волосами, прогоняя ненужные воспоминания, и посмотрела на часы. Длинная стрелка на циферблате с изображением капитана Френсиса Дрейка указывала вертикально вниз: полчаса назад наступило воскресенье.
Алина положила поверх счета деньги и вызвала такси.
– … зомби.
Она повернулась.
Слева от нее один из постоянных гостей разговаривал с Дэном. Алина вспомнила, что у него странное имя – Пауль, а еще что первое время смотрела на него, пытаясь определить возраст: у Пауля был тот тип внешности, обладатели которого пожизненно обречены на обращение «молодой человек». Сейчас Пауль был уже изрядно навеселе и что-то рассказывал вежливо улыбающемуся Дэну. Сквозь грохот музыки до Алины доносились обрывки фраз:
– На фольклорную практику когда ездили, студентами еще…нас восемь человек, отделились от остальных, добрались до этой деревни по узкоколейке…бабка…точно тебе говорю, я сам видел…мертвецы из могил…зомби…
Алина улыбнулась и покачала головой. Зомби. Ей стало весело.
На телефон одновременно позвонили и прислали сообщение: такси ждало у входа. Алина надела пальто, кивком попрощалась с Дэном и Паулем и вышла на улицу.
С темного неба сыпалось и летело все подряд: крупный ледяной дождь, мокрый снег, мелкая морось, а ветер, как разбушевавшийся пьяница, швырял все это яростными порывами то в лицо, то за воротник пальто.
Алина быстро нырнула на заднее сидение автомобиля. Немолодой водитель, поглядывая на нее в зеркало, сначала молчал, а потом все-таки не выдержал, откашлялся и произнес:
– Что ж, когда же весна настанет?
– Никогда, – ответила Алина и закрыла глаза.
Водитель отвел взгляд и включил радио.
В убаюкивающем тепле салона машины Алина расслабилась, откинувшись на спинку сидения, и вдруг, сильно и неожиданно вздрогнув, широко распахнула глаза.
Она будто уснула на мгновение и увидела, как где-то далеко, среди темных пустых пространств, дряхлый поезд преодолевал последние километры до города, одышливо выстукивая чугунные ритмы. Потом оказалась в полумраке купе, ощутила запахи, звуки, а напротив нее сидел незнакомец, лицо которого было скрыто в тени. В нем не было ничего необычного или страшного, но Алина очнулась от этого короткого видения с бьющимся от ужаса сердцем.
«Дьявольщина какая-то».
Некоторое время она ехала с открытыми глазами, но потом мерное качание автомобиля, негромкая музыка и уютное тепло сделали свое дело. К дому Алина приехала совершенно раскисшей. Она выбралась из машины, расплатилась, и поднялась на одиннадцатый этаж. В лифте она снова чуть не уснула, а когда вошла в квартиру, то споткнулась, снимая сапоги, и едва не упала на том самом месте, где несколько месяцев назад получила жестокий удар в лицо от ворвавшихся головорезов. Впрочем, призраки погибших здесь людей ее не тревожили, а после ремонта, когда заменили разбитую мебель в прихожей и заделали дырки от пуль, перестали тревожить и воспоминания. Здесь снова был ее дом.
Квартира встретила тишиной, спокойствием, и вульгарным, приторным запахом роз.
– О Господи, – простонала Алина, – забыла совсем…
Ведь действительно, даже и не вспомнила, когда час назад думала за барной стойкой о несостоявшейся личной жизни. Наверное, потому, что источник происхождения ста и одной розы в ее квартире, занявших единственную вазу и два пластиковых ведра, никак с личной жизнью не ассоциировался. И пара вечеров в ресторане вкупе с настойчивыми знаками внимания ничего не меняли: уважение, вежливость и нежелание обидеть не имеют ничего общего с чувствами или даже с мыслями о возможности отношений. Семен Чекан, красивый мужик, спортсмен, тридцать пять лет, разведен, детей нет, оперативник – «убойщик» уголовного розыска городского ГУВД. Мастер рукопашного боя и эффектного ухаживания. Многие незамужние коллеги женского пола, наверное, назвали бы ее дурой. Да что там, она и сама иногда называла себя дурой, но поделать ничего не могла: все равно что убеждать себя съесть что-то невкусное, только потому, что это очень полезно.
Значит, дура. Ну и прекрасно. Ей так нравится.
За два дня розы пропитали тошнотворным сладковатым запахом все квартиру и жадно высосали почти всю воду из ведер, но менять ее и заново переставлять цветы сил уже не было. Видимо, он считает, что это круто – подарить сотню роз. Хорошо еще, что на асфальте под окнами ничего не пишет. Хотя нет, это слишком мелко: скорее, он составит ей признание в любви из полицейских автомобилей. И попросит включить сирены и мигалки.
Уже проваливаясь в сон и снова ощутив липкий розовый аромат из другой комнаты, она подумала: вот Гронский никогда бы такого не сделал. Не стал бы дарить ей цветы целыми клумбами. Ну да, он ведь и не дарил, и вообще не делал ничего такого.
И не собирался.
* * *Огромная фигура в плаще с капюшоном неподвижно застыла в арке двора, освещенная сзади бледным уличным фонарем. В руке тускло блестит изогнутое лезвие огромного ножа. Алина узнает его сразу. Она понимает, что он давно уже мертв, но здесь, в ее сне, по-прежнему жив и опасен. Алина разворачивается и бежит.
Город во сне оживает, сбросив потертую маску, едва прикрывающую его истинный лик, изъеденный проказой кошмара: высокие дома обступают со всех сторон, вытягиваются кверху, нависают кривыми, пропитанными сыростью стенами, почти закрывая черное небо, в котором яростно клубятся серые тучи, источающие стылую морось. Алина петляет в тесном сумрачном лабиринте дворов, пробегает через темные изогнутые арки, но куда бы она не бежала, куда бы ни сворачивала, впереди раз за разом появляется исполинская тень в капюшоне.
С треском ломается каблук. Алина сбрасывает туфли и бежит босиком через холодные осклизлые лужи, растекающиеся под ногами, словно инфернальные медузы, поднявшиеся из бесконечных зловонных болот, погребенных под городом. Алина бросается к неровной узкой щели между двух домов и начинает протискиваться, чувствуя, как сжимает грудь влажный камень, а в ноги впивается колючий сор, скопившийся тут за многие, многие годы. Ей удается выбраться с другой стороны, и она оказывается в следующем дворе, к стене которого прислонился дощатый сарай с железной заржавленной крышей. Алина тянет на себя ветхую дверь, изнутри несет густой кислой вонью гниющей помойки. Она отшатывается, но из арки напротив доносятся тяжелые шаги, отдаваясь гулким эхом. Медлить нельзя; Алина знает, что это западня, но все же прячется в теплом зловонии, плотно прикрыв за собой скрипучую дверь. В темноте она видит огромную гору мусора и нечистот: размокший картон, какие-то тряпки, остатки еды, пустые консервные банки – они заполняют все пространство от стены дома, к которому пристроен сарай, почти до самой двери, возвышаясь в человеческий рост и едва не касаясь крыши. Отвратительные миазмы заставляют Алину задержать дыхание; она стоит босиком в вонючей гнилостной жиже, и слышит, как ее преследователь входит во двор, бродит подле сарая, и с шумом сопит, пытаясь учуять сбежавшую жертву. Алина замирает, и в этот момент груда мусора приходит в движение.