Явился к Шетарди его добрый приятель, шведский посланник Нолькен, и между прочей болтовней сообщил интереснейшую новость:
– Хочу доверить вам важную тайну, друг мой. Я получил от своего правительства сто тысяч талеров и волен истратить их по своему усмотрению!
– Ого! – завистливо облизнулся Шетарди, который, как всякий француз, был не дурак крепко погулять, тем паче – на дармовщину. – Если вы ищете компаньона, то вот он.
– О нет, мой друг! – с истинно шведской флегматичностью улыбнулся Нолькен. – «Истратить» – это означает не в карты проиграть или не прокутить, а использовать для поддержки интересов Швеции в России.
– А какие нынче у Швеции вдруг образовались в России интересы? – легкомысленно спросил Шетарди. На самом деле под флером легкомыслия крылась немалая издевка: Шетарди имел в виду, что с тех самых пор, как шведы потерпели поражение от храбреца Петра Первого, им больше нечего ждать от России веселого.
Нолькен был толстокож, как всякий северянин, а потому тонкого французского ехидства не распознал и конфиденциальным тоном сообщил:
– Мне приказано, по моему выбору, либо финансировать правительницу Анну Леопольдовну на ее престоле, либо содействовать амбициям герцога Курляндского, прозябающего в Пелыме, либо... либо поддержать забытую принцессу, дочь Петра.
Шетарди знал, что герцог Курлянский, Бирон, был сослан в Пелым после смерти Анны Иоанновны. А принцессой Нолькен на свой европейский манер называл Елисавет...
Шетарди озадачился.
«Сто тысяч талеров, Пресвятая Дева! – почти испуганно думал он. – Это очень большие деньги. И если шведы готовы их потратить на Елисавет... ого, дело пахнет самым настоящим заговором! А ведь у Анны Леопольдовны родился сын – как бы наследный император. Значит, это будет свержение законного правительства...»
И Шетарди немедленно кинулся строчить донесение кардиналу Флёри, своему непосредственному руководителю, сообщая ему эту скандальную весть. «Но одними деньгами дело не сделается, – торопливо писал он, доказывая, сколь искушен в делах организации комплотов вообще, а российских – в частности, – нужны преданные Елисавет люди. Нужна поддержка народа! А русские преданы императору – любому, старику или младенцу! – только потому, что он рожден на троне. Они это называют pomazannik boggij», – щегольнул Шетарди национальным русским выражением. Однако Флёри не оценил его лингвистических способностей, попросту сказать – не обратил на них никакого внимания. Да и способность давать политические оценки не была должным образом оценена. Шетарди получил из Франции категоричное письмо: «Надо думать, что, пока император жив, не может быть и речи о претензиях Елизаветы на российский престол. Поэтому всякие рассуждения об этом в настоящее время излишни».
Прочитав письмо де Флёри, Шетарди щелкнул каблуками и стал держаться с Елисавет не в пример прохладней, даром что она обхаживала его как могла.
Правда, делала она это не как претендентка на престол в отношении возможного и очень сильного союзника, а скорей как женщина – мужчину, который ей по нраву. Но Шетарди чистоплотно уклонялся от обхаживаний всякого рода.
А между тем Нолькен, который обладал весьма прохладным мужским, но весьма жарким политическим темпераментом, не унимался. Он склонился потратить сто тысяч талеров именно на Елисавет – ведь ее поддерживали гвардейцы. В отличие от Шетарди, Нолькен понимал, что это очень мощная движущая сила российских дворцовых переворотов.
– Именно гвардейцы некогда помогли Меншикову отстоять интересы Екатерины I и охладить противников ее воцарения, – рассуждал сам с собой швед. – Гвардейцы помогли Анне Леопольдовне спровадить с престола регента – Бирона. Почему бы им не встать теперь на сторону Елизаветы, которая только и делает, что пропадает в казармах: ест и пьет с гвардейцами, крестит их детей и выбирает из числа гвардии себе любовников?..
И вот Нолькен явился к Елисавет.
– Ваше высочество, – сказал он, отвесив почтительный поклон, что очень насторожило Елисавет, с которой все посланники раскланивались весьма небрежно: лишь бы в царевнино щедрое декольте заглянуть, а какая при таком раскладе может быть почтительность?! Да ровно никакой. – Ваше высочество, конечно, шведам не за что благодарить вашего отца, однако это был великий человек, и мне больно видеть, как дочь его прозябает в безвестности. Вы должны знать, что я поддерживаю ваши притязания на престол.
– Притязания? – непомерно удивилась Елисавет. – Но у меня нет никаких притязаний!
В самом деле – о престоле она почти и не мечтала. Лишь бы ее не трогали, не мешали жить так, как ей хочется, – на большее она и не думала притязать!
– Это очень печально, ваше высочество, – сурово проговорил Нолькен. – Очень печально! У дочери вашего отца непременно должны быть притязания, потому что именно вы – законная наследница престола. Вы должны взойти на него любым путем, и если надо – с помощью комплота.
– Комплота? – растерянно повторила Елисавет.
– Ну да! – нетерпеливо воскликнул Нолькен. – Я хочу сказать, заговора!
Елизавета ошеломленно уставилась на Нолькена. Она не могла поверить своему счастью. Ей чудилась в этом предложении милость небес!
Однако очень вскоре Елисавет пришлось спуститься с этих самых небес на землю. Нолькен обнажил, так сказать, свое естество: в смысле, показал восхищенной царевне... истинную причину заговора.
– Разумеется, – проговорил швед, прохладно улыбаясь, – вам придется нелегко. Сопротивление правительницы и ее армии неизбежно. Поэтому, как только начнется переворот, Швеция введет в Россию свои войска для поддержки вашего высочества.
Елисавет растерянно хлопнула глазами и хотела сказать, что, может, она и силами гвардейцев обойдется, однако Нолькен продолжил:
– Взамен Швеция хотела бы получить – после вашего воцарения, разумеется! – все те земли, которые были завоеваны вашим отцом в ходе Северной войны: Лифляндию, Эстляндию, Ижорские земли, часть Карелии и Моонзундские острова.
Елисавет даже руками всплеснула. Ее восхищение рыцарственностью шведов резко пошло на убыль. Ничего себе рыцарственность! Да ведь это сущая обираловка! Всего-навсего переиначить итоги Северной войны! Победы Петра Великого в этой войне превращали Россию в великую державу Европы, а после так называемой помощи шведов страна лишалась всего завоеванного! Да, Елисавет должна была дорого заплатить за свое воцарение.
Дорого? Не то слово! Цена показалась ей вовсе непомерна...
– Да ведь и ставка велика. Ваш престол. Ваша власть. Ваша жизнь, в конце концов! – убеждал Лесток, которому Елисавет не замедлила рассказать о требованиях Нолькена. Шведу же был дан обтекаемый ответ: «Мне надо подумать». Подумать и в самом деле было о чем. – Что вас смущает, я не пойму?! Вы и так получите под свою руку огромную, чрезмерно огромнейшую страну! Дай бог бы с ней управиться без всяких северных земель.
– Но ведь это завоевания моего отца, – изумленно взглянула на Лестока Елисавет. – Сколько крови за них пролито! Отец – идол души моей, я не могу предать его. А ты меня к этому толкаешь. Между тем кому, как не ему, обязан ты своим возвышением?
Вообще-то это была правда. Арман Лесток, служивший некогда всего лишь солдатским лекарем, понравился императору за бойкость и был приближен к трону, а потом и поставлен в личные врачи Елисавет.
– Да кто тут говорит о предательстве? – несколько попятился француз, обиженный тем, что его заподозрили в черной неблагодарности. – Я предлагаю вам всего лишь совершить ловкий и хитрый вольт. Пообещайте Нолькену все, чего он хочет, а потом... Потом скажете, что не сможете исполнить обещание. Ничего не придется отдавать.
– Да надо мной хохотать в той же Европе станут! Ложь да хитрость на базаре хороши.
– А также и в политике, – резко ответил Лесток. – Обещание цесаревны, загнанной в угол, не имеющей никаких надежд достичь престола – а именно такой вас сейчас видит Европа! – и обещание российской императрицы – это два разных обещания. Уверяю вас, что вам простят обман. Победителей не судят, а победительницей в этой игре окажетесь именно вы.
И все же Елисавет колебалась. Поэтому между ней и Лестоком подобные перепалки вспыхивали беспрестанно, ибо Нолькен требовал ответа. И вот наконец доктор застал свою госпожу в состоянии крайнего уныния. Она с утра не вставала – об этом доложил Лестоку верный страж покоя цесаревны Василий Чулков... иногда он исполнял при ней также и обязанности более интимного свойства, и в этом не было ничего удивительного, потому что эти обязанности чаще или реже приходилось исполнять почти всем мужчинам, бывшим на службе у цесаревны, в том числе в свое время (давно минувшее, кстати!) и Лестоку.
– ...Не вставала, и даже когда швед наведался, не поднялась, – сообщил Чулков. – Как лежала ее головушка на подушечке, так и лежала.