Иннис уклонилась. Рука Аморты врезалась в спинку кресла, повисла бессильно.
— Сидон! Синя!
Отец бросился к этой, разглядывать ее ручку, сюсюкать…
И Иннис добила, жестко и холодно.
— Покои графини не может занимать проститутка.
И вышла.
Конечно, Аморта переехала. Да вот беда — не задержалась. Ее начал посещать призрак. По ночам веяло холодом, шуршало в углах, шептало что‑то непонятное…
Пришлось переехать, пока она ребенка не скинула.
Иннис смотрела холодно и жестко, прямо встречая взгляд отца. Обвинять впрямую он не осмеливался, хоть и понимал, что никому другому это не выгодно. А Иннис как раз начала открывать в себе дар.
И как же она радовалась, что молчала в детстве! Сейчас же…
Сквозняки, от которых ненавистная мачеха не вылезала из простуд, наглый ветерок, приносивший ей солому и грязь на прическу, шорохи и шепотки по углам — ведь ветер носит и голоса. Попроси его — и он начнет шептать, выпуская их из плена своих крыльев.
Жаль, что дара не хватало на большее.
Хотя…. решилась бы она? Или нет?
Приговорить человека — страшно. А уж привести приговор в исполнение…
С другой стороны, в юном возрасте спустить тетиву мести немного легче, чем раньше или позже. Иннис обшарила весь дом, разыскивая другие вещи прадеда. Что‑то еще кроме дневника. Что‑то, что могло помочь?
Не нашла. Увы…
Аморта родила сына. Его назвали Ингором. На двойную 'н', обязательную для всех Андаго, он все же не осмелился. Тогда.
Сейчас бы и это его не остановило.
Любила ли Иннис брата?
Смешной вопрос. Она его и братом‑то не считала. Так… прижиток…
Отец бесился, Аморта плела интриги, настраивая его против дочери — и добилась своего. Сидон собрался выдать Иннис замуж.
И за кого!
За соседа! За младшего брата Аморты! Шестого сына барона, болвана и вертопраха!
Мальчишка уже приезжал на смотрины с отцом — и Иннис чуть наизнанку не вывернуло. Вот ведь… глистеныш!
Как и Аморта — белобрыс, светлоглаз, с лицом, напоминающим непропеченный блин и носом — картошкой… и вот с этим — даже за руки взяться?!
А деваться некуда!
До совершеннолетия отец ее может выдать замуж. Другой вопрос, что этого мальчишку он подомнет под себя, жена поможет… И окажется Иннис хоть и графиней Андаго, да на десятых ролях в доме. Не выкинет их, не остановит, не факт еще, что она при родах не помрет от несчастного случая. Сейчас‑то она хоть что‑то может сделать, потом и того не останется. И так уже Аморта отбирает у нее нити власти.
То там, то здесь….
Гадюка!
Ну да ладно, сегодня сквитаемся. Сегодня ночь хорошая, темная…
Иннис усмехнулась, глядя на окно. Так‑то, новолуние сегодня. Ни звездочки на небе, ни луны… угольная ночь. Тучи откуда‑то натянуло — хорошо. Для ее целей такая ночь самая подходящая!
Иннис медленно взяла в руки дневник, пролистала…
Что делал ее предок?
Щедро делился опытом! Не потаил. И описания ритуалов оставил, и кого, и что, и как… спасибо ему за то.
Надежда, конечно, откровенно дохлая, давно всем известно, что существует семь разновидностей магии и те, кто способен к одной — не способен к другой. И верно — огонь ей не подвластен. И вода тоже, и…
Некромантия — дело другое.
Потому храмовники ее так и не любят, что она во многом зависит от крови. Есть тут оговорочка.
Если у вас в роду была эта сила — она уже никуда не денется. Она остается в крови.
А у нее…
Стоит только посмотреть галерею портретов, чтобы убедиться. Она — плоть от плоти Андаго, кровь от крови. Конечно, внешность еще не все, но ведь и остальное у нее есть. Дар в крови, характер — недаром ей говорят, что она и по поступкам копия мать и дед…
А потому…
На башне было тихо и чисто — не побрезговала высокородная графиня тряпкой помахать.
Свечи, мелок, пентаграмма….
Иннис сосредоточилась.
Достала иголку, ткнула в палец, коснулась кончика мелка — потом придется повторять. На каждую линию пентаграммы по одному разу. Пусть ее кровь смешается с мелом — так защита будет сильнее, для нее это важно.
А теперь…
Иннис сосредоточилась. Иногда ей казалось, что сила внутри бьется, колотится, словно второе сердце, вот и сейчас все скручивалось в тугую пружину, сжималось в нетерпении… ну же!
И дар распрямился внутри.
Нет, не некромантия. Но ее собственный, дар воздушницы….
Если бы Иннис видела себя со стороны — она бы удивилась. У нее же талант слабенький. Но, сосредоточившись, она уже ни на что не обращала внимания. А зря.
Над башней сгущались тучи, крутились, словно их ложкой размешивали, тонко пела в вышине невидимая струна, вокруг девушки завивались крохотные вихревые смерчи…
Иннис выкладывалась до конца — а это в магии немаловажно. Можно сказать — определяет все.
Теперь символы.
Смерть, призыв, кровь, охота, демон.
Что нужно, то и просим. На всякий случай — взять в руку кинжал. Не для защиты — что она может противопоставить демону? Кинжал специально взят так, чтобы можно было легко нанести рану себе. Демоны ведь могут и завораживать. Вот, если так случится, то лучше боли нет ничего.
Риск?
Еще какой!
Но это один шанс из сотни. С отцом и Амортой у нее и того нет. Все чаще приезжает барон, все дольше задерживается его сын, все непослушнее дворня…
А уж когда это ничтожество попыталось ее поцеловать в дальнем углу…
Убила бы!
Пришлось, к сожалению, обойтись коленом в пах вместо кинжала, но… демону‑то можно! А то, что она душу погубит…
Храмовники, конечно, так говорят, ну да не наплевать ли? Лучше загубить душу, чем предать свой род. Своих предков, свою кровь… даже если она сейчас умрет, смотреть им в глаза будет честно — она все сделала, что могла. А если даже не попытается, если смирится…
Лучше тогда сразу на нож.
Но это тоже — предательство предков. Они дали ей жизнь не для трусливого бегства.
Иннис еще раз оглядела законченную пентаграмму.
Вот так. Ровненько, хоть линейку прикладывай. А теперь…
Свечи в углы, зажечь, сосредоточиться — и произнести слова призыва.
Много тут не надо, дай только шанс…
Иннис так и не поняла, в какой миг все пошло не так. Заклинание принялось тянуть все больше сил, огни свечей вытянулись вверх чуть не на локоть, в груди нарастала боль… терпи, девочка! Ты сможешь!
К последней фразе она уже едва дышала. Опустилась даже на колени — стоять было сложно, боялась упасть, но говорила упрямо. Словно гранитная плита с могилы матери давила на плечи. А потом вдруг кто‑то подхватил ее груз, разделил на двоих — и дышать стало легче.
Она упрямо договорила последнюю фразу — и прижалась лбом к ледяному полу.
Мутило.
Только бы не потерять сознания… только бы…
Обострившимся чутьем ведьмы она уже знала — все удалось.
Он пришел…
Алекс.
Я наполовину демон. Это факт. А вот дурак я полный. И это, как ни печально мне признавать сие, тоже факт. Упря — амый…
И ведь учили, и ведь говорили, так нет же! Гордость демона сгубила. Или гордыня?
Пес его знает. Говорят так. Гордость не позволяет дворянину встать на колени перед королем, гордыня — перед Творцом. Но у меня‑то не о том речь шла… Ладно, тут надо по порядку, а то я сейчас ядом начну плеваться.
Ладно, таких способностей у меня нет. Но я ведь демон, я и без яда достать могу.
Так вот.
Уселся я на трон. Тут все было в порядке. Больше все равно было некому, Рудольф и все его дети, кроме дочери от Карли, мертвы, Абигейл в монастыре, большую часть ее родни я перевешал. Да, такой вот я живодер. И в груди ничего не дрогнуло, и Шартрезы мне по ночам не снились, тем более, не приходили. Тоже мне, невинно убиенных нашли! Да эту пакость еще в колыбелях передушить надо было!
Ну да ладно.
Воссел я на трон — и взвыл. Натурально.
Нет, король, конечно, может не заниматься делами королевства. Но тогда это приходится делать его преемнику — и долго ожидать оного не стоит. Беспечные короли слишком долго не правят, факт.
А потому…
Первое, что я сделал — это наводнил столицу призраками. Они были во всех особняках — и доносили мне на всех аристократов. Потом я проехался по стране с той же целью.
Аристократы, конечно, думали, что я, как Рудольф — поехал по замкам ради охоты, баб и прочих развлечений.
Пришлось разочаровать.
Подарки я, конечно, принимал, женщин к себе допускал, но ограничено. То есть — на время акта.
А потом — пошла вон.
Спать я ни с кем не мог и не хотел. Слишком это интимно.
Родные (к ним я тоже заехал, хоть и на пару дней) были счастливы. Рик вовсю чеканил монету, Анри гонял по горам, Марта же…
Марта попросилась со мной.
Тоскливо ей было в Торрине, да и заняться больше нечем. Я же был ее любимым ребенком. Родным и обожаемым. К малышке от Карли у нее такой симпатии не было.