Фредди воспользовался минутным замешательством Нестора, его ловкие пальцы пробежали к вискам, все более обесцвечивая их с каждым прикосновением:
— Заметь, это тем более несложно, что в детстве чего я только ни делал, чтобы не быть на него похожим и избавиться от наших семейных черт… Вплоть до мельчайших деталей! Когда мы уже повзрослели, Мартен выходил в ненастье с зонтиком, я же брал трость, рискуя вымокнуть до нитки! Если он надевал фетровую шляпу, я назло ему — котелок. Если в дополнение к зонту он надевал еще и плащ, я доходил до того, что оставлял дома трость или снимал с себя пальто с капюшоном! В тот день, когда он начал носить костюмы с двубортными пиджаками, подражая мне, я перешел на брюки для игры в гольф. Когда он надел замшевые ботинки, я — ботинки из шевро… Возьмем теперь галстуки! Вначале он хранил верность манишкам, придающим солидность, я же — университетским галстукам. Когда он завязал галстук, я перешел на бабочки, опередив его. Но стоило ему с опозданием вернуться к буржуазным манишкам, как я вновь взял на вооружение галстуки. Полный цикл! Всю нашу жизнь мы играли в своеобразную игру «ты это надеваешь, я это снимаю»! Всякий раз, оказываясь вместе, мы, однако, никогда не были абсолютно похожими, в нем было что-то такое, чего не хватало мне, и наоборот; то он казался более молодым, а я более старым, то я моложе, а он старше. Случалось, что его называли Фредди, и тогда он как-то подтягивался, а меня — Мартеном, и это меня старило…
— Неужели вы так похожи? — простодушно спросил Нестор Парфе.
— Как братишки, папаша! — пошутил Фредди. — Если не считать нескольких отличий. Первое: Мартен почти никогда не брился (у него нежная персиковая кожа, и от бритвы на ней возникает раздражение); второе: он и сегодня нацепляет на себя целлулоидные воротнички и воняет нафталином… Не найдется ли у тебя нафталина, Нестор, взамен моей лавандовой воды?
Фредди обернулся: метаморфоза свершилась — бабочка вновь стала куколкой.
— Ну, что скажешь?.. Ты меня узнаешь?
Нестор не отличался красноречием, иначе он, как и его отец, сделался бы аукционистом.
— И да, и нет, это ты и вроде бы не ты! — Он подыскивал слова. — Слушай, ты напоминаешь человека, в которого превратишься через десять лет… если только легавые дадут тебе эту десятилетнюю отсрочку! — Он вдруг понизил голос и спросил доверительным тоном — Кстати, ты, наверное, не раз выдавал себя за Мартена?.. Например, той ночью, когда прикончил этих двух типов?
Фредди рассмеялся, обнажая все зубы:
— А ты кумекаешь!.. Иначе к чему иметь своим братом честного человека?..
Повернувшись спиной к раковине, он взял оба чемодана, весьма почтенных чемодана, которые на первый взгляд не могли содержать ничего, кроме свечек и статуэток святых.
— Чао, Нестор!.. Если не увидимся, я тебе напишу.
Нестор принялся машинально убирать комнату. Очарованный этим чудесным превращением, он забыл о неоплаченном счете.
— Чао, Фреголи! — попрощался он.
Через десять минут, когда он споласкивал стаканы за своей стойкой, входная дверь «Ла Посада» с грохотом распахнулась, ударившись о стену и выбив кусок штукатурки.
— Ах, это уже ты! — воскликнул. Нестор Парфе, потирая руки. — Значит, ты не смылся?
Посетитель облокотился о стойку с хмурым видом.
— Посмотрите хорошенько!.. Мне в глаза!.. Я не Фредди Доло! Я его старший брат Мартен!.. Если судить по тому, как вы меня встретили, Фредди, наверное, опять узурпировал мою внешность?
Нестор только что пропустил рюмку рому. От этого мысли у него в голове путались. Он убрал бутылку куда-то за спину, дав себе слово приобрести ром другой марки.
— Узурпировал! — проворчат он сердито. — Узурпировал! Не могли бы вы говорить попроще?
К несчастью, посетитель, похоже, отличался последовательностью. Выбросив свою крепкую руку над стойкой, он схватил Нестора за шиворот и прохрипел:
— Где Фредди?.. Говорите, или я за себя не отвечаю!
Нестор услышал — и почувствовал, — как его рубашка затрещала по всем швам. Отличная, сшитая на заказ, из чистого шелка, за которую он выложил десять тысяч!
— Фредди только что ушел, и я не знаю куда! — оправдывался он, икая. — Я не думаю, что он сюда вернется.
Посетитель наконец извлек его из-за стойки, как улитку из раковины. И Нестор убедился в том, что тот на поверку оказался еще более здоровым малым.
— Веди меня в номер!
— Сию минуту, мсье! — сказал Нестор. — Только выключу газ…
В номере, покинутом Фредди, кровать еще не была убрана, пепельница по-прежнему была заполнена окурками, в бутылке «Фроми» не осталось ни капли.
— Ладно, убирайся! — сказал незваный гость, растягиваясь на смятых простынях и подложив под голову руки с утомленным видом.
«Сам деревенщина, а поучает парижан!» — со злой обидой подумал Нестор Парфе, подчиняясь приказу.
Дверь открылась и закрылась опять.
— Добрый вечер, Мартен! Кажется, мы идем с вами по одному и тому же следу?
Мартен нервно курил, глядя в потолок. Он ничего не ответил.
Мсье Венс не стал настаивать, пододвинул к себе стул и сел на него верхом. Комната погружалась в вечерние сумерки.
— Фредди, похоже, не торопится вернуться! — сказал он после долгого молчания. — Может быть, поужинаем, чтобы скоротать время?
Мартен, по-прежнему лежавший на спине, продолжал исследовать потолок и все, что там было начертано: прошлое, настоящее, будущее…
— Как хотите! — пробормотал он. — Я не голоден.
Точно так же сказал бы и Фредди.
К десяти часам на ближней колокольне зазвонили, и от этого звона задрожали стекла.
Мсье Венс с сигаретой в зубах изучал Мартена.
— Один вопрос, старина… Я думал, что, в отличие от Фредди, вы никогда не курите?
Даже не взглянув на собеседника, Мартен пожал плечами и ответил:
— Это правда. Я не курил… раньше. Я также не пил. Сегодня я курю и пью! — Он вздохнул. — Каин совратил Авеля.
Мсье Венса поразил этот образ, но он не подал вида.
— Расскажите это кому-нибудь другому! — сказал он с жаром. — Вы просто выкинули дурь из головы! Фредди делает из вас, на свой лад, конечно, настоящего мужчину.
— Вы думаете? — с горечью спросил Мартен.
Благодаря сумеркам и тишине небольшая комната вдруг стала похожей на исповедальню.
— Я невольно начинаю говорить на каком-то жаргоне и… Я начинаю так же глядеть на женщин! — признался он в смущении. — Я пристраиваюсь за первой попавшейся, будь она дурнушка или красотка, и иду за ней до тех пор, пока не определю по тому, как она покачивает бедрами, где кончаются ее трусики и до какого места доходят ее чулки…
Мсье Венс теперь тоже глядел в потолок, наблюдая за тем, как мягко растворяются там колечки дыма.
— Вы трижды прочитаете мне «Отче наш» и «Богородице», — сказал он игривым тоном. — В сущности, интересоваться женщинами — это не грех.
— Может быть, и нет, — согласился Мартен скрепя сердце. — Но это, безусловно, большая глупость.
Серый утренний свет уже проникал в комнату, когда они проснулись.
— Бесполезно ждать дальше, — решил мсье Венс, поднявшись и вдыхая свежий воздух, поступавший из приоткрытого окошка. — Вероятно, дичь почуяла охотника.
Мартен встал с постели, покачиваясь и сжав себе виски обеими руками:
— Будь я из вашей команды, я оставил бы здесь наблюдателя…
Мсье Венс не спеша обернулся. Жестокий утренний свет подчеркивал его наметившуюся лысину.
— Зачем?.. Вы так хотите, чтобы Фредди застукали?..
Мартен посмотрел вокруг себя, словно человек, не понимающий, как он здесь оказался, и Ответил:
— Не знаю! — Каждое произносимое им слово, наверное, обостряло мучившую его мигрень. — Чего я хочу, так это больше не задаваться вопросами, где я нахожусь, что делаю и кого в данный момент убиваю!.. Я хочу вновь стать самим собой — Мартеном Доло, родившимся 28 января 1889 года с Сен-Макэре (департамент Жиронда), в семье Фердинана-Фабьена Доло, шорника, и Мишлин-Мари Кере, вышивальщицы, — и больше не отвечать за чужие преступления!
Мсье Венс прикрыл окошко. Ему стало холодно.
— Я вас понимаю, Мартен! Фредди способен замарать самого святого Петра!
Когда они спускались по лестнице, Мартен тревожно спросил:
— Можно подумать, что на самом деле вы не разочарованы и знаете, где найти Фредди?
— Во всяком случае, догадываюсь, — ответил мсье Венс. — Главное — отыскать юбку.
— Юбку? — переспросил Мартен смущенно. — Какую юбку?
— Юбку, которую Фредди мечтает сегодня задрать, — цинично пояснил мсье Венс.
XXIV
После смерти своего мужа Катрин проводила долгие часы в мечтаниях, оставаясь в круглой и светлой комнате, обставленной по последней моде, — точнее, в комнате, почти лишенной мебели, — которую она называла своей музыкальной шкатулкой. В ней стояли белый рояль, мышиного цвета длинный диван и живые дивные цветы — надменные, горделивые, яркие. Там можно было уловить лишь прерывистую и потаенную работу леса (иногда со стебля срывался лепесток и неспешно падал на пол), различить отдаленный городской прибой, приглушенный двойными занавесками цвета слоновой кости.