Но на том берегу озера стройка так и кипит. Сеньоры замки возводят. Такие избушки, какой тебе Бад-Халль. Территория большая: тут тебе и лесок сосновый, и озеро, два теннисных корта, котельная с водокачкой. Кстати, почти на всех дачах — спутниковые антенны. И весь этот парадиз заборищем обнесен. И действительно камеры по периметру. Так что не побалуешь тут.
— Ты психа, что ли, спозаранку выслеживал? — Мещерский начал одеваться. — Зря старался. Примет, увы, не сообщено.
— На черта мне этот псих. Это пусть моя милиция, которая меня бережет, пашет. Это я для самообразования обстановку изучал.
— Ничего нам тут изучать не надо. Я же сказал, Вадя, с телохранительством нашим.., в общем…
— Да почему?
— Предчувствие, — Мещерский посмотрел на часы. — Ну идем. Думаю, опаздывать здесь не принято.
Завтракали обильно и чинно за похожим на футбольное поле столом в столовой. Зверева завтракать не вышла.
Майя Тихоновна сообщила, что та плохо спала ночь и задремала только под утро, приняв снотворное. Зато приятели познакомились со всеми домочадцами.
Кроме известных уже лиц — братьев Шиповых, экспансивной аккомпаниаторши, грузного молодца по имени Дмитрий (фамилия его оказалась Корсаков — «Увы, не Римский», — уточнил он шутливо) и секретаря, за столом сидели Алиса и Петр Новлянские — дети первого мужа певицы. Весьма великовозрастные дети — оба субтильные, белобрысые, похожие на белых мышей (как позже резюмировал Кравченко). Алисе можно было со спокойной совестью дать лет тридцать. «Пожилая девушка», — снова съязвил Кравченко (до такой степени разочаровал его этот тип: отложной воротничок вокруг тощей шейки, безбровое треугольное личико с очень нежной малокровной кожей, пухлыми складочками в уголках губ и тонкими пепельными волосами, собранными в куцый хвостик на затылке).
Брат ее выглядел года на два моложе и несколько крепче: этакий прилизанный столичный «яппи». Только вот деловой костюм сменил на отдыхе на дорогой фланелевый блузон и брюки известной спортивной фирмы. Брат и сестра держали себя вежливо и подчеркнуто любезно с приезжими.
А вот их сосед даже не давал себе труда казаться гостеприимным. Это был младший брат хозяйки дома Григорий Зверев — холеный сорокалетний красавец, облаченный, несмотря на солнечный, почти летний день, в черную рубашку и черные узкие джинсы. Мещерского он сразу же остро заинтересовал, потому что, как и его знаменитая сестра, тоже обладал великолепным голосом. Однако применение этого божьего дара было у Григория Зверева совершенно иным. Мещерский, да и все остальные частенько слышали его неповторимый хрипловато-бархатный баритон по телевизору: Зверев дублировал художественные фильмы. И как — заслушаешься!
Мещерский никак не ожидал, что этот актер-невидимка окажется таким потрясающим мужиком. «Ему б в Голливуде впору сниматься, а не в микрофон дудеть, — украдкой шепнул приятелю и Кравченко, несколько стушевавшийся перед этим воплощением мужественности и шарма. — Имел бы Шарон Стоун в натуре, а то все только за Майклом Дугласом повторяет». На новоприбывших Зверев никак не отреагировал. Ему, видимо, было наплевать, кто приезжает в гости к его сестре и зачем.
Сообщение Файруза о вчерашнем убийстве на дороге произвело настоящую сенсацию. Все зашумели, загалдели наперебой, вопросы так и посыпались градом: как, что, чем убили? А замечание Кравченко о сбежавшем психически больном заставило Алису болезненно пискнуть, Майю Тихоновну задать басом сакраментальный вопрос:
«Но они все-таки ищут идиота или только притворяются?», а Александру Порфирьевну — сухощавую опрятную пожилую даму в полосатой пижаме и цветастом фартуке, постоянно курившую сигарету за сигаретой, — заметить, «что раньше ничего подобного и быть не могло, потому что в государстве был порядок».
— Действительно, много сумасшедших развелось. Слишком, — заметил Петр Новлянский, подливая себе кофе. — Сумасшедших и самоубийц. Это как эпидемия сейчас.
— Жизнь, значит, дрянь. — Андрей Шипов, молчавший почти весь завтрак, выдал это так, словно Америку открыл, и за столом тут же умолкли. — Интересно, а что предпочтительнее? — продолжил он внятно и громко. — Свихнуться или наложить на себя руки?
— А это смотря для кого, Андрюша, — задушевно откликнулся Зверев. — По мне, так лучше не мозолить глаза.
— Кому?
— Тем, кто тебя любит и кому это может быть неприятно.
— А кому это неприятно?
В столовой снова повисла неловкая пауза.
— Пойду омлет принесу. — Александра Порфирьевна затушила сигарету в чайном блюдце и начала собирать грязные тарелки. — Ну, кому омлета?
Оказалось, что всем. Вообще поесть в этом доме любили. Разговор снова возобновился — о погоде, о последнем интервью Бориса Покровского, о постановке новой редакции «Хованщины» в Большом, о каком-то ожидаемом звонке из Москвы, о каких-то декорациях.
— Вадим, а вы чем занимаетесь? — спросила Кравченко сидевшая напротив него Алиса Новлянская.
— Всем понемножку. В основном охраной тех, кому это необходимо. А раньше военным был.
— Как интересно. Марина всегда что-нибудь необычное откопает. Прошлый раз она фокусника к себе пригласила.
— Фокусника?
— Ну да. Такой симпатяга. В цирке-шапито выступал.
Она любит все такое. Фокусы особенно.
— Ну мы-то с Сергеем люди совсем простые. Без фокусов, — Кравченко расплылся в улыбке. — Это у вас тут, смотрю…
— Что у нас тут?
— Ну, Марина Ивановна такая женщина знаменитая, звезда. И брат ее по телевизору каждый день. И вот муж тоже певец, оказывается.
— Вы слышали Андрея?
— Нет. Сергей слышал. Голос, говорит, у него редкий, странный. Я, если честно признаться, думал, что и говорит он как-то по-особенному. А оказалось, обычный голос для молодого парня, ну в разговоре-то.
— Вам его голос не понравится.
— Почему? — опешил Кравченко.
— А вы разве не знали, что подобными голосами пели кастраты?
Это было заявлено нарочито громко. Вызывающе громко. Мещерский едва не подавился. Краем глаза увидел, что братья Шиловы изменились в лице — каждый по-своему: младший, Георгий, побагровел, низко склонился над тарелкой. А старший, в адрес которого и был брошен вызов, отставил стул, встал:
— Спасибо, все было очень вкусно.
— Андрюшенька, а омлет? — всполошилась домработница. Она тоже покраснела и метнула в сторону Новлянских негодующе-укоризненный взгляд.
— Спасибо, тетя Шура. Потом. Пойду с Мандарином погуляю. Вы его строгий ошейник не видели?
— Почему, Лисенок, ты часто выдаешь такие вещи, что окружающим делается неловко и стыдно? — спросил Григорий Зверев, когда за Шиповым закрылась дверь на веранду. — Что за мания такая?
— Стыдно? Ты, значит, меня стыдишься? — Алиса опустила глаза и как-то сгорбилась, словно завяла вся. Тон ее и мгновенно изменившееся настроение заставили Мещерского приглядеться повнимательней к этой парочке. — Стыдишься?
— Я тебя не стыжусь. Ты это знаешь. Но дерзости твои терпеть не хочу. У меня от них аппетит пропадает.
— Лиска, веди себя прилично. — Майя Тихоновна прихлопнула скатерть пухлой ладонью, словно муху ловила. — Думаешь, Марине приятны твои грубости? Егор, будь ласков, передай мне гренки.
Багровый Георгий Шипов встал, переломился пополам точно складной метр, дотянулся до блюда с гренками и передал ей. По его виду было ясно: он еле сдерживается.
— Егор, детка, почему ты не пьешь кофе? Остыл ведь. — Майя Тихоновна протянула руку к мельхиоровому кофейнику.
— Я не хочу.
— Глупости. Хочешь, я сейчас сделаю тебе импровизированный кофе-капуччино? Шурочка, у нас остались сливки в холодильнике?
— Сейчас принесу. — Домработница двинулась из столовой.
— Я не хочу кофе-капуччино, Майя Тихоновна, — повысил голос Шипов-младший.
— Тогда какой же кофе ты хочешь? — вопрос прозвучал так, что ответить на него можно было только двумя способами: либо сдернуть скатерть со стола, либо вежливо поблагодарить за заботу.
Парень, видимо, нашел в себе силы: он сглотнул и процедил:
— Черный, если можно, с лимоном.
— Шурочка, не надо сливок. Егорка будет черный с лимоном! — зычно оповестила всех Майя Тихоновна.
Мещерский отметил, с каким властным мастерством эта женщина погасила назревающую ссору.
— Марина Ивановна просила, чтобы вы прошли к ней, — сказал после завтрака Файруз. — Они с Андреем собираются на озеро, составьте им компанию, если хотите.
— Конечно! С удовольствием. Нам прямо сейчас идти? — осведомился Кравченко.
— Да, если вы уже закончили завтракать.
Зверева встретила их в уютном зальчике, расположенном в правом крыле дома. Это была самая просторная и светлая комната дачи, не считая застекленной веранды.
Попасть в нее можно было как с обширной террасы-лоджии, так и из гостиной. Вообще зал этот считался центром всего дома. Сюда приходили по вечерам посидеть на кожаных диванах и креслах, погреться у высокого, выложенного красным кирпичом камина, послушать музыку. У огромного панорамного окна, откуда открывался вид на озеро, стоял старый рояль. На нем — ноты, альбомы, магнитофонные кассеты, диски. В дубовых стеллажах вдоль стен — мощная стереосистема, телевизор-видеодвойка. Все стены зала украшали фотографии в рамках.