Однажды внимание привлек разъехавшийся, недоукомплектованный скелет. Из четырех положенных конечностей он имел лишь одну – левую руку.
Пнув со злости, от скуки и просто забавы ради эти жалкие останки, Сулик увидел в серой трухе лицевых тканей блеск.
И упал коршуном.
Не тронутый санитаром, по невероятной случайности пропущенный односельчанами, пасть мертвеца озарял золотой, задний нижний зуб, именуемый дантистами моляр.
Сулик вышиб находку доской, спрятал в гильзу, запечатал глиной и, не сообщив матери, зарыл под задним венцом.
С тех пор каждый раз, когда представлялась возможность, он раскапывал жевательную принадлежность из драгмета и не мог насмотреться на мятый, льющийся, тяжеленький блеск.
* * *Когда сообщили, что Первый Председатель Совета министров скончался, Катерина велела Сулику надеть на себя все, что потеплее, и двигать за ней в сторону Колонного зала Дома союзов.
Шли не торопясь, заночевали у стрелочницы и всего успели преодолеть километров тридцать, когда их настигло известие – бальзамирование завершилось, тело выложено в Мавзолее.
Облегченно вздохнув, Катерина повернула обратно.
В Ягодке самоволку оценили. Одна только Катерина проявила рвение такой силы, осмелилась без разрешения покинуть колхоз и отправиться пешком проститься с любимым вождем. Измену Родине и смутные отношения с врагом не забыли, но злобное шипение поутихло, лай превратился в тявканье.
По исполнении Сулику четырнадцати Катерина свезла его в интернат.
Вверила государству в связи с недостатком корма.
Они и в самом деле недоедали, но не это подтолкнуло Катерину к решительному шагу. Она знала – после армии паспорт Сулика вернут в колхоз, что гарантирует ему неоплачиваемую занятость до конца дней, а интернатовским документы выдают на руки. Сулик сможет пойти на завод, поступить на вечерний, и Советский Союз распахнет перед ним все свои безграничные возможности.
Катерина была патриоткой, но сыну желала добра.
Годы в интернате пролетели, и Сулика отправили служить на Камчатку, на радиолокационную станцию.
Аэродром – укатанное снежное поле, рота рядовых, офицеры и техники. Двухметровый забор заносило с горкой, и представители коренных народов Севера на собачьих упряжках срезали через территорию.
Когда советская ракета сбила американский самолет-разведчик, начальник занервничал.
Полковник, прошедший самую страшную войну, не был паникером, но бескрайние снега, белые бури и три типа блюд из кеты, которыми в произвольной последовательности кормил повар, растормошили его фантазию.
Услышав о пленении летчика, полковник на некоторое время заперся у себя, а потом собрал весь личный состав на взлетно-посадочном снегу.
Был май, припекало так, что, кинув поверх сугробов полушубок, можно было закрыть глаза и представить Сочи. Но полковнику было не до солнечных ванн, он выступил с краткой речью.
Международная обстановка накалилась до предела. После потери самолета американцы обязательно нанесут ответный удар.
А по кому наносить, как не по нам?
От Аляски рукой подать.
Не сегодня-завтра всплывет подлодка, благо лед встал, высадят десант и..
Тут полковник добавил, что получил секретные сведения.
Сведения и вправду были получены. И не как-нибудь, а по самому секретному из всех возможных каналов – голос Верховного Главнокомандующего, уже семь лет почивающего в Мавзолее, заговорил прямо в голове полковника. Прежде такого не случалось, и ветеран решил прислушаться.
Усиленные патрули, составившие один большой хоровод, днем и ночью кружили вокруг нескольких построек станции. Отраженное от снега солнце нещадно слепило даже сквозь темные очки, многие получили ожоги лица.
Не дождавшись десанта, полковник через неделю отменил осадное положение и сник, а вскоре был отозван и сменен другим, точно таким же, только женатым.
* * *Неподалеку от станции располагался поселок сезонных женщин-работниц. Поселок состоял из жилого барака, цеха и магазина с неизменным армянским коньяком в ассортименте. Там произошел второй за годы Суликовой службы инцидент.
Продавщица держала курицу, а при бараке обитала кошка. Продуктовый вопрос перед кошкой не стоял, курица же требовала зерна, доставляемого с Большой земли. Неясно, что подтолкнуло кошку к преступлению. Видимо, достаток и скука, когда чего-то хочется, а чего – не знаешь. Хочется прыгать и размахивать, промчаться голой под громкую музыку в открытом экипаже, лизнуть на морозе железяку и не прилипнуть.
Обнаружив эти вполне человеческие, декадентские свойства, кошка украла курицу.
Продавщица сначала подумала на медведя, потом на приходящего майора.
Осознать несостоятельность этих гипотез ей помогли сладко жмурящиеся глаза и усы в перьях.
Продавщица схватила несчастное существо и принялась трясти.
Сулик находился поблизости, было свободное время, он дышал свежим воздухом.
Сулик видел, как продавщица, перехватив воровку за хвост, стала колотить ею об угол барака, обитого для защиты от ветра распрямленными консервными банками, которых, как и рыбы, было в избытке.
Сулик даже научился резать из распрямленных консервных банок профили.
Очень похоже выходило.
В казарме над каждой койкой к стенке крепился исполненный им силуэт невесты. Новый полковник тоже повесил на видное место свое и супруги жестяные изображения на манер знаменитых профилей герцога Урбинского и Баттисты Сфорца. Любой профиль неприятно напоминал полковнику фотографии из следственного дела, но супруга настояла, и он уважил.
Ослепленный сверкающей жестяной чешуей, Сулик разом вспомнил курносые, носатые, лобастые, кадыкастые жестянки. Он видел – несчастную воровку умертвил первый удар. Продавщица молотила измочаленным лоскутком и никак не могла остановиться.
Вскоре в клубе произошел погром. Неизвестный изорвал бумажные шахматные доски и, что самое крамольное и вместе с тем удивительное, вручную располовинил толстые журналы политинформации.
Многие дивились не столько поступку таинственного психопата, сколько его физической силе. Разорвать журнал плотной бумаги способен не каждый атлет, а проделать это подряд с целой полкой и вовсе невозможно.
Под видом силовых соревнований пытались провернуть следственный эксперимент, выявить злоумышленника, а то и целый заговор. Кто разорвет пачку бумаги, тот и злодей. Однако простодушный план провалился.
* * *Тем временем Катерина писала Сулику, что отец год как вернулся из Пермского края и устроился в колхозе плотником.
Коллаборационизм ему не забывают, но мужиков-то нет, вот и взяли.
Отец тяжелый стал.
Раньше «Правду» читал, а теперь ничего не читает. Не попивает особо, но трудно с ним.
Демобилизовавшийся Сулик продал грузину на трех вокзалах бидон красной зернистой, приобрел матери пальто с цигейкой и поехал в Ягодку.
Пришел ночью, задами, чтобы не тревожить собак.
Шарик оказался еще живехонек: поднялся, звякая цепью, тявкнул и заскулил.
Чиркая спичками, Сулик нашел место у заднего венца и раскопал.
Вытряхнул из гильзы на ладонь, опустил в карман и уже собрался уходить, когда его окликнули.
Накренившаяся хромая фигура. Висящие вдоль корпуса руки.
– Здравствуй, Сулейман. Закурить есть?
Интернатовское отрочество и три года службы так и не приучили Сулика к табаку.
– Не курю, – ответил он, зная, что за такой ответ получают даже от родителя.
Они постояли, а затем сорокапятилетний старик повернулся к сыну спиной и поковылял в сторону крыльца.
Сулик смотрел вслед, но отца не видел, а видел что-то смутное и неопределенное.
Зрение ему вернул скрип затворившейся двери.
Очнувшись, он положил на крыльцо сверток с пальто, накрыл корытом, чтоб Шарик не разворошил, и поторопился в сторону шоссе, пока местные не оторвали тяжелые головы от набитых соломой тюфяков.
* * *Сулик сунулся в несколько высших учебных заведений, но ни в одно принят не был.
Год работал подмастерьем на производстве. На следующих вступительных повезло. Утаив от анкеты деятельность отца в годы самой страшной войны в истории, Сулик поступил на химфак.
Увлекся электролизом, разноцветных проводов оказалось предостаточно. Его завораживало, как под воздействием электричества тот или иной металл покрывает предмет. Цинк ложится на сталь, медь на гипс, золото послушно окутывает любую форму.
Из затюканного деревенского мальчика Сулик превращался в видного молодого человека приятной славянской наружности, что в те года уже становилось редкостью.
Матери писал к праздничным датам, отцу вовсе не писал.
Приобрел вкус к элегантному быту, на танцах познакомился с обладательницей пропорционального лица в обрамлении роскошных волос. Смотрела она желтыми, ярко очерченными глазами. Целовалась тонкими, но страстными губами, которые вкупе с заметным подбородком выдавали волевые свойства натуры. Короткое платье обхватывало скульптурный бюст и вполне изящные бедра. Каблуки возносили ее макушку к его носу.