В его голосе прозвучало нечто такое, что возбудило ее любопытство, которое лежало в основе всех ее несчастий.
Она закрыла глаза, направила свой «дар» на человека, сидевшего напротив, и замерла, очищая свое сознание.
Да, незнакомец был раздражен и нетерпелив, но под этими эмоциями, накатывавшими волнами, Вероника ощутила страдание, столь острое, что ее саму будто полоснуло ножом.
И в этот момент она чуть было не спросила его, чем он так удручен, а удержало ее только воспоминание о дяде Бертране. Сколько раз он читал ей нотации?
— Вероника, ты не должна сообщать людям обо всем, что чувствуешь. Иначе они сочтут тебя готовой для Бедлама. Я должен заботиться о своем положении и поддерживать его. Мне не принесет пользы, если о моей племяннице пойдет слава как о сумасшедшей.
— Я не сумасшедшая, дядя Бертран, — отвечала Вероника. — Однако не могу не знать, что чувствуют люди.
— Твоя мать слишком потакала тебе, девочка. Нет такой вещи, как «дар».
Она отвечала, что не хочет слышать о своих родителях ничего дурного. Или просто отмалчивалась, понимая, что неповиновение не стоит усилий.
Вне всякого сомнения, ей повезло в том, что ее не заперли где-нибудь на чердаке или не отослали в какое-нибудь захолустье, приклеив к ней ярлык слегка слабоумной особы, способной распознавать мысли и чувства других.
Вероника открыла глаза, медленно повернула голову, чтобы видеть мужчину, который, как она поняла, испытывал внутреннее беспокойство.
— Если я скажу свой адрес, — спросила она, — дадите ли вы мне слово, что просто позволите мне выйти из экипажа? И не сочтете необходимым провожать меня до двери, и не дадите знать моим хозяевам, что произошло?
Незнакомец снова посмотрел на нее так, что Вероника заерзала под его неодобрительным взглядом.
— Если сочту, что вы в безопасности.
Смирившись, она назвала ему адрес дяди Бертрана, моля Бога о том, чтобы и дядя, и вся его семья уже спали, когда они окажутся на месте.
Незнакомец сообщил адрес кучеру, потом снова сел на место.
Через несколько минут они подъехали к дому дяди. Перед тем как уйти из дома нынче вечером, Вероника уже приготовила рассказ на случай, если кто-нибудь еще будет бодрствовать, когда она возвратится. Скажет, что ей захотелось глотнуть свежего воздуха. Что скучает по просторам и тишине Шотландии. Ведь это было правдой. Разве не так?
Единственно, что оказалось хорошего в положении бедной родственницы, — это то, что она не дебютировала в обществе и не собиралась появляться там, да и выбираться из дома отваживалась редко. Выходила только по поручению тети Лилли или дяди Бертрана. Причем поблизости от их дома не было лавок. Поэтому маловероятно, что кто-нибудь из их владельцев увидит и узнает ее.
Когда карета замедлила движение, потом остановилась, Вероника потянулась к дверце. Но прежде чем она вышла из кареты, ее спаситель подался вперед.
— Обещайте мне, что в будущем станете проявлять больше здравого смысла, чем сегодня вечером. Не знаю, сколько они вам заплатили, но никакие деньги не окупят подобного унижения.
— Они мне не заплатили, — сказала она.
— Тогда почему вы оказались там?
— Из любопытства, — ответила Вероника.
Это было единственным объяснением, которое она смогла озвучить.
— Чертовски опасное место, чтобы проявлять любопытство.
Вероника кивнула и открыла дверцу кареты. Придерживая слишком длинный балахон обеими руками, она ступила на мостовую, чувствуя, как холод охватывает босые ноги. Что случилось с ее башмаками?
Трудно будет объяснить потерю платья, ибо у нее их было всего три, и каждое из них из одинаковой синей ткани, которая, по словам тетки, считалась ноской.
Все служанки в доме одевались в платья из такой же прочной синей саржи, и она это знала. Но всегда могла сказать, что испортила платье, посадив на него пятно. Правда, тётка поднимет шум из-за расходов и спросит ее, почему она не пустила испорченное платье на тряпки.
Но как она сможет объяснить потерю башмаков?
— Вы колеблетесь, потому что боитесь, что ваше отсутствие откроется?
Вероника повернулась, испуганная тем, что незнакомец вышел из кареты и стоял за ее спиной.
Он представлял собой впечатляющую фигуру — высокий человек, обладающий неброской элегантностью и повадками хищника. Осторожность заставила ее сделать шаг назад.
— Вы его убили?
Его улыбка была острой и тонкой, как лезвие бритвы.
— Так вы помните?
— Выстрел, — ответила она. — Вы его застрелили?
— Нет, хотя он и заслуживал этого. Единственно, что пострадало, — это потолок.
Ночь была совершенно безмолвной, очень красивой и нежной. Слышалось только, как резвые лошади беспокойно перебирают копытами, топчась на месте. Туман был густым, и от этого уличные фонари казались маленькими лунами. В нос ударил слабый запах серы и вызвал раздражение в горле, напомнив, что желудок все еще бунтует.
Балахон был тонким, а влажный весенний воздух холодным. Ей пора было идти, но она сжала руки, набрала полную грудь воздуха и повернулась к нему лицом.
— Знаете, эта вещь волшебная, — сказала Вероника.
— Что? Зеркало?
Незнакомец бросил нетерпеливый взгляд через плечо на карету.
— Отдайте его мне? — спросила она. — Совершенно ясно, что вам оно ни к чему.
— Оно не мое, — ответил он. — Его принесли к моей двери в сундуке с женской одеждой. Похоже, оно принадлежит прежней владелице дома, который я купил.
— Вы его вернете?
— Если бы знал ее местонахождение, вернул бы.
Он сложил руки на груди и изучал ее лицо.
— И ваш внезапный интерес к зеркалу не имеет ничего общего с золотом и алмазами, которыми оно украшено?
— Нет, — ответила Вероника, удивленная и несколько обиженная.
— Тогда зачем оно вам?
Ему она могла сказать. Конечно, в этом случае он счел бы ее еще более странной, чем уже считал. Но не все ли ей равно? Будучи бедной родственницей, она как будто не имела материальной оболочки. Она могла оставаться тенью в углу, кем-то, кого не замечают и о ком не думают.
«О да, это Вероника, она живет у нас уже много лет. У бедняжки нет собственных денег. Это, если угодно, акт благотворительности».
Зеркало посеяло в ней ростки надежды, какой она не чувствовала давным-давно.
— Я попыталась бы найти настоящую владелицу.
— Нет.
Она уже собралась поспорить с ним, но заподозрила, что этот человек, раз приняв решение, не откажется от него.
— Благодарю вас, — повторила Вероника и повернулась к нему спиной, — за то, что спасли меня.
Он не ответил, но взгляд его говорил больше слов. Если бы она не вела себя так глупо, это не понадобилось бы.
Дом стоял довольно далеко от улицы, и перед его фасадом располагался огороженный газон. Скоро тетя Лилли распорядится посадить там цветы. Ничего слишком яркого, кричащего, привлекающего ненужное внимание, но все же такое, что оттенило бы белый фасад.
Дядя Бертран был чудовищно бережливым. Никому из слуг не дозволялось бодрствовать после десяти вечера и вставать раньше шести утра. Таким образом он экономил деньги на освещении и угле. Сейчас все уже давно должны были спать.
Но прежде чем Вероника успела подумать это, в ночи прозвучал голос:
— О, отец, это хуже, чем я думала. Вероника раздета.
Она повернулась и увидела Аманду, свою кузину, золотые волосы которой освещались белым светом фонарей, размытым туманом.
На лице Аманды было выражение нарочитого ужаса. Ключ к пониманию ее характера был в том, что глаза Аманды выражали больше, чем лицо в целом. И в этот момент они светились, как у кошки, когда в них попадает хоть немного света и они ярко вспыхивают.
Аманду все это явно веселило. А когда Аманде бывало весело, то Веронике обычно приходилось туго. За последние два года она отлично выучила этот урок.
Рядом с Амандой стояла тетя Лилли и молотила руками по воздуху, будто в этой сложной ситуации хотела установить равновесие. Тетя Лилли терпеть не могла обстоятельства, способные лишить ее контроля над окружающим.
Глава 3
— Негодная! Что ты наделала? Что натворила?
Тетя Лилли сделала шаг вперед и отвесила ей затрещину. Вероника не успела увернуться, и один из обрушившихся на нее ударов угодил по щеке. Она отпрянула, и обе они пришли в ужас. Как ни гневалась на нее тетя Лилли в прошлом, прежде она никогда не прибегала к рукоприкладству. Особенно прилюдно. На улице! При свидетелях!
Тетя Лилли покачала головой, будто отрицала и свой выпад, и ярость, приведшую к ней.
— Видишь, что ты вынудила меня сделать, дитя? Никогда в жизни я не испытывала подобного унижения.
Она обернулась и посмотрела назад: у нее был вызывающий вид.
Никто из ее кузин и кузенов не упустил момента, и они потянулись вслед за матерью, как утята за уткой к пруду.
На верхней ступеньке крыльца тетя Лилли обернулась и посмотрела вниз на Веронику. Должно быть, гнев взял верх над приличиями.