– Опасаетесь мести? – не удержалась Энн от колкого вопроса.
Доминик повернулась к ней. Очки мешали Энн видеть выражение ее глаз, но девушка и без того могла представить их холодный блеск.
– Чьей? – спросила Доминик.
– Обиженных Вами!
– Вы даже знаете их имена?
– Мелисса Милн, например!
Энн не знала, зачем она завела этот разговор. Ей совсем не хотелось выступать в роли обвинителя. Но что-либо менять было уже поздно.
– Мелисса Милн, – повторила Доминик, глядя на дорогу.
Тон ее голоса заставил Энн похолодеть. Она видела, как сжались челюсти Доминик, приковывая взгляд к отточенной линии подбородка.
***
Доминик очнулась от звуков чьего-то ласкового голоса. Она поняла, что заснула в библиотеке дома Киссингеров. Часы говорили, что шел второй час ночи. Доминик прислушалась и решила, что голос принадлежал Энн. Она осторожно поднялась и выглянула из-за стеллажа с книгами, скрывавшего ее присутствие. Так и есть. Энн сидела в рабочей зоне библиотеки c ноутбуком на коленях в кресле в три четверти оборота, почти спиной к Доминик. Справа над плечом Энн горела лампочка для чтения, освещавшая больше девушку, чем экран. Доминик вспомнила, как Энн спрашивала сегодня Джереми, есть ли в доме wi-fi и можно ли ей будет воспользоваться библиотекой ночью. Тогда женщина не отнеслась серьезно к этим словам и подумала, что Энн шутит. Сейчас же Доминик с удивлением взирала на девушку, уютно подобравшую под себя ноги и с кем-то разговаривающую, видимо, по скайпу.
Энн смеялась, стараясь, чтобы смех ее звучал как можно тише, дабы не потревожить никого в доме. В открытом ноутбуке виднелось личико маленького ребенка не старше трех лет. Он тоже смеялся, закрывал лицо ладошками, потом отбрасывал ладони в стороны и опять заливался веселым счастливым смехом. Доминик заметила, что Энн делала то же самое, только движения ее были более мягкими.
Потом на экране появилась девочка лет четырнадцати вместе с молодой женщиной. Доминик понимала, что этот разговор не предназначен для посторонних, и все же не могла сдвинуться с места. С одной стороны, ей не хотелось отвлекать или пугать Энн, с другой стороны, она не могла пройти к дверям незамеченной. И к тому же ей было интересно, о чем и с кем Энн может разговаривать в два часа ночи.
– Оставляю на тебя детей, а я пока пойду приготовлю завтрак, – сказала женщина в ноутбуке и исчезла из поля зрения.
– Привет, малыш! – ласково произнесла Энн, обращаясь к старшей девочке. – Что случилось?
– У меня послезавтра доклад по истории, а я не хочу его делать, и папа ругается, – выпалила девочка, надув губы.
Потом она обратила на Энн взгляд полный слез. Даже Доминик, находясь в паре метров от ноутбука, смогла почувствовать все негодование ребенка, которое та не знала, как выразить.
– Ммм, – с понимаем протянула Энн.
– Это плоды твоего воспитания, вот теперь и разбирайся! – раздался с заднего фона женский голос.
Доминик решила, что это была та женщина, которая ушла готовить завтрак.
– Какая тема? – спросила Энн.
– Столетняя война!
– Скучно?
– Никому не интересны эти этапы и сражения!
– Тебе не интересно, малыш!
– Да, мне не интересно! – призналась девочка, еще больше насупившись.
– Как ты думаешь, сингапурские учителя что-нибудь смыслят в английской истории? – спросила Энн.
– Не знаю, скорее всего да.
– Тогда они будут приятно удивлены.
– Я не буду делать этот доклад! – возмутился ребенок по большей части тем, что не получил поддержку, на которую так рассчитывал.
– Этот не будешь, – согласилась Энн. – Мы сделаем с тобой другой доклад. Перепишем историю. Придумаем собственную версию, которая бы тебя увлекла, что скажешь?
Девочка внимательно посмотрела на Энн, и в глазах ее появилось понимание.
– Совсем-совсем другую?
– Совершенно другую, – подтвердила Энн. – Только ты должна быть готова получить не самую лучшую оценку, если все же найдется кто-то разбирающийся в Столетней войне.
– Я готова! – с энтузиазмом воскликнула девочка, энергично убрав с лица каштановые пряди волос и еще ближе придвинувшись к экрану.
– Прекрасно! – обрадовалась Энн.
Доминик казалось, что сама Энн была в не меньшем восторге от своей затеи.
– А про что будет история? – неуверенно спросила девочка.
– А про что тебе было бы интересно писать? – в свою очередь спросила ее Энн.
– Я не знаю.
– Давай ты утром прочитаешь, какие события там происходили, поймешь, что для тебя выглядит скучным, а что могло бы быть занимательным, а потом на основе самых остросюжетных моментов напишешь свою версию, – предложила Энн.
– Например? – спросил ребенок.
– Например, что Жанне д’Арк удалось спастись, только об этом официальные источники умалчивают. Или, что Эдуард III был на самом деле влюблен в супругу Филиппа IV, и война началась по этой причине.
– Да! – девочка засмеялась. – Так уже намного лучше!
Энн улыбнулась. Доминик же раскрыла рот, не зная, возмущаться ей таким отношением Мидлтон к истории или не обращать внимание.
К экрану с той стороны вернулась молодая женщина.
– Ну что, тетя Энн убедила тебя в необходимости писать этот доклад? – с надеждой в голосе спросила она своего ребенка.
– Еще бы! – ответила девочка, чмокнула воздух перед вебкамерой, посылая Энн воздушный поцелуй, и убежала.
– Как ты это делаешь? – спросила женщина.
– Ответ тебя не порадует, так что давай оставим мои методы в тайне, – ответила Энн.
– Люблю тебя, – рассмеялась женщина, – у меня мясо подгорает, я убегаю.
– Беги, и дай мне младшего!
К ноутбуку вернулся первый ребенок. Доминик услышала, что Энн включила новую песню Брендона Флауэрса. Ребенок залез на стоящий рядом диван и стал прыгать. На экране виднелись только его ножки в носочках. Потом он спрыгнул с дивана, подлетел к экрану и выпалил несколько слов, которые невозможно было разобрать. И тут произошло самое неожиданное. Энн ответила ему. На китайском. Доминик прекрасно знала этот язык, так же как и остальные шесть, которыми она владела.
На лице Доминик появилась мягкая улыбка. В ее детстве тот, в ком она нуждалась, был всегда далеко. Энн же была рядом с теми, кого любила.
***
Завтракали Киссингеры, как впрочем, обедали и ужинали, в просторной гостиной на первом этаже их огромного дома в старинном стиле. Тяжелые золотисто-коричневые портьеры на окнах были раздвинуты, впуская в комнату лучи солнечного света. Джейн старалась не смотреть по сторонам. Все предметы интерьера выглядели так, будто только что были доставлены из мастерской какого-нибудь известного мебельщика девятнадцатого века. Джейн предпочитала не думать, о чем это говорит. Энн же смотреть по сторонам просто не могла. Глаза ее закрывались, хоть она и пыталась всеми силами выглядеть бодро. Доминик сидела за столом напротив нее и хмурилась. Энн не сомневалась, что является причиной ее недовольства. Скорее всего, в высшем обществе было принято всегда высыпаться. Джейн сидела рядом с Энн. Когда она поднимала голову, то встречала достаточно приветливую и искреннюю улыбку Астрид, сестры Джереми, расположившейся по правую руку от своего брата.
Астрид была некрасива, но уверенна в себе. К тому же модная прическа и одежда делали свое дело. Джейн еще со вчерашнего дня восхищалась этой женщиной в ответ на доброжелательное отношение к себе. Энн же не доверяла некрасивым людям. Она ощущала себя в гостях у Киссингеров как в тылу врага и не доверяла никому, кроме самого Джереми. Его поведение всегда было безупречным и давало возможность любому почувствовать себя самым желанным гостем.
– Предлагаю выехать завтра ранним утром, чтобы успеть на первые сеансы, – заговорил Джереми.
Он опустил руку на стол и совершенно случайно коснулся руки Джейн. Радостно улыбнувшись, он накрыл ее ладонь своей и ободряюще сжал. Джейн ответила ему благодарным взглядом. Энн не заметила этих маневров, но ей бросилось в глаза то, с каким недоверием Доминик посмотрела на ее сестру. Астрид же казалась полностью умиротворенной и довольной происходящим. Если бы не Джереми, определенно, часть завтрака со стола уже давно бы перекочевала Доминик на белоснежную рубашку.
Рубашки Доминик были отдельной темой. Еще в их первый визит к Мидлтонам, Энн заметила, что они сшиты из тончайшей, очень изысканной и должно быть сверх дорогой ткани. Один только взгляд на рубашку Доминик выдавал в ней особу с очень большими требованиями. И вот сейчас Энн с удовольствием бы опрокинула свою тарелку овсяной каши, которую она не выносила с детства, Доминик на грудь. Интересно, заставило бы это де Бург изменить надменное выражение своего лица?
– Энн, – вдруг обратилась к ней Доминик.