Ее эта нотка безысходности не обижала нисколько. Наоборот, вызывала в душе странное чувство – что-то вроде веселого злорадства: да, мол, я женщина, у меня власть. Потому что ты не плоти в конечном итоге подчиняешься, а мне, женщине. Жене. Ничего-ничего, дорогой муж, изволь принять ситуацию. Хоть с безысходностью, хоть с другими рефлексиями, это уж твое дело, а мне, по большому счету, все равно. Я в наших семейных отношениях главная, хоть ты этого и не понимаешь. Спрятался за стеклянной стеной, ага… Напугал, можно подумать…
Зато с Никиткой Паша возился каждую свободную минуту, с рук не спускал. Растекался мягкой патокой от его лепета, прижимался губами к белобрысой макушке, замирал надолго, будто дыхание перехватывало от приступа нежности. Катя в такие моменты испытывала то же самое чувство, сродни веселому злорадству – эка тебя отцовство-то прихватило, Пашенька… Намертво прихватило, не отодрать. Тут уж ни за какой стеной не спрячешься, милый. Ты отец, а я мать. Как бы ни сложилось, а мы – семья. Какая получилась, такая получилась, в такой и жить будем.
Да, она действительно начала жить на полную катушку… Расправила крылышки. Собой занялась. Гардероб новыми вещицами обновила. Из вещиц много чего стало интересного появляться, времена такие начались, голодные и безденежные, но соблазнительные. А «свой» врач во все времена нужным людям необходим, и владелицам коммерческих магазинчиков, и модным парикмахерам. Так хорошо стала выглядеть – сама себе в зеркале нравилась. И выражение лица было довольным, горделиво-спокойным. Наверное, это и было то самое утерянное «положение пропорций», о котором с такой страстью толковал Веник. Давно. Еще в прошлой жизни…
А в этой у нее и без «положения пропорций» все сложилось. Нормальная семья. Ну, не без компромисса, конечно. А какая семья нынче без компромисса обходится? Жизнь есть жизнь, перебегаешь ее изо дня в день, на ходу исполняя святые женские обязанности. Чтоб чисто в доме было, чтоб обед в холодильнике, чтоб ребенок здоров и ухожен… И вкрапления праздников бывают, яркие точки в череде семейных будней, а как без них? К Восьмому марта – жидкий букетик мимозы, на дни рождения – застолье с гостями и скромные подарки. Паша ей – духи из универмага, «Пани Валевская» в синем флаконе, она ему – рубашку или галстук. Никаких заморочек, никаких обид. Рубашка износится, а «Пани Валевская» тоже пригодится, кому-нибудь передарить можно. Жизнь есть жизнь. Такая же, как у всех, бежит и бежит без катаклизмов. Четыре года пронеслось, как и не было.
И вот он, здрасьте, не ждали. Катаклизм. А иначе это явление и назвать нельзя. Явление по имени Стасечка. Нет, кто бы мог подумать, что она обнаглеет до такой степени? Явилась приветом из прошлой жизни! И ведь не предвещало ничего подобной беды, только-только Паша Никитку спать уложил, ужинать сели на кухне…
– …Кого там принесло на ночь глядя? – пробурчала Катерина, оборачиваясь на стук в дверь. – Открой, Паш…
– Да там открыто. Входите, открыто! – крикнул в сторону двери.
Катя обернулась, чтобы глянуть на вошедшего… И не поверила глазам. Потому что не могло этого быть. Кто угодно мог стоять на пороге, только не Стасечка. И первая пугливая мысль в голове – нет, это ошибка какая-то. Галлюцинация. Надо моргнуть, и тут же исчезнет.
Моргнула. Стасечка не исчезла. Снова моргнула. Паша переводил удивленный взгляд с нее на Стасечку. Та упорно стояла в дверях улыбчивым изваянием. Не исчезала.
– Как… Как ты меня нашла? – спросила, хрипло и нервно прокашлявшись.
– Во-первых, здравствуй, доченька! А во-вторых… Этот красивый мужчина, я полагаю, твой муж, да? Может, ты меня представишь для начала?
И, не дожидаясь ее реакции, шагнула к столу, элегантно пристроила тяжелый располневший зад на хлипком табурете. Катя вдруг услышала рядом с собой ее сиплое дыхание… Никогда Стасечка не страдала одышкой. Болеет, что ли? И лицо постаревшее, щечки обрюзгли. Хотя напудрены основательно, как прежде. И помада на губах яркая, с оттенком бешеной фуксии.
– Меня зовут Станислава. Я Катюшина мама, очень приятно с вами познакомиться, – жеманно протянула она Паше ладошку лодочкой. И тут же улыбнулась кокетливо: – Ой, чего я так официально?.. Можете называть меня просто Стася. А впрочем, как вам будет удобно, молодой человек.
– Очень приятно, а я Павел… А по отчеству вас?..
– Что вы, какое отчество! Мы же родственники. Ах, какой вы красавец, Павлик! Просто чудо! Рада, рада за Катеньку… Надо же…
– Спасибо. И все-таки, как вас по отчеству, Станислава?..
– Да не напрягайся, Паш. Никакая она не Станислава, она обыкновенная Зинаида! – нервным смешком вклинилась в этот диалог Катя. И, повернувшись к Стасечке, уже громче повторила свой вопрос: – Как, как ты меня нашла? Мы же с тобой вроде обговорили все… Я из квартиры выписываюсь, а ты… Зачем ты сюда притащилась?!
Очень зло прозвучало. С едва сдерживаемым раздражением. И с досадой, конечно же. Стасечка подняла выщипанные в ниточку бровки, дернула плечиком, улыбнулась миролюбиво. Будто не приняла на свой адрес ни досады, ни раздражения. Пояснила деловито:
– Ты спрашиваешь, Катюш, как я тебя нашла?.. Да обыкновенно, как! Просто запомнила название городка, ты ж мне говорила… Очень запоминающееся название – Васильевск! Купила билет на поезд, села, приехала вот… Потом пришла в больницу, спросила, где живет Екатерина Романова… Твою новую фамилию я тоже запомнила, у меня память отличная, слава богу! Кстати, очень уж далеко ехать на поезде… И так утомительно, знаешь! Никак не могла заснуть… И эта пища ресторанная, такой ужас! Я ничего не ела практически… Мне бы поужинать поскорее да спать лечь, Катенька. Еще бы ванну принять, конечно… Надеюсь, у вас в доме есть ванна?
– Есть, у нас все есть! – засуетился с гостеприимством Павел, глянув в хмурое Катино лицо. – Да вы снимайте плащ, поужинаем сейчас… Вот котлеты домашние, салат, пожалуйста… А руки помыть можно здесь, на кухне. Там полотенце чистое.
– Спасибо, дорогой! – кокетливо улыбнулась ему Стасечка, элегантно высвобождаясь из плаща. – Как приятно иметь дело с воспитанным интеллигентным мужчиной! Надеюсь, нам и потом… будет о чем поговорить… Где, я не поняла, можно помыть руки?
– Да, я сейчас покажу… И плащ давайте, я его в шкаф…
Пока Стасечка мыла руки, Катя сидела за столом безучастно. Паша вернулся, сел за стол, глянул на нее так, будто помощи попросил – выручай, мол, чего молчишь. Это к тебе мать приехала, а я отдуваюсь гостеприимством. Неловко получается одному-то.
Катя длинно вздохнула, побарабанила пальцами по столу, потом запоздало кивнула головой – поняла, мол. И выручила мужа по-своему, то есть произнесла громко, почти с вызовом:
– Паш, у тебя завтра с утра операция, шел бы ты спать пораньше. Тем более, нам тут надо… Поговорить…
– Да, да, конечно, – быстро согласился Паша, вставая из-за стола. – Да, мне действительно следует выспаться. Я пойду… Извините, Станислава…
– Она Зинаида, – с тихой дрожью в голосе проговорила Катя, подняв на мужа злые глаза. – Еще раз повторяю – она Зинаида, а не Станислава! Здесь мой дом, здесь никакого вранья не будет. Иди, Паш, иди от греха… Я дальше сама…
– Катенька, ну что ты, в самом деле! – жалко хихикнула Стасечка, садясь за стол. – Не дала нам с Павликом поговорить… Спокойной ночи, дорогой Павлик, приятных снов! Ах, какой милый мужчина… Одно сплошное очарование… Ну, мы потом ближе познакомимся, надеюсь.
Паша ушел так резво, будто бежал от комплиментов сломя голову. Катя глянула ему вслед, усмехнулась тихо. Да, мол, а ты как думал? Это все не так просто, это же Стасечка, мать твою… Хотя не твою, а мою, конечно. Мать…
Стасечка тем временем живенько наполнила едой тарелку, принялась уписывать за обе щеки салат и котлеты. Кате показалось, даже мурлыкала от удовольствия, собирая хлебушком салатную жижицу. Волна раздражения снова ударила Кате в голову…
– Ты зачем сюда заявилась, а? – прошелестела тихо, подавшись корпусом вперед.
– Хм… Что значит – заявилась? – с трудом оторвавшись от процесса, подняла на нее глаза Стасечка. – Мать к дочери приехала – это значит заявилась, да? Выбирай выражения, Катюш! Где твоя вежливость, где гостеприимство? Я уж не говорю о дочернем долге, хотя могла бы!
– Ладно. Я ставлю вопрос по-другому, более конкретно. Говори, чего тебе от меня надо? Не просто же так сюда притащилась! Ну? Говори, не молчи!
– Катенька, что ты… Почему ты… Не надо со мной так…
Стасечка вдруг подняла ручки к лицу, изобразив отчаянный испуг. Бровки надломились, губы задрожали, потекли уголками вниз. И пальчики заплясали в лихорадке, будто не зная, куда правильно приспособиться, чтобы красиво и жалобно получилось. То ли виски сжимать в отчаянии, то ли слезы из уголков глаз утирать. Все-таки на висках остановились. Ну-ну, так жальче получается. Ах, обидела Стасечку неблагодарная дочь-сволочуга.