— Так вот что было не так! А я не могла понять, почему это похоже на сюр! — почти обрадовалась девушка. Почти.
— А этот парень… тот, что протягивает механическое сердце… у него и правда улыбка? Или это… э-э-э… художественный вымысел? — Калеб узнаваемо изобразил писклявый голос учителя литературы.
— Да, он улыбается. По-моему, он немножко сумасшедший.
— А второй боится?
Ника пожала плечами.
— Похоже на то.
— По-моему, они оба сумасшедшие. Лучшая иллюстрация современности, — хмыкнул Калеб.
— Ага.
Из глубины коридора докатился рокот звонка. Табло над дверями вспыхнули, возвещая об окончании урока.
— И всё же я бы подумал… — это уже вполголоса, в прямую, как натянутая струна, крылатую спину.
Калеб долго смотрел на комья эскизов в мусорном ведре, неопределённо покачивая головой.
2.Ника добрела до столовой, приютившейся в дальнем углу корпуса. Ветер за окном ворошил сухую листву, кружа и прибивая её к тротуару. Девушка оглянулась, на миг поддавшись ставшему почти привычному ощущению опасности.
На соседнее сидение плюхнулся кто-то. Ника вздрогнула.
— Чёрт!
Вновь склонилась над столом, пряча глаза от незваного сотоварища. В голову не приходило ни одного случая, когда слова действительно передали чьи-то чувства. Но Мэйз ведь не может молчать!
Так и есть: схватил ложку со стола и начал выводить невидимые фигуры на столе, будто стенографировал за собой:
— А я сегодня прогулял два урока. От границы третьего сектора до полицейского участка в центре все дороги перекрыты.
Ника рассеянно следила за каплями дождя, зашлёпавшими по резине дорожек.
— Ты меня слушаешь? — Мэйз хлопнул ладонью по столу. Кофе пролился Нике на брюки.
— Прости, — Мэйз вовсе не хотел, чтобы так вышло, и теперь, схватив со стола салфетки, совал их в руки Нике. Та сердито шипела, пытаясь отереть коричневые пятна сначала ладошкой, потом салфетками.
Ника с укоризной посмотрела на него, но тут же смягчилась, заметив неподдельное смущение.
— Теперь твой любимый карамельный запах всегда с тобой, — попытался исправить ситуацию Мэйз, но осёкся, догадавшись, что шансов нет. — Паршивый день?
Ника хмыкнула, уставившись в полупустую чашку с чёрным логотипом школы.
— Опять эпидемия? — спросила она, возвращая мальчишку к прерванной теме.
В этот момент — отсюда было хорошо видно — четверо полицейских вошли в центральные двери. Наверняка кто-то снова пронёс контрабанду — пиратские голограммы или собственноручно собранные модули для блоков подключения.
— Нет, на этот раз ЭМИ, — беззаботно ответил Мэйз, откидываясь на спинку. — Нервный газ везде! Где-то даже всё белое, все на земле, дёргаются…
Он сгрёб забытую девушкой кружку и шумно отхлебнул.
— Холодный уже, — он отставил кружку. — Хватит уже, пойдём. Покажу что-то интересное. Вышла новая система подключения. У меня есть рекламная голограмма…
Девушка продолжала смотреть на улицу. Мэйз потряс Нику за плечо, и та нехотя поднялась.
Небо начало ронять огромные ледяные капли. Разряды молний беспорядочно прорывались сквозь рыхлые тучи. Воздух потерял все запахи и казался очередной плохо написанной компьютерной иллюзией.
Стеклянные двери разъехались в стороны. Толпа выплеснулась во двор — и застыла бесформенной массой в предвкушении спектакля.
Мэйз потянул Нику за руку, увлекая прочь. Девушка вывернулась. Замерла. И бросилась к толпе, взметая вихри брызг. Мэйз нагнал, его рука впилась Нике в предплечье:
— Не смей!
Взгляд парня был устремлён мимо Ники — в пустоту, образовавшуюся в центре толпы.
Двери захлопнулись позади полицейских. Они волокли мужчину со скованными за спиной руками. Всплески воды под массивными ботинками. Шёпот и возгласы. Из рассечённой брови арестованного текла кровь, смешиваясь с ливнем. Тёмные пятна пота и крови на чёрной рубашке сливались в одно.
На чьём-то лице, среди массы пустых физиономий, Ника увидела ухмылку. И ещё одну. И ещё…
Ника видела: Калеб с трудом открыл глаза, морщась от пронзающей нутро боли. Незряче вперился взглядом в толпу — и получил очередной сильный толчок в спину.
Когда мужчину отволокли от входа, всем открылась спина, виднеющаяся сквозь разодранную рубашку, клочьями свисающую с плеч. Возле лопаток проступали шершавые рубцы. Ника ринулась было вперёд, к учителю. Пальцы Мэйза стиснули её руку ещё сильнее, до боли.
— Пойдём отсюда, — рыкнул он, выдёргивая Нику из толпы. — Нам здесь нечего делать.
— Нет.
— Ему не поможешь. Он влип по полной.
Ника повернулась к парню. Его пальцы разжались, но он улавливал каждое её движение, чтобы успеть вновь схватить до того, как она бросится бежать.
Её плечи вздрогнули, когда издалека прорвался сквозь неумолчный стрёкот дождя хлопок дверцы полицейской машины. Мэйз сжал руку в кулак, чтобы не коснуться Ники.
Опустив голову, она выдавила:
— Да, нужно идти.
— Я тебя отвезу. Моя машина…
— Не надо, я дойду, — проговорила Ника, расправляя на плече ремень насквозь промокшей сумки.
— Может, всё-таки… — с надеждой начал Мэйз, но Ника лишь покачала головой.
— Ладно, — нехотя согласился он, сжимая кулаки ещё сильнее. Девушка зашлёпала прочь по пепельно-серым лужам. Мэйз видел, как сквозь пропитавшуюся влагой насквозь куртку прорисовываются крылья. Он рывком засунул руки в карманы, чувствуя, что на ладонях отпечатались следы ногтей. И всё смотрел ей вслед, пока, словно на несмелом эскизе, крылья не стали едва заметными вдали мазками, а шаги не были затушёваны размеренным шуршанием дождя.
3.Звукочувствительные световые полосы по периметру потолка отреагировали, загоревшись тусклым синим светом. Он, густой, как желе, вытек на усеянные листками стены. Огромные полотна холстов и полупрозрачные хрусткие наброски с сухими загнутыми краями. Облупившаяся кора дерева… Или кожа прокажённого, чьи струпья пугают до дрожи, но отвернуться сил не хватает?
Ника замерла, пустым взглядом пробегая по чёрным линиям фигур и лиц. Они корчились в агонии, и штрихи превращались в безымянную гротесковую гримасу.
Бумажный хруст. Цветные кнопки сыплются на пол. Шелест обрывков, ложащихся на пол грудой бездомных образов — теперь уже не способных отразить ничего, — ни восхищения, ни мерзости. Лишь один лист и пара штрихов теперь имеют значение.
На картину последних мгновений жизни, прикреплённую к мольберту, выплеснулась чёрная краска. Смоляные потоки укрыли механические прожилки сердца и безумную морщинистую улыбку. Ника остановилась, переводя дыхание. Весь мир теперь казался разорванным, состоящим из бессмысленных кусочков головоломки, у которой изначально не было решения. Девушке казалось, что она впервые осознала абсурдную суету попыток собрать воедино абстрактный эскиз души, выброшенный шизофреничным художником за ненадобностью.
Ника выдернула из-под кровати чёрный полотняный рюкзак и начала бросать в него всё, что попадалось под руку. В лёгкие забивался обычно неприметный запах дроблёного грифеля из карандашного принтера, развалившегося на краю стола. Огрызки карандашей торчали из раскрытого брюха, словно инструменты из разобранного механизма — такого же бесполезного, как и электронное обрамление насквозь прогнившего мироздания. Ника подумала, что если присмотреться, то во всём можно найти дань моде — экологичный принтер, очищающий воздух… или вездесущее телевидение, заселившее экраны псевдоочищением от грехов в виде подсевшего на голограммы священника… или… Она застегнула рюкзак.
Направляясь к выходу, девушка коснулась холста. Вязкая масса подсыхающей краски потянулась за пальцами. Что-то внутри шевельнулось. Ника запрятала пробудившуюся мысль, надеясь, что та никогда не вернётся. Или что к моменту возвращения ей, Нике, будет всё равно.
Стараясь не глядеть на телефон, небрежно брошенный на тумбу, она выскользнула из дома. Пёс вскочил с дорожки, выжидающе глядя на хозяйку. С усмешкой вспомнив о том, что мозг ничего не теряет, пряча всё в подсознание, как в пыльный чулан, девушка набрала код на замке велосипеда, прикрученного к парапету. Сосед-подросток, должно быть, сильно разозлится, когда поймёт, что ему придётся заказывать новый велик. А за складную углеводородную раму он выложит лишнюю пару сотен.
Не оборачиваясь, девушка выкатила велосипед на тропинку, прорезанную по склону холма. И только в этот момент поняла, что больше не ощущает запаха графита и цинковых красок…
Свобода!
Редкие листья трескались, хрустели под безосевыми колёсами велосипеда. Эстетичный минимализм второго сектора, сменившись грубоватыми чертами архитектуры начала века, распался на потерянные во времени каменные глыбы внесекторного квартала.