На следующий день, когда папа отправился на работу, я прокатил синьора да Винчи на машине. Прежде мне никогда не доводилось видеть, чтобы кому-нибудь это доставляло такую радость. Когда мы возвратились домой, он сунул голову под капот, и довольно скоро на полу гаража выросла горка деталей, снятых с двигателя. Потом да Винчи вновь собрал двигатель, на полу осталось около половины деталей. А двигатель заработал лучше прежнего.
Когда я продемонстрировал все эти усовершенствования пане, он устроил мне взбучку за то, что я без его разрешения повез синьора да Винчи прокатиться. Я объяснил, что всего-то проехал по автостраде туда и обратно и вовсе не намеревался возить старика в город или еще куда-нибудь. Папа сказал, что стремится уберечь да Винчи от посторонних влияний, дабы выяснить, какие изобретения тот способен сделать самостоятельно, а потому старого синьора следует изолировать. Папа сказал также, что ему особенно не хотелось бы, чтобы синьор да Винчи встречался с кем-либо из ученых, поскольку те либо поднимут вокруг него шум и объявят его самозванцем, либо раньше времени расскажут о нем в печати, и тогда папины планы станут всем известны. У меня складывалось впечатление, что судьба синьора да Винчи вообще папу не волнует: он ничем, кроме своей книги, не интересовался.
А синьора да Винчи, кажется, вовсе не беспокоило столь быстрое прекращение автомобильных прогулок. Он уже успел соорудить миниатюрную сенокосилку, в которую он впряг нашего пса — боксера Вауза. С его помощью старик решил подстричь газон. Добрался он и до детских цветных карандашей и нарисовал мой портрет. Кроме того, у него созрел грандиозный замысел перестройки парадной лестницы в нашем доме.
Я догадывался, что маме нелегко столько времени терпеть в доме гостя, но, по-моему, она все-таки была слишком бесцеремонна с синьором да Винчи. Так, она настояла на том, чтобы он ел в своей комнате — его манеры могли дурно повлиять на близнецов. К тому же она постоянно напоминала папе о том, что ей приходится готовить отдельно для постороннего человека. После обеда гость обычно пел, аккомпанируя себе на лире, которую смастерил из маминого посеребренного чайного подноса. Песни его при этом день ото дня звучали все печальнее.
Мама не стала ходить вокруг да около, а сразу взяла быка за рога:
— Уинстон, я больше так не могу!
Папа, который в этот момент обдумывал одну из наиболее сложных глав своей книги о Леонардо, лишь что-то невнятно пробормотал. Мысли свои он записывал прямо на скатерти.
— Я, конечно, понимаю, какой это великий человек и какая высокая честь принимать его в своем доме, но любая женщина на моем месте не потерпела бы такого. — Голос у мамы задрожал. Это не предвещало добра, и папа должен был бы насторожиться, однако он слишком был увлечен своей работой. — Этот человек рисует всякие непристойности… — не унималась мама. — Что, если их увидят дети?
Тут папа поднял голову.
— Лилиан, да Винчи интересует анатомия. Неужели он не может спокойно делать обычные анатомические рисунки? — Папа выпятил челюсть. — Эти рисунки нужны для моей книги.
— Вероятно, поэтому ты позволил ему резать на куски несчастных зверушек? — спросила мама, едва сдерживая слезы.
— Да, именно поэтому я позволил ему резать на куски несчастных зверушек, — передразнил ее папа.
В ответ мама швырнула на стол доску для разделки мяса и крикнула:
— Уин, сегодня я обнаружила в холодильнике мышиные потроха! Я закричала в ужасе, а он с улыбочкой спрятался за кухонную дверь. Это он нарочно ждал, когда я туда полезу, честное слово, хотел посмеяться надо мной!
Высказав все это, мама ушла на кухню, чтобы близнецы не видели, как она плачет.
Подобные сцены повторялись чуть ли не каждый день. Тем временем синьор да Винчи начал рисовать на стене нашего холла изумительную картину, изображавшую ангелов и демонов, души грешников и тому подобное. Поначалу мама этого не замечала: всякий раз, когда синьор да Винчи спускался по лестнице, она уходила в слезах — до того у нее сдали нервы. Но однажды, в воскресенье, она как следует присмотрелась к картине и так рассердилась, что схватила полное ведро белой краски “Супер Кем Тон”, валик на длинной палке и замазала всю картину. Два дня синьор да Винчи ходил надутый, и я его понимаю. Потом он вроде бы забыл о случившемся и целую неделю наблюдал за птицами и рисовал их крылышки. Как сказал мне папа, синьору да Винчи едва ли не первому пришло в голову, что человек может летать.
Однажды мы с да Винчи отправились на прогулку и по привычке наблюдали за птицами, как вдруг над нашими головами с ревом пронесся реактивный лайнер. Признаться, тут я испугался, что старик спятит, — так он разволновался. С большим трудом мне удалось его успокоить. Дома я отыскал детскую книжку об авиации и с помощью картинок и жестов — старик при этом тоже делал разные движения руками — объяснил ему, что такое самолеты. Он долго сидел в раздумье на лужайке. Наверное, он был сильно расстроен — ведь ему и здесь хотелось быть первооткрывателем. Потом он снова начал жестикулировать, и я догадался, что его интересует, удалось ли кому-либо из людей подняться в воздух без помощи летательных аппаратов. На это я с помощью рисунков, жестов и отдельных слов ответил, что такое еще никому не удавалось. Старик несказанно обрадовался, вскочил и начал махать руками и рисовать разные предметы, которые были ему необходимы и которые, как он надеялся, я ему достану.
Вместе с близнецами мы принялись таскать в дом алюминиевую фольгу и синтетическую пленку, обрезки дерева и полоски металла, добывали мы их главным образом в кабинете труда седьмого класса средней школы. Синьор да Винчи прятал все это богатство на чердаке сарая. Вскоре послышался стук его молотка, старик что-то начал пилить, а потом снова запел.
Папа никогда даже близко не подходил к сараю. Он был слишком занят своей книгой и, думается, рад, что синьора да Винчи нет рядом, так как общение с ним отвлекало его от работы. Кроме того, старик мог сказать отцу что-нибудь такое, что вынудило бы его переписывать целые главы. У папы сложилось свое собственное представление о синьоре да Винчи, и ему не хотелось, чтобы что-то на его взгляды повлияло. Кроме того, у папы были нелады с мамой. У мамы постоянно дрожали руки, она то и дело хватала папу за рукав, не обращая внимания на то, что он пишет, и не переставала твердить ему, что все в доме идет вкривь и вкось.
— …И он задумал превратить нашу собаку в боевую машину…
Старший из близнецов, Ричард, пытался объяснить, что синьор да Винчи решил научить Вауза косить траву, но мама и слушать не желала.
— Лилиан, когда мы получим наконец деньги за книгу, — говорил обычно папа, — мы подыщем для старика подходящее местечко Может быть… — При этом ему удавалось придать своему лицу озабоченное выражение. — Может быть, нам удастся его куда-нибудь пристроить… Он никогда не сможет жить среди современных людей…
Близнецы ничего толком не понимали, но меня подобные рассуждения очень огорчали, и я поклялся, что не допущу, чтобы с синьором да Винчи случилась какая-нибудь беда.
— Как бы мне хотелось, чтобы в нашей семье снова воцарились мир и покой, — часто повторяла мама.
При этом она принималась тихонько плакать, а папа продолжал трудиться над книгой.
Однажды вечером, сидя у ручья, синьор да Винчи извлек откуда-то забавного игрушечного тигра, которого он смастерил для близнецов. На вид тигр был словно из чистого золота. Старик положил игрушку на камень, и она начала двигаться, жужжа и потрескивая. В руках синьора да Винчи вдруг появилась небольшая палочка, и он легонько прикоснулся ею к игрушке.
Тигр тут же распался на две половинки: на изломе он был дивной сапфировой голубизны, а посередине белели крохотные лилии. Близнецы так обрадовались, что бросились обнимать старика, и он едва не прослезился. Некоторое время спустя ребятишки отправились домой спать, а мы с синьором да Винчи остались сидеть у ручья. Над нами снова пролетел реактивный лайнер, и старик раскинул руки в стороны, желая показать, что готов последовать за самолетом. Говорят, нигде нет такого голубого неба, как в Италии, и в этот момент мне показалось, что синьор да Винчи хочет взмыть вверх и обрести свое прежнее пристанище в небесной голубизне.
Самолет улетел, сделалось совсем тихо, и в надвигавшихся сумерках небо начало быстро темнеть. Некоторое время спустя синьор да Винчи взглянул мне в лицо, и в его глазах отразились все его надежды и чаяния Затем в них возник недоуменный вопрос: “В чем я провинился?”
В этот момент мне захотелось, чтобы отцу, который вырвал этого человека из привычного окружения, тоже стало бы не по себе.
День ото дня синьор да Винчи выглядел все более усталым. Наверное, он догадывался, как относится мама к его пребыванию в доме. Всякий раз, когда старик пытался поговорить с папой, он уходил ни с чем — папа был так занят книгой, что у него не было времени для гостя.