Патриция увидела браслет с крошечной ящерицей, усыпанной бриллиантами.
— Спасибо, милый. Это чудесная вещь, — прошептала она, совсем не уверенная, что будет с удовольствием надевать памятное украшение. Она знала, как ждал Эрик сына — продолжателя дела, идейного союзника, наследника.
Он все давно определил и разложил по полочкам: план обучения мальчика, личные воспитательные принципы, атмосферу дома, должную стать с появлением сына более деловой и строгой. И не сомневался в том, что станет кумиром и образцом для подражания — ведь отпрыск старинного рода должен быть копией своего отца.
— Дорогая, нам надо серьезно поговорить. Думаю, откладывать разговор неэтично и негуманно. Взрослые люди не должны потворствовать произрастанию в своем сознании фальшивых иллюзий. — Эрик сложил на коленях руки и выпрямился в кресле. Узкое бледное лицо выражало непоколебимую решительность, основанную на чувстве собственного превосходства. Именно так выглядел заместитель директора одного из крупнейших в Европе банков, когда объявлял подчиненным об административных нововведениях или общался с неудачливыми конкурентами.
Патриция молчала, перебирая браслет похолодевшими пальцами. Она любила этого человека уже три года и, лишь забеременев, смогла отказаться в общении с ним от официального «вы». Но, перейдя с женой на интимный тон, Эрик не лишился возвышающего его над обыденностью и житейской пошлостью пьедестала. За обеденным столом, во время лирических прогулок вдвоем и даже в постели с любимой супругой он оставался достойным отпрыском древнего рода Девизо, относящегося чуть ли не к наследникам Юлия Цезаря.
— Доктор Эванс сообщил мне, что в результате произведенной операции ты лишилась возможности материнства. — Cказав это, Эрик великодушно сжал руку жены. Он вряд ли простил ее, но считал гуманным снизойти до видимости прощения. — Доктор сетовал, что моя жена имела недостаточный надзор во время беременности. Физические упражнения и строгая диета позволили бы избежать хирургического вмешательства и связанных с ним последствий. Но в семье Алленов, как известно, легкомыслие сочетается с леностью и пристрастием к сладостям.
Патриция не слушала. Тихие слезы катились по ее щекам, а на душе было пусто, как и в бесплодном теперь, ноющем животе. Вот так в одно мгновение разрушилась ее благополучная, до мелочей налаженная жизнь.
— Бессмысленно изводить себя запоздалыми упреками. — Эрик выдавил фальшивую улыбку. Ему было приятно, что жена страдает от своей потери, в которой сама же, конечно, виновна. Эванс по доброте душевной говорил об узких костях таза госпожи Аллен и злой случайности, повернувшей плод в самое неудобное для родов положение. Но Эрик Девизо не сомневался: если бы супруга хоть отчасти была наделена присущим ему здравым смыслом и старательно придерживалась советов мужа, они бы имели не одного, а несколько отменных сыновей.
— Боже… Боже! Мне так горько, Эрик… Я… я должна была умереть! — Пат зарыдала, спрятав лицо в ладонях.
— Перестань, не следует усугублять свое недомогание. — Муж крепко стиснул тонкие губы. — И еще одно, Патриция. Если хочешь, это ультиматум с моей стороны. — Эрик не счел нужным откладывать неприятный разговор. Ему не терпелось нанести еще один удар этой обманувшей его лучшие надежды женщине. Этой изнеженной, беспечной, как птичка, французской красотке, которую он однажды возжелал с такой силой, что сделал своей женой, а потом уже наложницей, рабыней.
— Милая, речь идет о судьбе нашего брака. — Голос Эрика стал изуверски вкрадчивым. — Ты никогда больше не выйдешь на сцену, если имеешь намерение остаться со мной. Ты должна стать примерной женой и матерью. Не такой, как это принято в твоей семье…
Патриция не прореагировала на всегда больно ранившую неприязнь мужа к ее матери, Парижу, Франции — всему, что окружало ее с детства: порханию музыки в просторных комнатах, запаху свежей краски от приобретенных отцом картин, открытости и демократизму их шикарного «богемного» парижского дома, духу грациозной непринужденности и легкости в решении всех жизненных проблем, включая самые серьезные, относимые Эриком к рангу «стратегически важных». Аллены славились широтой взглядов, утонченностью вкусов, великодушием и снисходительностью, свойственными редкому союзу богатства и искусства.
Патриция гордилась своей семьей, не позволяя обычно Эрику переходить в открытое наступление. Cейчас у нее не было сил возмущаться, спорить или просить пощады. Неудержимо клонило в сон и хотелось, чтобы этот человек с убийственно спокойным голосом ушел.
— Потом, потом, Эрик. Прошу тебя, позже. Мне нехорошо.
— Теперь или никогда. Я хочу разорвать этот порочный круг сейчас же. Хорошая актриса не может быть достойной супругой, а достойная супруга не станет лицедейкой. Выбирай.
— Хорошо. Ты победил, Эрик. — Патриция горько улыбнулась, зная, как всегда льстило мужу придуманное ею обращение — «мой победитель». Сейчас в ее голосе сквозила грустная ирония.
— Отлично. Остальное решим дома, — сразу же согласился Эрик, не выносивший «психологических драм», и нажал на кнопку звонка. В дверях тут же появилась Сесиль, а за нею медсестра с запеленутым младенцем в руках.
— Ну, наконец-то! Поздравляю, дочка! — Сесиль бросилась к дочери, почти оттолкнув освободившего ей место зятя. — Почему слезы? Сегодня у нас большая радость! Ну, возьми, подержи свою малышку — она такая прелесть!
Патриция неуверенно придержала рукой дочь, положенную ей под бок медсестрой.
— Мама, ты еще не знаешь… — начала она.
— Все, все знаю, дорогая. Значит, так распорядились небеса. Там решили, что наша крошка должна стать единственным сокровищем своей семьи. — Сесиль склонилась над ребенком, дотронувшись до сжатой в кулачок крошечной ручки. — Эрик, дорогой, подойдите же ближе, не бойтесь!
Новоиспеченный отец бросил взгляд на свою дочь из-за плеча тещи. Да, именно этого он и боялся. Девочка не только явилась непрошеной, подменив долгожданного сына, она лишила его настоящего отцовства, поскольку только мальчику может быть отдано сердце мужчины. И вдобавок ко всему эта куколка действительно станет главной в семье, захватив в душе Патриции принадлежащее мужу место. Она превратит его дом в дом Алленов. В горле Эрика застрял комок обиды. С трудом сдерживая слезы, он крепко сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладонь, и отступил к окну. И тут же, как всегда бывало после нанесенного ему удара, почувствовал азарт бойца. Нет, он не примет поражения. Девочка станет тем, кем полагалось стать сыну. Она будет достойной преемницей принципов рода Девизо.
— Вы не находите, что малютка чрезвычайно похожа на маму и свою очаровательную молодую бабушку? — некстати воскликнула медсестра, пытаясь разрядить возникшее напряжение. — Мадам Патриция — настоящая красавица, и девчушка, думаю, в невестах не засидится.
— Пожалуй, мне пора идти — я не спал всю ночь. — Склонившись над кроватью, Эрик поцеловал руку жены. Его холодный взгляд мельком коснулся ребенка. — Я позабочусь насчет имени девочки, дорогая.
Патриция благодарно улыбнулась и сжала пальцы мужа. Все-таки он очень великодушен, ведь было сразу решено, что сына назовут Эриком, о девочке они и не думали.
Слезы снова потекли по ее щекам, и сквозь их теплую пелену женщина увидела крошечное личико с чмокающими, собранными в бутон губами. На пухлых щечках лежали длинные, абсолютно кукольные ресницы. Они дрогнули и медленно поднялись: на молодую мать пристально и серьезно смотрели круглые эмалево-синие глаза. Мгновение — одно короткое, пронзительное мгновение, и суть единства родившего и рожденного открылась во всей своей непостижимо прекрасной, мудрой глубине.
Мощный разряд любви и нежности пронзил Патрицию. Ничего более не желая, ни о чем не жалея, она погрузилась в горячую волну неведомого ранее счастья…
— Дорогая, я все уже решил, — сообщил вечером по телефону Эрик. — Нашу дочь зовут Дикси. Дикси Девизо.
«Хороша, до неприличия хороша!» — Сесиль радовалась вертящейся перед зеркалом внучке, изображая, однако, некоторое недовольство в угоду Маргарет — матери Эрика, тоже прибывшей в Женеву к празднованию шестнадцатилетия Дикси. Платье для торжества Сесиль привезла из Парижа и теперь ясно видела, что несколько просчиталась.
— Девочка так быстро растет… Пат сообщила мне все размеры… Но ведь юбку можно немного отпустить… — неожиданно для себя ретировалась Сесиль под осуждающим взглядом Маргарет Девизо, шестидесятилетней маленькой сухой дамы, державшейся с королевской чопорностью.
Маргарет, вдовствующая два десятилетия, боготворила сына и до сих пор не могла смириться с его женитьбой на парижской актриске. Ее неприязнь не смягчало и то, что Патриция Аллен была актрисой, что называется, серьезной и до замужества успела сыграть лишь три роли в классических спектаклях, «проявив незаурядное трагическое дарование» (как неоднократно подчеркивала Сесиль). Представительница семьи потомственных банкиров, породнившись с аристократом Девизо, возвела в непреложную истину правило «трех П», которому поклонялась чуть ли не с пеленок: «Порядок, приличия, привилегированность».