– Шаланда.
– Полная кефали?
– Не знаю, будет ли шаланда полна кефали, но по лещу на брата Жора обещал.
– Ну, если Жора обещал… – опять с капризностью в голосе начал Худолей, но Пафнутьев перебил его:
– Спокойно! Хватит причитать! Ты помнишь случай, чтобы Шаланда пообещал леща и не принес?
– Не знаю, что и сказать. Я вообще не помню, чтобы Шаланда когда-нибудь кому-нибудь что-нибудь пообещал, а уж тем более принес!
– Худолей! Остановись! Вон видишь – за столиком под деревом сидит Шаланда и радостно размахивает руками? В каждой ладони у него по лещу.
– Чудны дела твои, господи! – Худолей глубоко вздохнул. – У меня бутылочка с собой. А, Паша?..
– Все, что с собой, то и кстати, – одобрил Пафнутьев, присаживаясь к столику. – Знакомься, Шаланда. Этот человек с бутылкой, выпирающей из кармана, – Худолей.
– Да насмотрелся я на твоего Худолея! Ничего, кроме бутылки, из него выпирать не может!
– Прошу заметить, уважаемые, из меня могут выпирать только непочатые бутылки. Хотя некоторые предпочитают встречать гостей пустой тарой. – Худолей кивнул на пляшку, притаившуюся под столом.
– Да стояла она там, когда я пришел! – взвился Шаланда. – До меня ее опорожнили!
– Замнем для ясности, – пропел Худолей, придвигая к столу еще один стул.
Оставим ребят за столиком, пусть поговорят. Тем более что ничего нового они в этот вечер друг другу не сказали.
Шаланда, как обычно, подтрунивал над Худолеем, тот отмалчивался, понимая беззлобность этих шуточек. Пафнутьев поощрительно поглядывал на своих собутыльников и тоже помалкивал.
Иногда он опускал руку в карман куртки и вертел в пальцах проржавевшую пуговицу с пропеллером, выдавленным на ней. Павел словно подпитывался от него злой энергией, вопросами, догадками, которые завтра понадобятся ему в разговорах с матерями погибших девочек.
Печальные события десятилетней давности становились ему все более близкими и понятными, обрастали сведениями, которых могло и не быть в действительности. Но это его нисколько не смущало. Все подробности случившегося, даже придуманные им, уже работали, помогали раскрыть давнее преступление.
– Паша! – не выдержал Шаланда. – Скажи уже, наконец, что-нибудь! А то у меня такое ощущение, что ты завтра утром потребуешь группу захвата.
– Чуть попозже, Жора. – Пафнутьев вздохнул. – Прекрасная погода, не правда ли?
– Лучше не бывает. – Шаланда тяжело качнул кудлатой головой. – Особенно мне нравится луна. Только что-то она маловата сегодня.
– Зато круглая, – добавил Худолей.
– Круглыми бывают только дураки, – проворчал Шаланда.
– Жора! – изумленно воскликнул Пафнутьев. – А тебе-то откуда это известно?!
– Умный потому что. Хотя с виду этого и не скажешь. Да, Паша? – Шаланда горделиво вскинул голову.
Все. Оставим ребят. Не до разговоров им сегодня. Вот завтра вечером – другое дело. Тогда будут новости.
Маленький домик за редким штакетником Пафнутьев нашел быстро. Здесь проживала в полном одиночестве Евдокия Ивановна Сазонова, мать одной из погибших девочек.
Едва раздался звонкий лай маленькой белой собаки, хозяйка появилась на пороге.
– Входите. – Она отошла в темноту коридора и остановилась там, придерживая дверь. – Давно вас жду. Можно сказать, с самого рассвета.
– Если бы предупредили, то я и пришел бы на рассвете, – проговорил Пафнутьев почти серьезно.
– Да ладно вам, – смутилась хозяйка. – Тут приходил ваш парнишка, просил письма, фотографии. Ничего я ему не дала. Ходят тут всякие. Соседи прибегали, говорят, убийц уже нашли. Неужто это правда?
– Нет, пока мы никого не нашли, – сказал Пафнутьев и присел к столу, заваленному какими-то документами, фотографиями, письмами. – Так быстро не бывает.
– Жаль. А я уж собралась было к этому убийце идти.
– Зачем? – удивился Пафнутьев.
– Как зачем? Убивать.
– Кого убивать?!
– Ну, этого убийцу.
– Вот так сразу?!
– А чего тянуть? Десять лет ждала. А он-то все эти годы небось жировал вовсю, ни в чем себе не отказывал.
– И как же вы собирались его убивать? – с некоторой оцепенелостью спросил Пафнутьев.
– А молотком! – с усмешкой ответила Евдокия Ивановна. – По темечку. Вон тем молоточком. – Она кивнула в сторону подоконника, залитого солнцем.
На нем лежал массивный молоток, чуть тронутый ржавчиной. Павлу видно было, что им давно уже никто не пользовался.
– Выслежу, подойду сзади в толпе, выну молоточек из сумки и долбану по темечку. Думаю, проломлю ему черепушку. А там уж пусть врачи разбираются, что к чему.
– Вы одна хотели идти, без помощников? – осведомился Пафнутьев.
– Есть у меня помощники, – сказала женщина, плотно сжала сухие губы, чуть помолчала и добавила: – Только я их назвать вам не могу.
– Почему? – простодушно поинтересовался Пафнутьев.
– Потому. Это ведь мои помощники, а не ваши. От вас у них неприятности могут быть. Я правильно все понимаю, Павел Николаевич?
– В общем-то, да. Не могу ничего возразить. А на суд вы не надеетесь, Евдокия Ивановна?
– Нет, не надеюсь. Купят.
– Что купят?
– Суд.
– Кто?
– Убийцы. Ведь купили же они этот ваш суд десять лет назад.
– А вы не боитесь, что сами можете оказаться на скамье подсудимых? – спросил Пафнутьев, прекрасно понимая слабость и зыбкость своего вопроса.
– Нет, Павел Николаевич, нисколько не боюсь. С радостью пойду в любую вашу тюрьму, на какой угодно срок, в камеру к самым страшным злодеям. Моя девочка меня поймет и одобрит. Оттуда головкой кивнет в знак согласия. – Женщина указала корявым пальцем в потолок.
– К крутоватым делам вы себя готовите, – озадаченно пробормотал Пафнутьев.
– Хочу вам повторить, в любой каземат пойду с радостью, – проговорила Евдокия Ивановна. – Если, конечно, мой молоток меня не подведет. А вам я буду помогать во всем и до конца. Только бы вы сделали свое дело и показали пальцем на убийц. Кроме Светы, у меня в жизни нет ничего и никого. Хотите, я вам этот дом завещаю? Он, конечно, не очень, но участок большой, сад, колодец, рядом река.
– Спасибо большое. – Пафнутьев смутился. – Но чуть попозже. Давайте сначала рассмотрим эти снимки. Здесь много групповых. Это все школьные друзья вашей Светы? – Павел вынул из внутреннего кармана пиджака небольшую лупу в медной окантовке.
– Думаете, кто-то из них?
– Евдокия Ивановна, нам не положено думать раньше времени.
– Извините. Да, это все ее школьные снимки. С первого по десятый классы. Все ее одноклассники перебывали в нашем доме, в саду, за этим столом. Почти всех я знаю по именам. Кто-то отсеялся после седьмого класса, кто-то переехал с родителями в другой город. Но в основном класс сохранился до десятого.
– А в тот… в последний вечер собрались одноклассники?
– Конечно, все свои были. Но и посторонние подтянулись. Кто-то с магнитофоном подошел. Музыка, то да се. Дело молодое, наши девочки заметные были. Нарасхват. А этот самый расхват вон как обернулся.
– Драки, потасовки? – спросил Пафнутьев.
– Нет, до этого не доходило. Знаете, может, некоторые ребята были из других классов, но опять же соседские, из ближних дворов.
– На любого молоток поднимете?
– Не задумаюсь ни на миг, Павел Николаевич, – шепотом ответила женщина. – Ни секунды колебаться не буду. Ведь он же враг! Не только мне, но и всем людям. Даже если никого больше не убил, то эту свою охоту в себе носит. Она всегда при нем, никуда не делась.
– А может, у него уже детишки малые бегают?
– Пусть бегают. А ему хватит. Набегался.
– И ваша рука не дрогнет? – уточнил Пафнутьев.
– Не дрогнет, Павел Николаевич. Не сомневайтесь. Если где обнаружится трупик с проломленным черепом, с квадратной дырой в темечке, то даже не сомневайтесь – моя работа.
– Сурово, – негромко проговорил Пафнутьев.
– Сурово?! – Женщина подошла к Пафнутьеву и опустилась перед ним на колени. – Павел Николаевич! А десять лет бессонных ночей? Каково мне было в пустом доме с мертвой девочкой разговаривать, ее платьица перестирывать, во дворе сушить, гладить, в шкафу развешивать? Вдруг вернется однажды! Положите все это на свои весы! Они любой мой грех перевесят, какую угодно вашу статью обесценят!
Пафнутьев неловко поднял женщину с колен, усадил на стул, присел рядом.
– Простите, Евдокия Ивановна, за скорый, глупый мой суд. Сорвалось словечко. Бывает. Не мне вас судить. Да и не за что.
Женщина, не вытирая слез, некоторое время молча смотрела в небольшое окошко.
Потом она резким движением ладони смахнула со щек слезы, обернулась к Пафнутьеву, неожиданно улыбнулась и заявила:
– Ошибаетесь, Павел Николаевич. А юристу это непростительно.
– Боже! – покаянно воскликнул Пафнутьев. – Когда же я успел опростоволоситься?!
– Еще не совершенное, только задуманное преступление уже наказуемо.