Павел поднялся, выглянул в коридор и плотно прикрыл дверь. Потом, поколебавшись, он два раза повернул ключ в замке. Не хотелось ему сейчас ни с кем разговаривать, отвечать на чьи-то вопросы, спрашивать кого угодно о чем-либо.
У него было такое ощущение, будто Евдокия Ивановна не ушла из его кабинета. Она все еще здесь, сидит на стуле, на который ее усадил Худолей, и посматривает на него, Пафнутьева, улыбчиво и почти снисходительно.
«Ну что ж, уважаемая Евдокия Ивановна. Давайте продолжим, если не возражаете. Изымать у вас молоток как орудие будущего смертоубийства, думаю, бесполезно. Вы завтра же обойдете своих подружек и соберете десяток таких молотков, если они вам понадобятся».
«Нисколько в этом не сомневайтесь».
Пафнутьев почти увидел, как женщина усмехнулась.
«У меня такое ощущение, что у вас приготовлен не только молоток. Признавайтесь, Евдокия Ивановна».
«Правильное ощущение».
«И не только у вас, не так ли?»
«Вы опять угадали».
«Сколько же вас?!»
«Вполне достаточно, Павел Николаевич, даже не сомневайтесь».
«И что-то огнестрельное у вас тоже есть, да?»
«Есть. Мы ведь не верим вам, Павел Николаевич».
«Мне не верите?! – ужаснулся Пафнутьев, вышагивая по кабинету от двери до окна. – Мне лично?!»
«Глаза у вас вроде бы честные, и усердие чувствуется. А вот возможностей маловато».
«Возможностей для чего?!» – почти вскричал Пафнутьев, доведший себя до гнева в этом мысленном разговоре.
«Чтоб посадить злодеев, – спокойным негромким голосом ответила Евдокия Ивановна. – Статью найдут удобную. Справки соберут. Детишки, дескать, хворают. Жену надо в больницу класть. Мать помирает. Ко времени суда у них у всех жены забеременеют. Звонки опять же от начальства, письма от рабочих коллективов. А там, глядишь, и амнистия подоспеет». Женщина горько усмехнулась и вдруг испарилась из кабинета.
Да и настойчивый стук в дверь разрушил сосредоточенность этой странной беседы.
– Кого там еще черти несут? – пробормотал Пафнутьев, поворачивая ключ в замке и открывая створку.
На пороге стоял Худолей.
– Некстати? – спросил он, пятясь в коридор.
– Входи, – буркнул Пафнутьев. – Садись. – Он кивнул на стул, еще не остывший после ухода Евдокии Ивановны. – Рассказывай.
– Что рассказывать-то, Паша?
– Все рассказывай. Как на духу. Без утайки.
– Значит, так. В нашу забегаловку отныне с собой приносить ничего нельзя. Говорят, подадим все, чего пожелаете. Но по тройной цене, Паша! Другими словами, перекрыли дыхалку. Я подхожу к директору этой забегаловки. Михалычем его зовут. Мол, это непотребство касается и нас? Мы же постоянные ваши гости, ни в чем дурном не замечены, ведем себя пристойно и даже примерно. К девочкам вашим, к официанткам, не пристаем, матом не ругаемся, в долг не пьем, ночевать не остаемся…
– А он? – перебил его Пафнутьев.
– А он матерится как… да, как собака!
– Значит, достали мужика. Штрафами обложили, пить на халяву повадились, девочек за разные места щиплют.
– Что делать будем, Паша?
– Выручать надо Михалыча, что же еще. Метода обычная. Как разгуляются халявщики, Михалыч пусть свистнет. Ты заходишь с фотоаппаратом и вспышкой. Главное, чтобы она хорошо работала. Эти поганцы больше всего вспышки боятся. И – крупным планом. Пьяные морды, пустые бутылки, раздавленные тарелки, опрокинутые фужеры. Это уж пусть девочки постараются. Я, как обычно, тыл прикрываю. Снимки делаешь цветные и покрупнее. Утром я отношу их прокурору и красочно, живописно раскладываю на громадном его столе. Дескать, в редакции газеты вернули на время по дружбе. Прокурор приходит в ужас и в тот же день обкладывает халявщиков данью. А наша с тобой жизнь у Михалыча продолжается в любви и согласии.
– Паша!.. – Худолей прижал полупрозрачную бледно-розовую ладонь к груди, проглотил комок волнения и признательности, смахнул со щеки набежавшую слезинку и произнес: – Я давно хотел сказать тебе эти слова, но мне всегда что-то мешало. Но сейчас я не могу сдерживаться, да и не хочу, Паша!
– Слушаю тебя внимательно, – хмуро проговорил Пафнутьев.
– Ты очень умный человек, Паша. И невероятно добрый. Я не встречал в своей жизни человека, который, как и ты, мог бы вот так!..
– Я много тебе задолжал?
– Совсем немного, Паша! Сущий пустяк! В любой забегаловке…
– Сегодня рассчитаюсь.
– Я так и знал, Паша! Сердце подсказывало, весь день билось как сумасшедшее. А все ты, Паша!..
– Пока ты в ясной памяти и твердом рассудке, докладываю. Человека в курточке зовут Зайцев Игорь Сергеевич. Он остался верен своему школьному увлечению и закончил летное училище. А сейчас работает в аэропорту города Ростова.
– Паша! Неужели это возможно?!
– Успокойся, Худолей. Здесь нет никакой моей заслуги. Евдокия Ивановна сработала. Сегодня утром она принесла мне имя, отчество и фамилию. Как поется в песне, на бумажке всей помятой. – Пафнутьев через стол придвинул к Худолею лист, вырванный из школьной тетради в клеточку, видимо, оставшейся еще от дочки. – Евдокия Ивановна изложила результат своих поисков именно на этом листке, с явным намеком на то, что вот, дескать, еще один привет тебе, Павел Николаевич, от Светы.
Худолей старательно разровнял бумажку на столе Пафнутьева, вчитался в каждую буковку.
Наконец-то он поднял глаза на любимого руководителя и осведомился:
– Так ты, Паша, утверждаешь, что его зовут Зайцевым Игорем Сергеевичем. Я правильно понял?
– Нет, неправильно. Ты произнес это так, будто я назвал тебе имя насильника и убийцы.
– А на самом деле?
– На самом деле это имя парнишки, который десять лет назад заканчивал школу. Иногда, учась в десятом классе, он надевал курточку с железными пуговицами, на которых был изображен пропеллер. Нравилась ему эта курточка, и он иногда щеголял в ней в ту весну, уже весьма далекую.
– А еще ему нравилась улыбчивая девушка Света, у которой на левой щечке красовалась маленькая родинка. Как это в песне пелось?.. На щечке родинка, а в глазах любовь! Помнишь?
– Помню, – сказал Пафнутьев. – Это был не то узбекский, не то азербайджанский фильм. Но твои слова в сегодняшнем нашем разговоре звучат… плохо. Цинично.
– Виноват, – заявил Худолей и покаянно прижал полупрозрачные ладони к груди.
– Это хорошо. Завтра утром у тебя будет возможность исправиться. Навестишь Евдокию Ивановну, она расскажет тебе свой сон и отведет к своей подружке, у которой в шкафу висит белая курточка с железными пуговицами.
– Та самая?! – восторженно вскричал Худолей.
– Надеюсь. Тебе предстоит эту курточку изъять и доставить сюда, вот на этот стол.
– Паша, как я должен буду это устроить?! Схватить курточку, перепрыгнуть через забор и убежать?
– Можно и через забор. – Пафнутьев пожал плечами. – Но нужно все проделать так, чтобы курточка сохранила свою доказательную силу. Сообразишь? Сумеешь оставить о себе самые добрые воспоминания у хозяйки этой курточки? Не вздумай только ее водкой угощать. И от нее тоже ничего в этом роде не принимай! Убытки я тебе сам восполню.
– Я почему-то сразу об этом подумал.
– Какой ужас! – простонал Пафнутьев.
– Паша, не переживай! Все будет просто очаровательно! Ты же имеешь дело с профессионалом чрезвычайно высокого класса. Будут понятые, протокол изъятия, улыбки до ушей, чай с пряниками…
– Пряники отпадают! – быстро вставил Пафнутьев. – Для их тщательного пережевывания нужны молодые зубы. Только торт. С кремом! А что касается курточки, придумай что-нибудь забавное. Например, снимается в наших местах фильм, герой которого должен быть в такой вот курточке. Посоветуйся с Евдокией Ивановной. Чует мое сердце, что она в подобных делах кумекает получше нас с тобой, вместе взятых. Опять же свой человек, да еще и пострадавшая. Прикинься портным, скажи, что тебе позарез нужно срисовать образец покроя. Или придумай что-нибудь еще более глупое. Главное, чтобы хозяйка курточки не догадалась, что ее мог носить убийца.
– Но рано или поздно мы должны будем все сказать ей открытым текстом!
– Скажем. Придет время, все как на духу выложим. Покаемся в неправедном лукавстве. Но если мы сейчас все ей растолкуем, то она первым же самолетом вылетит в город Ростов. А я должен побывать там раньше этой особы. Хотя бы дня за три, за недельку до нее. Сделаешь? – Пафнутьев жалобно посмотрел на Худолея.
– Паша, ты ведь во мне и не сомневаешься. Кстати, знаешь, я ведь и в Ростове не буду лишним.
– Знаю, – негромко обронил Пафнутьев.
– Значит, едем?
– Значит, едем.
– Начальство отпустит?
– Мои проблемы, – сказал Пафнутьев и тяжко вздохнул. – Ну так что, пошли? Как говорится, долг платежом красен.
– Паша! – радостно воскликнул Худолей. – Как тебе удается каждый раз, в любой жизненной закваске находить единственно правильные, нужные в эту вот самую секунду, обнадеживающие слова?! Уму непостижимо!