— Егор… — протянул новоприбывший. Он удивленно крутил головой, таращил серые глаза и мелко дрожал, не в силах осмыслить ситуацию.
— Какие люди и без охраны! — хохотнул Антон. — Я давно тебя поджидал.
Мальчишка недоуменно уставился на него.
— Не бойся, у нас тут классно! — подбодрил новичка Кирилл. Привыкнешь. Главное, ни уроков тут, ни киллеров, ни прочих глупостей…
— И зубы можно не чистить! — высказался Лэн. Нонова метнула в его сторону осуждающий взгляд и уже открыла было рот…
— У вас там, значит, февраль? — деловито поинтересовался Антон.
— Не, март, — отозвался пацан. — А что?
— А то, что шкур на тебе нацеплено… — объяснил Антон. — А у нас тут двадцать семь по Цельсию. Ныне и присно, и во веки веков. Так что давай, скидывай одежку-то. Вон, на ребят посмотри, — кивнул он на прожаренных солнцем Лэна с Кириллом. — Здесь у нас так ходят. Как бы тропики, блин…
— Я… — тихо прошептал Егор, — я не знаю. Я лучше домой… Можно?
— Нельзя, Егорушка, — печально проговорил Чингиз, жестом останавливая готового отпустить сомнительную шутку Антона. — Увы, отсюда не возвращаются.
— А почему? — смаргивая навернувшиеся слезы, спросил пацан.
— Потому что ты отработан, — сухо пояснил Чингиз. — Как и все мы тут.
— А что значит отработан? — хмуро спросил Егор, подозрительно шмыгнув носом.
— Вот что, пойдем, погуляем, я тебе дорогой все объясню. — Чингиз положил мальчишке руку на плечо и повел куда-то вдоль прибрежной полосы.
На западе еще расплывалось рыжее пятно, капля томатного сока на чернильно-синей скатерти неба, но темень уже обволакивала остров, сухая, беззвездная и безлунная. Просто синева, незаметно становящаяся чернотой.
— Молодежь, кончай дуться, занялись бы костром, что ли, — миролюбиво предложил Падла. Он не глядя хлопнул присосавшегося к волосатой ляжке комара и высказался в пустое, душное пространство:
— Ничего, привыкнет пацан. Все мы через это прошли. В конце концов, могло быть и хуже.
— Почему хуже? — сейчас же вклинился Кирилл. — Разве бывает хуже?
— Бывает, — заметил Падла. — Растаяли бы, и все дела.
Игорь мрачно усмехнулся.
— Ты и в самом деле полагаешь это худшим вариантом?
Откинув наползающую на глаза седую прядь волос, он отвернулся в сторону моря, пытаясь что-то разглядеть за иссиня-багровым рубцом заката.
— А разве нет? — неожиданно миролюбиво заметил Падла. — Имхо, лучше икстишка, чем «Агат». Другие вон растворились. Типа мороженого во рту… Нам, ребята, еще повезло, Автор достался более-менее, с некоторой фантазией. Что, скажете, плохой остров слепил?
— Все-таки какая-никакая, а жизнь… — деликатно кашлянув, согласился с ним профессор. — Да, раньше нам всем было лучше, но поймите, молодые люди, нельзя же вечно кататься с горки… Наступает пора возить саночки.
— Аркадий Львович, — мрачно перебил его Игорь, — знаете, в чем неустранимый порок вашей философии? Вы способны оправдать что угодно, где угодно и когда угодно. Господи, да ведь мы тысячу раз все это обмусоливали. И я тысячу раз вам говорил — прощать Автору свинство не намерен. Я не просил этого курорта, меня вполне устраивала тихая, уютная смерть от атомарника. Ну неужели вы не понимаете — стыдно брать подачку. Там мы жили по-всякому, пускай иногда и плохо, но знали, что мы — настоящие, и все вокруг нас настоящее. Верили, дрались, любили, трусили — все было истинным. И насколько милосерднее было бы просто вычеркнуть нас. Если уж он никак не мог не придумывать. Так нет же, этот лауреат полкило булыжников подарил нам списанный остров. Вместе с сознанием нашей иллюзорности. Он, наверное, пьян был, скотина.
Зальцман вновь принялся протирать очки — похоже, ему просто необходимо было чем-то занять руки. Низенький, худой, он напоминал сейчас подростка, за минуту постаревшего на шестьдесят лет. И лишь окаймляющие лысину снежно-седые пряди разрушали иллюзию.
— Игорь, дорогой, мы и в самом деле тысячу раз все это обсуждали. И вы тысячу раз отказывались меня понять. Что ж, давайте начнем в тысячу первый. И прежде всего — откуда взялось это деление — настоящая жизнь, квазижизнь? Никто еще не опроверг старика Декарта. Мыслю — стало быть, существую. Вот и мы поскольку мыслим, то и существуем, живем… Я не считаю остров иллюзией большей, чем Ботанический сад, где в меня всадил несколько пуль этот довольно странный молодой человек.
Вы говорите, унизительно? Позвольте, коллега, никто не может унизить меня, пока я сам не растопчу свою душу. Автор, говорите? Во-первых, все это не более чем предположение. Да, каждый из нас смутно вспоминает нечто, да, из этих фрагментов складывается довольно занятная мозаика. Но с неменьшим успехом можно выдвинуть и иные версии. А даже если и принять в качестве рабочей гипотезы… Тогда получается примерно так. Мы для нашего Автора всего лишь плоды его натренированной фантазии, о нашей реальности он, бедняга, и не подозревает. Он придумал нас? А если все наоборот и это мы придумали его? Или есть некто, кто сочинил и его, и содержимое его грез, то есть нас? А может, воображение и реальность — лишь разные измерения чего-то единого, непостижимого нашим рассудком? Может, наш Автор ничего и не сочиняет, а просто инициирует уже существующие виртуальные вселенные? Грубо говоря, он давит кнопки на компьютере, но компьютер-то изобрели другие. Просто он оказался в нужное время в нужном месте. Так чего же на него злиться? Кому от этого станет лучше? Да, он выкинул нас из головы, выкинул сюда, на остров. Так он никогда и не верил в нас по-настоящему. А представьте, он все понял и осознал? Вам его не жаль, Игорь? С ума ведь сойдет человек. В лучшем случае сопьется. А то и как один из твоих старших друзей, мальчик, — сухоньким пальцем он неожиданно ткнул в притихшего Кирилла. — Творческие люди, они непредсказуемы. И, кстати говоря, что тогда случится со всеми нами? Впрочем, и это не главное. Поймите, Игорь, я философ, я не могу давать волю эмоциям, мой долг — рассмотреть проблему профессионально…
— А дальше? На ученом совете доложите? — буркнул под нос Падла, но вообще-то глуховатый Зальцман его услышал.
— Вы зря смеетесь, юноша. Понимание ценно само по себе, утилитарный подход здесь неуместен. Темнота, невежество недостойны человека. В какую бы скверную историю мы ни влипли, первый и необходимый шаг к спасению — это Знание. Заметьте, не Сила, не Власть, и даже не Развитие. Ибо лишняя информация — это лишняя степень свободы.
— Свобода лишней не бывает, — нервно заметил Антон.
— Не говорите глупостей! — сейчас же вклинилась в разговор Нонова. Несмотря на успевшее уже уползти под горизонт солнце, она так и не рассталась со своим защитным зонтиком и сейчас вертела его в пухлых белых руках, точно истинный ценитель — замысловатое холодное оружие. — Любой нормальный человек прекрасно понимает, что мера допустимой свободы — это строго ограниченная величина, коррелирующая с психотипом индивидуума. Я читала об этом в одной книжке, и стало быть, сомнения неуместны. Вы же, Антон, как особь, испорченная своими былыми сверхвозможностями, уже неспособны оценивать себя критически и довольствоваться реальным. Скромнее надо быть, воздержаннее на язык…
— Чья бы корова… — невоспитанно заявил Падла и рывком принял вертикальное положение. — Устал я от ваших философий, вот так вот. Пойду, что ли, моцион совершу… — и он уковылял куда-то вбок. Спустя минуту и Ольга, так и не дождавшаяся от Антона выпадов, удалилась во тьму — в те же пышные, шелестящие иззубренно-острыми листьями кусты. Оставшиеся на площадке деликатно повернулись в противоположную сторону — туда, где растаяли во мраке Чингиз с Егором.
Чингиз шагал медленно, тяжело. Здесь, на широкой прибрежной полосе, можно было не бояться наколоть ногу сучком или острым камнем, но все равно — торопиться некуда, времени — хоть горстями черпай, а разлившаяся вокруг ночь скрадывала пространство.
— Вот, значит, такие дела, Егорка, — устало протянул Чингиз. — Грустно вот так сразу все обнаружить. Сваливается на тебя как лавина, и чувствуешь себя мухой между стеклами.
— Это вы про что? Про то, что все было ненастоящее?
— Про то, что ты сам ненастоящий, — вздохнул Чингиз, — ты сам лишь игрушка, и жизнь твою сочинили, и говоришь ты слова, которые в тебя Автор вложил, и думаешь только то, что положено. Им положено. Люди в том, в реальном мире прочтут про тебя, чаю хлебнут, бутерброд съедят. Им, может, и понравится… Обидно, Егорка. Я вон тоже когда-то думал, что все по правде, что живу я в роскошной двухэтажной квартире, держу московский рынок компакт-дисков, пью отборное пиво в компании верных друзей. А как выдастся свободная минутка — сажусь к компу, вспомнить молодость, чего-нибудь напрограммить, или, к примеру, хакнуть… Самое смешное, Автор-то наш полный ламер в этих делах, руки кривые по дефолту. А я вот, его творение… Или дядя Падла… Тот тем более…