— Вот есть… Какая-то черная. Только на ней, к сожалению, маленькое белое пятно.
— Милый мой, ты смотришь на эту вещь негативно. Это белая скатерть, но сплошь залитая чернилами, кроме этого белого места. И, конечно, залил ее Клинков. Он всюду постарается.
— Да уж, — отозвался из-за угла Клинков, поймавший только последнюю фразу. — Я всегда стараюсь. Я старательный. а вы всегда на меня кричите. Вон Марусю привел. Маруся, поцелуй меня.
— Уйди, уйди, не лезь. Заберите его от меня, или я его вымажу тестом.
Вдруг Подходцев застонал.
— Эх, черррт! Сломался!
— Что?
— Ключ от сардинок. Я попробовал открыть.
— Значит, пропала коробка, — ахнул Громов. — Теперь уж ничего не сделаешь. Помнишь, у нас тоже этак сломался ключ… Мы пробовали открыть ногтями, потом стучали по коробке каблуками, бросали на пол, думая, что она разобьется. Исковеркали — так и пропала коробка…
— И глупо, — отозвался Клинков. — Я тогда же предлагал подложить ее на рельсы, под колесо трамвая. В этих случаях самое верное — трамвай.
— Давайте, я открою, — сказала озабоченная Маруся, отрываясь от теста.
— Видите, какая она у меня умница, — вскричал Клинков. — Я знал, что с сардинами что-нибудь случится и привел ее.
— Отстань! Подходцев, режь колбасу. Знаешь, можно ее этакой звездочкой разложить. Красиво!
— Ножа нет, — сказал Подходцев.
— Можно без ножа, — посоветовал Клинков. — Взять просто откусить кусок и выплюнуть, откусить и выплюнуть. Так и нарежем.
— Ничего другого не остается. Кто-же этим займется?
Клинков категорически заявил:
— Конечно, я.
— Почему-же ты, — поморщился Подходцев. — Уж лучше я.
— Или я!
— Неужели, у вас нет ножа? — удивилась Маруся.
— Был прекрасный нож. Но пришел этот мошенник Харченко и взял его якобы для того, чтобы убить свою любовницу, которая ему изменяла. Любовницы не убил, а просто замошенничал ножик.
— И штопор был; и штопора нет,
— Где-же он?
— Неужели ты не знаешь? Клинков погубил штопор; ему, после обильных возлияний, пришла на улице в голову мысль: откупорить земной шар.
— Вот свинья-то. Как-же он это сделал?
— Вынул штопор и стал ввинчивать в деревянную тротуарную тумбу. Это, говорит, пробка, и я, говорит, откупорю земной шар.
— Неужели, я это сделал? — с сомнением спросил Клинков.
— Конечно. На прошлой неделе. Уж я не говорю о рюмках — все перебиты. И перебил Клинков.
— Все я, да я… Впрочем, братцы, обо мне не думайте: я буду пить из чернильницы.
— Нет, чернильница моя, — ты можешь взять себе пепельницу. Или сделай из бумаги трубочку.
III.Маруся с изумлением слушала эти странные разговоры; потом вытерла руки о фартук, сооруженный из наволочки, и, взяв карандаш и бумагу, молча стала писать…
— Каламбур записываешь? — спросил Клинков.
— Я записала тут, что купить надо. Вилок, ножей, штопор, рюмки и тарелки. Покупайте посуду, где брак — там дешевле… Всего рубля четыре выйдет.
— Дай денег, — обратился Клинков к Подходцеву.
— Что ты, милый? Я последние за муку отдал.
— Ну, ты дай.
— Я тоже все истратил. Да, ведь, у тебя должны быть?
Клинков смущенно приблизил бумагу к глазам и сказал:
— Едва ли по этой записке отпустят.
— Почему?
— Тарелка через «ять» написана. Потом «периц» через «и». Такого перца ни в одной лавке не найдешь.
— Клинков! — сурово сказал Подходцев. — Ты что-то подозрительно завертелся? Куда ты дел деньги, а?
— Никуда. Вот они. Видишь — пять рублей.
— Так за чем-же остановка?
— Видите ли, — смутился Клинков. — Я думаю, что эти деньги… я… должен… отдать… Марусе…
— Мне? — искренно удивилась Маруся. — За что?…
— Ну… ты понимаешь… по справедливости… я же тебя привел… оторвал от дела…
— И верно! — сухо сказал Подходцев. — Отдай ей.
Маруся вдруг засуетилась, сняла с себя фартук, одернула засученные рукава, схватила шляпу и стала надевать ее дрожащими руками.
— До свиданья… я пойду… я не думала, что вы так…
— А вы… Скверно! Стыдно вам.
— Подходцев дурак и Клинков дурак, — решительно заявил Громов. — Маруся! Мы вас просим остаться. Деньги эти, конечно, пойдут на покупку ножей и прочих тарелок, и я надеюсь, что мы вместе разговеемся; мы с вами куличом, а эти два осла — сеном.
— Ура! — вскричал Клинков. — Дай я тебя поцелую.
— Отстаньте… — улыбнулась сквозь слезы огорченная гостья. — Вы лучше мне покажите, где печь куличи-то.
— О, моя путеводная звезда! Конечно, у хозяйки! У нее этакая печь есть, в которой даже нас, трех отроков, можно изжарить. Мэджи! Вашу руку, достойнейшая, — я вас провожу к хозяйке.
Когда они вышли, Громов сказал задумчиво:
— В сущности, очень порядочная девушка.
— Да… А Клинков осел.
— Конечно. Это не мешает ему быть ослом. Как ты думаешь, она не нарушит ансамбля, если мы ее попросим освятить в церкви кулич и потом разговеться с нами?
— Почему-же… Ведь ты сам-же говорил, что она порядочная девушка.
— А Клинков осел. Верно?
— Клинков, конечно, осел. Смотреть на него противно.
А поздно ночью, когда трое бездельников, язвя, по обыкновению, друг друга, валялись одетые в кроватях в ожидании свяченого кулича — кулич пришел под бодрый звон колоколов, — кулич, увенчанный розаном и несомый разрумянившейся Марусей, «вторым розаном», как ее галантно назвал Клинков.
Друзья радостно вскочили и бросились к Марусе. Она степенно похристосовалась с торжественно настроенным Подходцевым и Громовым, а с Клинковым отказалась, — на том основании, что он не умеет целоваться как следует.
— Да, — хвастливо, подмигнул распутный Клинков. — Мои поцелуи не для этого случая. Не для Пасхи-с! Хе-хе! Позвольте хоть ручку.
Желание его было исполнено не только Марусей, но и двумя бездельниками, сунувшими ему под нос свои руки.
Этой шуткой торжественность минуты были немного нарушена, но когда уселись за стол и чокнулись вином из настоящих стаканов, заедая настоящим свяченым куличом — снова праздничное настроение воцарилось в комнате, освещенной лучами рассвета.
— Какой шик! — воскликнул Клинков, ощупывая новенькую, накрахмаленную скатерть. — У нас совсем, как в приличных буржуазных домах.
— Да… настоящая приличная чопорная семья на четыре персоны!
И все четверо серьезно кивнули головами, упустив из виду, что никогда приличная чопорная семья не допустит сидеть за столом безработную проститутку.