— Мне больше нравится, — сказал я, — когда времена меняются.
Он покосился на меня с неудовольствием.
— Пойдем быстрее, брат паладин!
— А что с Храмом? — спросил я на ходу. — Над ним часто такое вот… с тучами, молниями…
Он посмотрел равнодушно.
— Всегда.
— Ого, — сказал я. — И что?
— И ничего, — ответил он.
— А не вредит? — спросил я. — А что это хоть? Почему?
Он пожал плечами.
— Говорят разное, но мне кажется, просто темнят. Сами точно не знают и даже не догадываются. А когда начинают объяснять, то такое несут, что уши вянут и хочется в зубы двинуть… А когда сцепятся, то такое начинается…
— Что, — спросил я с недоверием, — никто не знает?
Он сказал с досадой:
— Что знают старшие монахи, нам неведомо. Они даже спят отдельно. В смысле, от нас отдельно. А молодые только строят догадки. У нас, да будет тебе известно, послушники по пятнадцать лет трутся, пока их допускают до монашества!.. Так что молодые монахи не обязательно с соплями до пояса. Говорят, то ли от демонов, осаждающих святую обитель, то ли от просто погодных явлений. Хотя, конечно, когда молнии становятся багровыми, а с неба падают камни, то это уже на дождь не похоже, но отец Леклерк все равно стоит на своем. Говорит, особые ветры могут поднимать даже камни и переносить на тысячи миль… но я все равно не понимаю, почему эти дурные ветры всякий раз обрушивают камни на Храм.
— И как, — спросил я, — повреждают сильно?
Он посмотрел на меня с удивлением и чувством превосходства.
— Ничуть. Наш настоятель ограждает обитель святым щитом. Все исчезает, аки дым пред очи Господа.
Следующий зал разделен на три части двумя ровными рядами колонн, толстых, как двухсотлетние дубы. Сверху соединены красиво и торжественно выгнутыми арками, но все серо, и сказочным контрастом в дальней стене три цветных витражных окна со стрельчатыми арками.
В конце коридора он отворил последнюю дверь, я оглянулся. Свечи продолжают гореть так же празднично, свет озаряет стены из камня, делая их похожими на полудрагоценные, что для монастыря вообще-то лишний соблазн.
— Мне нравится, — сказал я и переступил порог.
Комната небольшая, светлая, хотя при таких свечах это нетрудно. За большим общим столом уютно устроились трое монахов, все молодые, при моем появлении поднялись и вежливо поклонились.
Я сказал, скрывая неловкость:
— Я не аббат пока что, так что не надо, а то впаду в гордыню, а на мне и так грехов больше, чем на бродячей собаке репьев.
Брат Жак сказал бодро:
— Это вот брат Смарагд, это Жильберт, дальше Гвальберт Латеранец. Мы иногда завтракаем вместе… ну, а сейчас у нас промежуточная, так сказать, трапеза между ужином и завтраком.
Я сел, сказал осторожно:
— Но вы уверены, что ничего не нарушаете?
Интенсивнее всех в меня всматривается, как я обратил внимание, брат Гвальберт, крупный и с массивной абсолютно лысой головой, что сидит прямо на плечах, минуя шею или вдавив ее так, что ее и нет вовсе, из-за чего поворачивается по-волчьи: всем корпусом.
Я ощутил, что по ту сторону глаз расположен мощный мозг, что смотрит через эти глаза, и хотя это у всех, но у него видно. Это когда смотришь в лицо брата Альдарена, помощника отца Мальбраха, елемозинария, то какой там мозг, в пустой голове лишь вера во Всевышнего…
Брат Жак сел рядом и придвинул мне тарелку с жареной рыбой.
— Ешь, а то не успеешь.
— Отнимут? — спросил я опасливо.
— Мясо принесут, — ответил он со смешком.
— Ого, — сказал я, — я как-то по-другому представлял монастырскую жизнь.
Брат Гвальберт взглянул на меня, как показалось мне, с некоторым колебанием.
— Брат паладин… у нас монастырь, а не сборище немытых аскетов. Мы помним, как святая Колумба каждую ночь читала Псалтырь, стоя в ледяной воде, а Бригита из Киндара в зимнюю ночь окуналась в пруд и молилась там…
Я порылся в памяти.
— Те, для которых Всевышний осушил тот пруд?
Он кивнул.
— Похвально знание таких вещей, брат паладин. Ты, оказывается, человек грамотный… Всевышний в первый раз осушил пруд, но когда его наполнили снова и Бригита подошла к нему, он вскипятил воду, так что ей пришлось отказаться от самой мысли погрузиться в нее. Понимаешь, что хотел сказать Господь?
— Еще бы, — ответил я. — Заставь дурака молиться, он и лоб побьет. А зачем Всевышнему набожные дураки? Ему нужны работники, что преобразуют негостеприимную землю, куда он пинком выбросил Адама, в райский сад наподобие того, который тот потерял!
Он просветлел лицом, вздохнул с превеликим облегчением.
— Святые слова, брат паладин. Ты, оказывается, не только грамотный, но и хорошие книги читал?
— Правильные, — уточнил я. — Хотя да, все правильное — хорошее. Жаль, хорошее не всегда правильное. Прекрасная, кстати, рыба! Такой нежной вообще еще не ел… давненько. Откуда?
— Из наших прудов, — живо ответил за Гвальберта Смарагд, быстрый и остроглазый монах. — У нас там всякая рыба! Даже разная.
Брат Гвальберт проговорил несколько настороженно, как мне показалось:
— Брат паладин, как вам у нас?
— Нормально, — ответил я, — только мне показалось, что приняли как-то странно.
— В чем?
— Опасливо, — сказал я, — что ли…
Жак гулко хохотнул.
— У нас уже полгода ждут визитатора. Вот и подумали, что ты можешь быть им самым.
— А те что, не представляются?
— Одни сразу, — ответил он, — другие погодя… Так бывает легче копаться. Потому аббаты визитаторов не любят. Да и сами монахи…
Неслышно ступая, в келью вошел молодой монах или послушник с огромным подносом в обеих руках, опустил на край стола и начал перекладывать в блюда огромные куски прожаренного мяса.
— Здорово, — сказал я Жаку, — я думал, шутишь насчет мяса.
— Почему? — спросил тот. — Ах да, устав… Понимаешь, у нас тут разногласия насчет устава. Да и вообще… Грядут выборы аббата, наш аббат Бенедарий заявил, что устал и желает уйти на покой. Понимаешь?
— Еще бы, — ответил я мрачно. — Сразу же оказывается, что не все так единодушны во взглядах, идеях и даже реализации. И хотя аббат наверняка рекомендует на место настоятеля своего человека, но немалая группа против…
Наступила тишина, на меня смотрели во все глаза, а брат Жильберт сказал с уверенностью:
— Я же говорил, он — визитатор!
Остальные промолчали, только Жак пихнул меня локтем в бок.
— Что скажешь?
— При чем здесь визитатор, — сказал я, — это же всегда так, когда главу не назначают, а выбирают в результате свободных демократичных выборов. Когда-нибудь монахи эту весьма справедливую систему из желания делать добро навяжут всему миру, даже королей так будут избирать… мы сейчас видим самое начало, как это делается… Значит, есть оппозиция, есть претенденты на кресло настоятеля… Главный вопрос: не будет ли победа оппозиции катастрофой? Так уже бывало, предупреждаю.
Они переглянулись, брат Гвальберт проронил неспешно:
— Сложно сказано, но суть ясна. Если вы не визитатор, то почему здесь? К нам в монастырь так просто не заехать, дескать, мимо по дороге.
Я сказал так же медленно:
— А можно я напомню, что любые результаты выборов, любые ваши планы и задумки будут разрушены раньше чем через полгода… когда прибудет Маркус. Надеюсь, здесь-то о нем слышали?
В комнате повеяло ощутимым холодом. И это не ощущение, я отчетливо видел, как в полной чаше брата Жильберта поверхность покрылась тонкой корочкой льда, но едва он вздохнул и завозился на месте, моментально растаяла.
Все молчали, наконец тихонько подал голос брат Смарагд, вежливо помалкивающий во время умных разговоров:
— Вы прибыли в нужное место, брат паладин. Наш Храм… единственное, что уцелеет. Маркус нам не повредит.
Я сказал зло:
— А остальные? Разве мы не в ответе за всех людей на свете? Даже за дураков, хотя лично я, конечно, всех бы их перебил!
Гвальберт чуть повысил голос:
— Брат паладин, мы сами себя постоянно виним во всем, так что не надо… У вас что, есть возможность драться с Маркусом?
— Я всю жизнь дерусь, — отрезал я. — Почти всегда успешно! Возможно, пришла пора не прятаться, а дать бой?
— А что у вас есть? — спросил он.
— Много чего, — огрызнулся я. — Но с тем, чем я владею, Маркуса не победить, иначе не пришел бы сюда. Но, может быть, совместными усилиями?.. Может быть, что-то успеем придумать?.. Изобрести? Создать?.. Помните, Господь, насылая потоп, предупредил об этом за сто тридцать лет!..
Брат Жильберт спросил озадаченно:
— Вы хотите сказать, что если бы люди покаялись… пусть не все, а какая-то часть, то Господь отменил бы потоп?
— А вам такое не говорили? — спросил я зло. — Человечество все держится на подвижниках. Народ составляют святые, а не толпа, даже если в этой толпе все человечество. Даже ради одного праведника держится мир!