«Да ведь мы для него сейчас единственная семья… Пусть не кровные родичи, только на время, вдруг свалились ему словно снег на голову чужие девчонки, но все-таки семья, своя… Вот отчего он и потянулся-то к нам…»
Аринка тихонечко вздохнула, закусила губу с досады.
«Ну и ладно, ну и пусть говорят, что хотят… а все равно хорошо, что я именно Андрея попросила об опеке. Что там выдумали про него — не знаю, но видно же — душа-то у него добрая».
Хоть и устали девчонки за день в дороге, хоть и не пожалела Аринка сил, устраивая им постель в телеге поудобнее, но отдохнуть в ту ночь ей не удалось: обе сестренки спали беспокойно, вскрикивали и плакали во сне, толкались и звали матушку. У Аринки сердце кровью обливалось — и сама еще не пришла в себя после похорон, и сестренок жалко было до слез. Встала потихоньку, покопалась в том узле с обгорелой одеждой, что себе под голову пристроила, вытащила на ощупь какую-то рубаху — и не понять в темноте, чья она была. Да и неважно это, главное — родительская, и родительскую силу и любовь в себя впитала, а значит, защитит детей от беды и тревоги.
Устроившись со своим рукоделием у ближайшего костра — тот давал еще немного света, она начала отрывать от подола рубахи подходящие по размеру куски ткани. Стоявший на страже Складень заинтересовался, подошел поближе, спросил, все ли в порядке.
— Сестренки мои спят плохо, хочу по кукле Бессоннице им сделать.
Ратник покивал головой:
— Верное дело, моя баба детям тоже таких делала. Только наши-то тогда еще совсем малыми были, а твои уже выросли. Поможет ли?
— Да ведь тут не в возрасте дело: столько на них за последние дни свалилось, неудивительно, что спать не могут. А успокоить их да утешить… сам знаешь — матушки нашей больше нет, — Аринка судорожно вздохнула и ненадолго умолкла. — Только любовь-то родительская жива — вот она и поможет. Куклы же эти всегда при девчонках будут — и напоминанием, и оберегом от напастей.
— Тебе света-то хватит? Погоди, сейчас еще дровец подкину. — Ратник отошел к куче запасенных для утренней готовки дров и добавил в затухающий костер пару поленьев. — Ну вот, теперь тебе все видно будет.
Аринка уверенно рвала и складывала ткань, скручивая ее нитками, вытащенными с краев лоскутьев.
— Эк ты ловко-то как! — Складень одобрительно крякнул.
— Так дело-то несложное, — пожала плечами Аринка, аккуратно свернула остатки рубахи — потом еще пригодится, последнее дело тканью разбрасываться, поблагодарила ратника за помощь и вернулась к сестрам. Девчонки в очередной раз разметались во сне, пришлось опять укладывать каждую на свое место и укутывать — ночь выдалась прохладная. Тщательно подоткнув со всех сторон одеяла, она вложила в руки Стешки и Феньки по кукле и устроилась между ними, еле слышно приговаривая:
Девчонки, видимо, почувствовали тепло ее тела, потянулись к ней, но уже не плакали, а тихо сопели, обняв кукол и привалившись к старшей сестре. Куклы ли помогли, детские ли души легче переносили боль, или просто они уже начали привыкать к изменениям, Аринка не знала, но все остальные ночи она могла спать спокойно.
В дороге Аринка изо всех сил старалась не доставлять ратнинцам излишнего беспокойства, она не хотела оказаться в тягость своим покровителям, но сама чувствовала, что вписаться в четкий воинский порядок им с семейством не удавалось. Уже одно только появление женщин в устоявшемся мужском сообществе, даже в таком жестко связанном дисциплиной, как воинский лагерь, невольно нарушало привычный уклад. Сложности и недоразумения возникали порой там, где их и ждать-то было неоткуда. На первой же стоянке им отвели самое безопасное место в воинском стане — в середине, и никто даже не задумался, насколько неловко женщинам будет оказаться в сплошном мужском окружении. Аринка уже прикидывала, как и кому это объяснить, да так, чтобы просьбу не приняли за пустую блажь, когда неожиданно подсобил молодой старшина. То, что не приходило в голову взрослым, вдруг оказалось совершенно понятным этому удивительному парню. Окинув взглядом их телеги, без лишних объяснений и разговоров Михайла приказал отрокам переместить семейный обоз Арины на край воинского стана, к густым кустам.
— Здесь вам будет удобнее, но невдалеке дозор поставлен, так что не пугайтесь.
Сказал это и отъехал, как будто сделал что-то совершенно для себя привычное, никакого особого значения не имеющее, а Аринка сразу вздохнула с облегчением, да и Ульяна проводила этого необычного мальчишку долгим задумчивым взглядом. И на всех последующих стоянках подобный порядок повторялся неукоснительно: женщин охраняли, но в то же время они располагались слегка наособицу.
На одном из привалов Арина отошла за кусты немного дальше, чем собиралась, и неожиданно услышала громкий мальчишеский голос, доносящийся с той стороны, где располагался десяток отроков. Прислушалась и поняла, что урядник Петр отчитывает кого-то из своих подчиненных. Кабы это были взрослые ратники, Арина скорее всего не решилась бы подслушивать, но тут… Да и братья где-то там должны были быть, вот она и подкралась поближе — больно уж любопытно стало, что там произойти-то могло: за время поездки ей стало интересно все, что касалось воинских порядков, — очень сильно отличались они от привычного уклада, а жить-то ей теперь предстояло именно среди воинов.
Она осторожно раздвинула кусты, за которыми хоронилась, и чуть не вскрикнула. Петька с перекошенным от ярости лицом пинал ногами лежащего на земле мальчишку — одного из своих подчиненных. Причем делал это урядник купеческого десятка напоказ: тут же в строю, не решаясь пошевелиться, замерли и остальные отроки. Избиваемый же паренек даже не пытался сопротивляться, только голову руками закрывал, дергаясь от ударов и поскуливая, а Петр ритмично, в такт пинкам, громко выговаривал:
— Ты, гнида! Смел! Языком молоть! — Голос у Петьки был злющим. — Она там вас спасала! Показывала, что одна! Что мужей нет! Чтоб они про все забыли! И под выстрелы вышли! И сама под болты шла! И сколько тех, не знала! И одного топором! Ты свой болт из поленницы выковыривал! А она даже бровью не дрогнула! А ты, гнида!..
Сколько еще продолжалось бы это избиение, неизвестно, но тут на полянку выехал Михайла в сопровождении Андрея.
— Десятник Петр! Что тут у вас происходит? — Похоже, ужаснувшая Аринку сцена избиения не сильно его удивила.
— Да вот, Минь, — Петька брезгливо пнул парня последний раз, — языком своим поганым треплет. Про то, как вы тогда татей постреляли, разговор зашел. Ну это-то ладно, но ведь он не столько про то поминал, сколько про тетку Арину. Ну как она тогда… — Петька зло сплюнул, точно попав прямо в лицо валявшегося на земле парня. — И надо же! Куда стрелять, так он не видел! Чуть ее же и не подстрелил, а что не надо, так все в подробностях разглядел, паскуда! А главное, понимаешь, сказал охальник, что с такой сестрой Гринька, коли с умом, в Турове за год серебра с охочих людей соберет поболе того, что имел. Насилу я его у братьев отнял, чтоб не убили, сам вот занялся.
— Это ты правильно, — начал было Мишка и потянулся к поясу, где у него висел боевой кнут, но неожиданно вмешался Андрей. Придержал его руку, соскочил с коня, не спеша подошел к резко, до синевы побледневшему отроку. Взял его за подбородок, сжал так, что у парня рот открылся, вытащил язык, сколько смог, и полоснул невесть как оказавшимся у него в руках ножом — только кровь брызнула ему на руку и на траву. Аринке на какой-то миг показалось, что сейчас и язык упадет, но нет, Андрей лишь слегка кровь пустил, для науки.
Хоть перед этим и вспыхнули у нее щеки от того, что услышала, и от обиды на глаза навернулись злые слезы, но от такого чуть в голос не охнула.
«Это ж он за меня… Но мальчишку? Страх-то какой…»
Тем временем Андрей обвел строй тяжелым взглядом — никто из отроков даже не шелохнулся, но видно было, как изменились лица у ребят — испугались-то не на шутку, видать, кое-кто и раньше говорил что-нибудь про нее. Похоже, теперь сами себе языки скорее откусят…
«Вот он каким, оказывается, может быть! То-то Гринька говорил, что его боятся. Не зря боятся, выходит».
И тут Андрей вздрогнул, как от удара, — с ней взглядом встретился. Напрягся, закаменел лицом, на миг в его глазах промелькнули растерянность и боль, почти оглушив тоской и безысходностью, но тут же они сменились непроглядной тьмой — будто полог упал, погружая все вокруг во мрак… И так он полоснул яростным взглядом, что у Аринки земля из-под ног уходить начала. Если бы не бабкина наука, она, наверное, тут же и сомлела бы, да вспомнила в последний момент, как учила когда-то старая ворожея видеть не то, что хотят показать, а то, что в душе на самом деле таится. Вот она и защитилась этим умением, пропустила тот ужас мимо себя, заглянула глубже, в самую суть, на донышко… Лучше бы уж удар на себя приняла — то, что увидела, принять было не легче…