— Почему, помню, — сказала Санька, сглатывая слюну. — Санькой меня зовут, вернее, Александрой. Александром. — быстро поправилась она. — Санькой, то есть.
— Наше имя, — удовлетворенно кивнул Феофан. — Не басурманское. А я, грешным делом, тебя совсем было за басурмана принял. Из земель персидских али из степей киргизских. одеяние на них чудное иногда бывает, вроде твоего.
— Нет, я не оттуда, — сказала Санька. Потом она помолчала немного и добавила, немного смущаясь: — А сейчас какой год?
— Какой год?
Перестав помешивать варево, Феофан удивленно взглянул на Саньку.
— Я просто больна. болен был немного, — смущаясь все больше от необходимости врать, пояснила Санька. — В памяти провалы. припадки случаются.
— Твой припадок, Алексашка, нас из большой беды выручил, — задумчиво произнес Феофан, снимая котелок с огня. — Постеснялись, ироды, хворое дитя трогать, а иначе не миновать бы нам с тобой поруба земляного али избы пыточной. А год сейчас шесть тысяч шестьсот первый от сотворения мира.
Услышав такую огромную цифру, Санька невольно встрепенулась. А что, если это все же будущее. а то, что она сейчас наблюдает: что-то вроде ролевой игры.
Потом до ее сознания дошли самые последние слова Феофана, и Санька вдруг вспомнила, что на Руси до Петра было какое-то странное летосчисление, совсем не похожее на наше.
— А от рождества Христова сейчас который год будет? — убитым тоном пробормотала она.
— От рождества Христова?
Феофан задумался, что-то просчитывая в уме.
— По летосчислению латинскому сейчас год тысяча шестьсот седьмой от рождества Спасителя нашего, Иисуса Христа...
Он вздохнул, зачерпнул ложкой немного из котелка и, непрерывно дуя, поднес ко рту.
— Соли маловато. — проговорил Феофан, вторично вздохнув. — Только где ее сейчас взять, соль? Страшное время, Алексашка... от Батыева разорения такого страшного времени на Руси святой не было! И люди сейчас — аки звери лютые, а жизнь человеческая гроша ломаного не стоит! — Он замолчал, подсунув котелок Саньке и протянув ей ложку, добавил: — Одна ложка у меня, так что давай, первым хлебай.
Санька хотела было отказаться, но рука ее, невольно ухватив ложку, уже погружала ее в дымящееся варево. А потом она, обжигаясь, глотала, почти не жуя, содержимое котелка и опомнилась лишь тогда, когда умяла почти половину этого самого содержимого.
— Спасибо! — сказала она, отодвигая от себя котелок с ложкой. — Очень вкусно! А из чего похлебка?
— Из чечевицы с бараниной похлебка, — задумчиво проговорил Феофан, принимая котелок. — Неужто ты чечевицы никогда не едал? Али в ваших местах ее не растят?
Санька ничего не ответила. Врать не хотелось, правду сказать она тем более не могла
— Молчишь? А может, откроешься все же: кто ты и откуда идешь?
Он принялся за еду, одновременно ожидая ответа на свой вопрос. А что ему могла сказать Санька? Она просто сидела и молча наблюдала за тем, как Феофан доедает чечевичную похлебку.
— Не хочешь, не говори. — сказал Феофан, покончив с едой. — Котелок помой. там ручеек, у холма.
Санька взяла котелок и двинулась в указанном направлении. Она и вправду обнаружила там не ручеек даже, небольшую речушку с чистой и на удивление теплой водой.
Вот только мыть жирные котелки даже в такой, хоть и вполне комфортной, но все же не горячей воде Саньке как-то не приходилось. Может, набрать воды и на костре ее вскипятить?
— Ты, Алексашка, особо не мудрствуй! — словно прочитав Санькины мысли, крикнул от костра Феофан. — Сполосни, потом песочком продрай и вновь сполосни. И будет с него!
Санька так и поступила. Причем выдраила котелок на совесть (и песком его прочищала, и травой протирала. и так несколько раз). А вернувшись к костру, принесла с собой полный котелок воды, увидев которую, Феофан одобрительно крякнул и тут же принялся пить.
— Хочешь стать послушником, Алексашка? — спросил он Саньку, поставив котелок на траву. — А потом, Бог даст, и в настоящие монахи определишься, когда в возраст войдешь.
И тут Санька поняла, что ей надо делать.
Надо отыскать Ивана!
«Машина времени», возможно, сейчас у него, и если у Ивана хватило ума хорошенько ее припрятать от посторонних глаз, тогда.
Тогда у них еще остается шанс вернуться.
Домой или в будущее. куда угодно, только подальше от страшного этого времени!
Но даже если «машины» у Ивана нет — все равно Саньке просто необходимо его отыскать! И как можно скорее!
— Я брата ищу, — сказала она, умоляюще глядя на монаха. — Иваном кличут. Он немного старше меня и повыше будет, но одет очень похоже. Вы его сегодня не встречали?
— Не встречал, — сказал Феофан, подкидывая в костер последние сучья. — А давно с ним разошлись?
— Вчера, — сказала Санька, потом подумала немного и добавила: — Точнее, позавчера.
— Теперь легко потеряться. — вздохнул Феофан. — Темное время страшное! Наказует нас Господь за грехи наши тяжкие! За Иоанна государя грехи. за грехи Бориса, царя суетного, неправедного. — Он замолчал, неожиданно строго взглянул на Саньку. — Самозванец, за царевича Дмитрия себя выдававший, год почти в Москве царствовал. слыхал, небось, о таком?
— Слышал немножко, — сказала Санька, навострив уши. — А сейчас кто в Москве царствует?
— Сейчас — царь боярский! — понизив голос почти до шепота, сказал Феофан. — Шуйского Василия бояре с крыльца кремлевского царем выкликнули, да Бог все видит! И в наказание нам еще одного самозванца послал. А иные бают, что прежний самозванец смерти избежал. Чур меня, чур!
И, замолчав, Феофан истово перекрестился.
— А сам-то ты крещеный, Алексашка? — неожиданно строго спросил он Саньку. — Али в басурманской вере какой?
— Крещеный! — сказала Санька. — В прошлом году крестили!
На этот раз Санька сказала чистую правду, но тут же сообразила (с опозданием, правда), что лучше бы ей соврать. У них тут, наверное, всех крестят сразу же после рождения.
— А крест на тебе есть? — все так же строго поинтересовался Феофан.
Санька торопливо полезла рукой под тенниску и вытащила из-под нее
маленький нательный крестик на цепочке.
— Вот!
Она боялась, что Феофан сейчас примется рассматривать ее крестик и что-то такое неправильное в нем обнаружит, но монах лишь удовлетворенно кивнул головой. Облегченно вздохнув, Санька вновь спрятала крестик под тенниску.
— Ты не серчай, Алексашка, что на слово тебе не поверил! — пророкотал Феофан. — А молитвы какие знаешь?
— Разные.
Санька не знала ни одной из молитв и даже не представляла, как будет выкручиваться, ежели Феофан сейчас попросит (или прикажет, что, впрочем, одно и то же) прочитать хотя бы «Отче наш».
Но монах на этот раз, кажется, поверил Саньке на слово. И принялся укладываться спать, положив под голову котомку.
— Тяжелая плеть у боярина. — пробормотал он, ворочаясь с боку на бок. — До сих пор плечо огнем горит.
Санька вдруг вспомнила, как хлестал Феофана расфуфыренный молодчик в кольчуге, а тот, под издевательский хохот остальных всадников, лишь униженно кланялся и просил о пощаде.
И хоть принял удары Феофан именно из-за нее, Санька вдруг с удивлением почувствовала, что не испытывает к монаху за этот его самоотверженный поступок ни малейшей благодарности. Лишь жалость непонятную, да и ту с изрядной долей презрения.
А Феофан тем временем перестал ворочаться и, кажется, даже задремал. Тогда и Санька принялась укладываться на ночлег, выбирая местечко повыше и посуше.
— Ты, Алексашка, ежели продрог, ползи ко мне! — сонно пробормотал Феофан. — Вдвоем оно куда как теплее будет.
«Ага! — мысленно ответила ему Санька. — К тебе?! Разбежалась!»
Вдвоем и в самом деле было бы теплее, но Санька все же решила держаться подальше от непонятного этого монаха. Улегшись в траву, спиной к догорающему, но все еще немного согревающему костру, она свернулась калачиком и постаралась поскорее уснуть.
Но сон все не шел и не шел к Саньке. Вместо него приходили мысли, большей частью невеселые и даже печальные.
Например, Санька вдруг вспомнила о маме. И подумала, как ужасно, если они больше никогда уже не встретятся. Никогда. какое это страшное слово!
Потом Санька представила себе весь тот переполох, что поднимется в деревне, когда обнаружится, наконец, их с Иваном исчезновение. Вернее, оно уже обнаружилось, и их ищут сейчас везде: и в лесу, и возле озера, и, конечно же, в самом озере. и в поисках этих задействована полиция, а может, даже армейские подразделения десантной воинской части, расположенной за пять километров от деревни. И мама с безумными заплаканными глазами вторые сутки не отходит от телефона в ожидании хоть каких-либо известий. Впрочем, у тети Клавы точно такие же безумные, выплаканные глаза, и она тоже всю ночь напролет торчит у телефона.