Решительные с «Решительного» - Валентин Пикуль

Валентин Саввич Пикуль Решительные с «Решительного»

«Решительный» — кровный брат «Стерегущего», которому в Петербурге был поставлен замечательный памятник. «Решительный» такого монумента не заслужил, подвиг его затерялся среди давних, но громких событий. Хотя историкам дипломатии, очевидно, знаком протест России «по поводу вопиющего нарушения японцами как нейтралитета Китая, так и общепризнанных начал международного права нападением на разоруженный контр-миноносец „Решительный“…, одновременно российскому посланнику в Пекине предписано предъявить категорический протест китайскому правительству», — так гласит нота, датированная в Петербурге 30 июля 1904 года.

Документ есть. Дата есть. А где же обстановка?..

— Обстановка сейчас такова, — рассуждали офицеры на броненосцах, — что, будь жив адмирал Макаров, он бы уже завтра вывел нашу эскадру в море для прорыва во Владивосток.

— Но без эскадры, — возражали другие, — Порт-Артур не продержится долго, а флот, покинувший крепость и гарнизон, будет справедливо обвинен в непростительной трусости…

Порт-Артур вечерами замирал, жители одеялами маскировали свет в окнах. Редко проедет ломовой извозчик или пробежит запоздалый рикша с коляской. Иногда возникали сильнейшие грозы, от которых на фортах разрывались фугасы. Эскадра уже настолько втянулась в войну, что, бывало, при стрельбе с правого борта орудийная прислуга левых бортов, крайне усталая, засыпала с храпением. Убитых хоронили с мощным хоровым пением, оркестры Квантунского экипажа выдували в пасмурное небо траурные мотивы Шопена, на грудь матросам возлагались бескозырки, в гробы офицеров складывали их флотские сабли и треуголки с кокардами.

Командиром «Решительного» был молодой лейтенант Михаил Сергеевич Рощаковский — при сабле сегодня, при треуголке.

— К чему этот парад? — спросил его мичман Петров.

— Меня вызывает контр-адмирал Григорович…

Он принял Рощаковского на флагманском «Цесаревиче»; прогретый за день солнцем и омытый теплыми дождями, броненосец медленно остывал в вечерней свежести, чуть покачиваясь. Григорович сказал, что из Петербурга получен настоятельный приказ: эскадре выйти в море для прорыва во Владивосток.

— А вашему «Решительному», — распорядился адмирал, — надобно проскочить через блокаду в китайский порт Чифу, дабы предупредить консула о выходе эскадры в море. Консул в свою очередь известит об этом же нашего посла в Пекине… Вы должны понять сами и внушить команде, как это важно!

— Есть, — отвечал Рощаковский.

— Это настолько важно, — повторил Григорович, — что со исполнении приказа вам разрешается закончить кампанию.

— Как? — удивился лейтенант.

— Консул в Чифу обеспечит вам законное интернирование, можете сдать китайским властям замки от пушек, вынуть из мин ударники…, даже спустить флаг и вымпел! Не удивляйтесь… С этого момента война для нас будет закончена.

Для патриота, каким был Рощаковский, последний пункт приказа казался самым трудным для исполнения. Несмотря на поздний час, офицеры «Решительного» с нетерпением ожидали возвращения командира. Михаил Сергеевич — еще от сходни — начал отстегивать от пояса саблю.

— Обо всем в каюте, — сказал он офицерам… В теснотище командирской каюты они пили чай с бубликами. Рощаковский спросил инженера-механика Кислякова:

— Павел Иваныч, ты уголь принял?

— Полные бункера! А сколько в угле змей… Одна гадина чуть было не укусила кочегара Звирбулиса, хорошо, что этот латыш не робкий: хвать ее лопатой по шее!

На кителе механика поблескивал орден Владимира с мечами и с бантом. Следующий вопрос — мичману Петрову:

— Сережа, а что в погребах?

— Полные стеллажи снарядов. Калибровка выверена. Мундир юного мичмана (внешне похожего на лилейную барышню) украшал орден Анны с надписью: «За храбрость».

— Друзья мои, — сказал Рощаковский, — надеюсь, что вскоре вы станете кавалерами и Георгия, с чем заранее вас поздравляю. — Его не поняли, и Рощаковский объяснил суть полученного приказа. — А по статуту ордена святого Георгия, — заключил он, — орден получают те, кто, прорвав окружение неприятеля, доставит командованию чрезвычайно важные сведения… Именно это, господа, нам и предстоит сделать: идем в Чифу!

За Электрическим утесом блуждали лучи прожекторов, обшаривая темнеющий горизонт в поисках японских кораблей. Конечно, в море сейчас жутковато, и мичман Петров сказал:

— Китайские кули в порту болтают уже давно, будто подводный кабель от Чифу японские водолазы уже разрезали.

— Возможно, — кивнул Рощаковский. — Японцы ведут себя в Чифу, как дома. Не будем удивляться, если застанем там парочку крейсеров Того и свору европейских журналистов, жаждущих увидеть нас забинтованными и на костылях…

Перед сном лейтенант оторвал листок календаря. Открылся новый день — 28 июля 1904 года. Рощаковский и не знал (да и откуда же ему знать?), что вот эта его рука, которую он сейчас протянул к выключателю надкоечного светильника, будет вскоре изгрызена зубами рассвирепевшего самурая и этой же рукой, страдая от боли, он будет докладывать в рапорте: «Я умышленно оскорбил японского офицера, ударив его кулаком в лицо, при этом же крикнув своей команде: „Братцы, делайте, как делаю я!“

Пошли! Миноносец глубоко врезался во встречную волну, каскады воды захлестывали пушку Гочкиса, одиноко торчавшую под мостиком. Странно, что змеи, засыпанные в бункера с углем вместе, умудрялись выбираться на палубу, где вода тут же смывала их за борт. Кисляков доложил на мостик:

— Греются эксцентрики вала, хоть плачь.

— И ладно, — отвечал Рощаковский. — Лишь бы дойти… Стемнело. Они шли. Однажды мимо промчала тень японского миноносца с ярким фонарем на корме. Рощаковский на вопрос, заданный по-английски, отвечал в рупор одним словом:

— Japan (Джапан)! — и обманул противника. Враждующих разнесло на контркурсах. Вторая линия блокады оказалась не так легковерна. В ночи возник характерный выброс желтого пламени, затем последовал звук, похожий на громкое чихание: японцы пустили мину, но она, к счастью, не сработала, и блокада была удачно прорвана. Уже светало, когда «Решительный» прибыл в Чифу; пушка Гочкиса послала в небо двадцать один выстрел, салютуя нации. Едва успели положить якоря, как к борту сразу же подгребла «шампунька» с французом:

— Жан Роод — газета «Matin». Лишь один вопрос!

— Ни одного, месье, — отвечал Рощаковский. Он поспешил на берег, вручив консулу депеши для передачи в Адмиралтейство, заодно доложил об инструкции, полученной от Григоровича, а консул обещал договориться об условиях интернирования миноносца с местным дацуном (губернатором).

— Извольте, — отвечал ему Рощаковский. — Но пока вы уговариваете дацуна, я осмелюсь потревожить китайского адмирала Цао, эскадра которого видна из окон вашей спальни… Мне надо перебрать в машинах эксцентрики гребного вала.

— Если вами получен приказ спустить флаг в Чифу, то я не понимаю: чего вы домогаетесь? — хмыкнул консул.

— Перебрав эксцентрики, я желал бы прорваться до Сайгона, откуда прямая дорога — на родину.

— Вы большой фантазер, — удивился консул… Китайский адмирал Цао имел желтый халат и синий шарик на шапочке. Он хранил длинные ногти в золотых наперстках, показывая нижестоящим, что еще никогда в жизни не унизил себя физическим трудом. В ремонте машин миноносца он отказал, ибо таково было указание японцев. Михаил Сергеевич ответил, что при входе в Чифу он салютовал не Японии, а Китаю.

— Не пойму, адмирал: кто здесь старший на рейде? Цао угостил лейтенанта чашечкой чая.

— Никакого ремонта, — говорил он, сверкая наперстками. — Я имею указание адмирала Того разоружать все русские корабли, оказавшиеся на чифунском рейде. На ваш миноносец я сразу же посылаю китайских матросов с карабинами…

Его матросы, появившись на палубе «Решительного», заняли рубки и переходы на трапах, они встали возле люков в машины и кубрики. Вели они себя соответственно настроениям своего адмирала, не тая от русских враждебности:

— Сабак, сабак! Россекэ чики-чики бум…, у-у-у! Капитана чики-чики! У-у-у…, сабак помирай!

Кочегар Звирбулис (из латышских крестьян) в бешенстве хотел уже раздраить люки угольного бункера:

— Как змеи полезут, они все разбегутся.

— Не спеши, братец, — успокоил Рощаковский матроса.

— А похоже, будет резня, — подсказал Кисляков.

— Имейте мужество не обращать внимания на угрозы. Очевидно, нам все-таки предстоит исполнить инструкцию, полученную еще в Порт-Артуре. Подождем, что скажет консул…

Ближе к вечеру консул прислал на «Решительный» записку, сообщая, что с дацуном Чифу говорить бесполезно: Пекин настоятельно требует полного и немедленного разоружения миноносца. С сердечной болью комендоры выкрутили замки из пушек, а минер Волович вынул ударники из торпед; адмирал Цао, верой и правдой служа самураям, потребовал сдать даже ружья и револьверы. Русский флаг был спущен. В команде воцарилось уныние. Чтобы оживить матросов, мичман Петров, отличный чтец-декламатор, спустился в кубрик, где допоздна читал «Сорочинскую ярмарку» Гоголя. Было уже что-то около трех часов ночи, когда Рощаковский проснулся от грохота весел, поспешно разбираемых в шлюпках китайскими матросами. В паническом состоянии они покинули «Решительный». Рощаковский, накинув тужурку, вышел наверх, спрашивая вахтенного матроса Воловича: