– Ты сказал об этом в прошедшем времени, Тед, – произнес Брайсон. – Отсюда следует, что, по твоему мнению, я больше не являюсь лучшим.
– Я имел в виду ровно то, что сказал, – спокойно отозвался Уоллер. – Мне никогда не доводилось работать с сотрудником лучшим, чем ты, – и вряд ли когда-либо доведется.
Благодаря соответствующему обучению и собственному складу характера, Ник умел при необходимости оставаться бесстрастным, но сейчас его сердце забилось гулко и учащенно. «Ты был лучшим из наших людей, Ник». Эти слова звучали словно воздаяние по заслугам – а это понятие, насколько было известно Нику, являлось ключевым элементом ритуала отделения. Брайсон знал, что никогда не забудет, как Уоллер встретил рассказ о его первой удачно завершенной операции – он тогда предотвратил убийство одного политического деятеля Южной Африки, сторонника реформ. Уоллер ограничился лаконичным: «Неплохо», – и поджал губы, сдерживая улыбку. И для Ника это было наивысшей похвалой – куда ценнее всех последующих. А вот если начальство начинает вслух вещать о твоей ценности, значит, оно собирается отправить тебя на покой, щипать травку, – Брайсону это было известно.
– Ник, никто, кроме тебя, не смог бы сделать того, что сделал ты на Коморских островах. Если бы не ты, они до сих пор находились бы в руках этого безумца, полковника Денарда. На Шри-Ланке ты, пожалуй, спас жизнь тысячам людей – причем с обеих сторон, – прикрыв каналы поставки оружия. А то дело в Белоруссии? ГРУ до сих пор не распутало этот клубок и никогда не распутает. Пускай политики теперь раскрашивают рисунок – его контуры уже начерчены нами. Тобою. Историки никогда об этом не узнают, и это, по правде говоря, только к лучшему. Но ведь мы-то знаем, верно?
Брайсон не ответил. Да от него и не требовалось ответа.
– Кстати, Ник, ты не представляешь, сколько народу потерпело неудачу, пытаясь разобраться с делом «Банк-дю-Норд».
Уоллер имел в виду случай, когда Брайсону поручено было проникнуть в тунисский банк, отмывавший деньги для Абу и «Хезболла» и финансировавший попытку переворота. А однажды ночью полтора миллиарда долларов просто исчезли, растворились в киберпространстве. И расследование, тянувшееся несколько месяцев, так и не смогло установить, куда же девались пропавшие финансы. Вопрос повис в воздухе. А в Директорате не любили вопросов, повисающих в воздухе.
– Надеюсь, вы не думаете, что это я запустил лапу в копилку?
– Конечно, нет. Но ты же сам понимаешь, что в подобных случаях неизбежно возникают подозрения. И чем дольше не появляются ответы, тем упорнее становятся вопросы – ты сам это знаешь.
– У меня была куча возможностей обеспечить «личное благосостояние», причем более прибыльных и уж куда более безопасных.
– Да, тебя действительно не раз испытывали, и ты с честью выходил из этих испытаний. Но я спрашиваю о способе, которым была совершена диверсия. О деньгах, которые были переведены на фальшивые счета коллегам Абу, дабы те могли купить компрометирующие сведения.
– Это называется импровизацией. За это вы мне и платите – за то, что я при необходимости действую на свой страх и риск. – Брайсон умолк, внезапно кое-что уразумев. – Но я никому об этом не докладывал!
– Ты сам все выложил, Ник.
– Но я совершенно точно уверен, что никогда... О господи! Тут замешаны химические препараты – верно?
Уоллер заколебался – на долю секунды, но этого хватило, чтобы Брайсон получил ответ на свой вопрос. При необходимости Тед Уоллер способен был лгать легко и непринужденно, но Брайсон знал, что старому другу и наставнику неприятно будет лгать ему.
– Ник, ты же знаешь, что мы никому не открываем – наших каналов поступления информации.
Вот теперь Брайсон понял, почему его так долго продержали в клинике под Лаайоуне – в клинике, весь персонал которой состоял сплошь из американцев. Химические препараты следует давать так, чтобы субъекту об этом ничего не было известно. Наиболее предпочтительный способ – внутривенное вливание.
– Проклятие, Тед! Это что же получается – мне настолько не доверяют, что уже не могут поговорить в открытую и предложить добровольно пройти проверку? И вы можете узнать то, что хотите, только путем тайного расследования? Вы обработали меня препаратами без моего ведома?
– Иногда самым надежным является такой метод ведения расследования, при котором человек не в состоянии учитывать собственные интересы.
– То есть твои парни думают, что я вру, чтобы спасти свою задницу?
Голос Уоллера сделался тихим и леденящим:
– Как только возникает предположение, что какому-то человеку нельзя доверять на все сто процентов, оно начинает углубляться – по крайней мере, на какое-то время. Ты этого терпеть не можешь, и я терпеть не могу, но такова уж проза жизни спецслужбы. Особенно такой замкнутой – или, может, точнее будет сказать, настолько параноидальной, – как наша.
Параноидальной. На самом деле Брайсон давно уже знал, что Уоллер и его коллеги по Директорату глубоко убеждены, что Центральное разведывательное управление, Разведывательное управление Министерства обороны и даже Агентство национальной безопасности засижены подсадными утками, задавлены правилами и инструкциями и безнадежно погрязли в состязании со своими двойниками-противниками из других стран – кто кому подсунет более качественно сработанную дезинформацию. Уоллер любил обзывать все эти агентства, чье существование было расписано в финансовых законопроектах и организационных документах конгресса, «замшелыми мамонтами». В те времена, когда Брайсон только начинал работать в Директорате, он как-то по наивности своей поинтересовался, не будет ли разумным организовать некое взаимодействие с другими агентствами. Уоллер в ответ расхохотался. «Ты имеешь в виду – позволить этим замшелым мамонтам узнать о нашем существовании? Почему бы тогда сразу не отослать сообщение для печати в „Правду“?» Но причины кризиса американских спецслужб, с точки зрения Уоллера, коренилась отнюдь не в проблеме проникновения чужих агентов. Контрразведка представляла собой истинное нагромождение зеркал. "Ты лжешь своему врагу, а потом шпионишь за ним, – заметил как-то Уоллер, – но то, что ты узнаешь, тоже является ложью. Только теперь ложь каким-то образом становится правдой, потому что переходит в категорию «разведданных». Это как поиски пасхального яйца[1]. Сколько народу – причем с обеих сторон – построило свою карьеру на том, что усердно разыскивали яйца, так же усердно запрятанные их коллегами? Прекрасные, замечательно раскрашенные пасхальные яйца – а внутри один пшик".
Они проговорили тогда всю ночь, устроившись в расположенной под землей библиотеке штаб-квартиры на Кей-стрит – полы там были застелены курдскими коврами семнадцатого века, а на стенах висели старинные английские картины с изображением охотничьих сцен, и собаки держали в зубах дичь.
– Понимаешь, какой это гениальный ход? – продолжал Уоллер. – Любая авантюра ЦРУ – вне зависимости от того, напортачили они или справились успешно, – со временем все равно окажется выставленной на всеобщее обозрение. А с нами дело обстоит иначе – просто потому, что нас нет ни на чьих радарах.
Брайсон до сих пор помнил тихое постукивание кубиков льда в тяжелом хрустальном бокале – Уоллер, как обычно, пил свой любимый крепкий бурбон.
– Но нельзя же, чтобы все действовали за пределами сетки координат – практически за пределами закона! – возразил Брайсон. – Прежде всего, это упирается в материальные средства.
– Допустим, у нас нет материальных средств, – но тогда у нас нет ни бюрократии, ни сковывающих ограничений. А для нашей сферы деятельности это крупное преимущество. Наши данные это подтверждают. Если ты работаешь с группами, разбросанными по всему миру, и тебе не приходится бояться чрезмерно агрессивного вмешательства, то все, что тебе нужно, – это небольшое количество отлично обученных оперативников. У тебя имеется значительное преимущество перед наземными войсками. Ты добиваешься успеха, направляя ход событий и координируя желаемые результаты. Тебе не нужна объемистая верхушка шпионской бюрократии. Единственное, что тебе на самом деле нужно, – это мозги.
– И кровь, – сказал Брайсон, которому уже довелось познакомиться со своей долей работы. – Кровь.
Уоллер пожал плечами.
– Иосиф Сталин, это великое чудовище, как-то очень удачно высказался по данному поводу: нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.
Он заговорил о веке Америки, о ноше бремени империи. О Британской империи девятнадцатого века, в которой парламент по шесть месяцев обсуждал, посылать ли экспедиционные войска на помощь генералу, два года сидящему в осаде. Уоллер и его коллеги по Директорату верили в либеральную демократию, верили страстно и безоговорочно, – но при этом знали, что тому, кто охраняет будущее этой демократии, иногда приходится, как выражался Уоллер, уметь бить ниже пояса. Если твои враги действуют хитростью и коварством, тебе тоже стоит научиться ловчить.