Фриц Лейбер Р-румп-титти-титти-тум-та-ти
Однажды, в тот момент когда все молекулы мира и коллективного бессознательного разума приобрели такую скользкость, что стало возможным проскользнуть между ними в настоящее из прошлого, будущего или чего-то там еще, в мастерской художника-модерниста Саймона Грю собрались шесть серьезных интеллектуалов.
Среди собравшихся был Тэлли Б. Вашингтон, джазовый барабанщик. Он тихонько постукивал по серому, выдолбленному из какого-то африканского дерева чурбану и размышлял над композицией, которую хотел назвать «Дуэт для водяного молота и свистящего водопроводного крана».
Там были Лафкадио Смитс, художник по интерьеру, и Лестер Флегиус, дизайнер. Они вели очень интеллектуальную беседу, но в душе каждый желал найти соответственно: первый — поистине привлекательный рисунок для обоев в стиле модерн, а второй — по-настоящему новый мотив в промышленной рекламе.
Там были Гориус Джеймс Мак-Интош, психолог лечебницы для душевнобольных, и Норман Сэйлор, специалист по истории культуры человечества. Гориус Джеймс Мак-Интош пил виски и мечтал о психологическом тесте, с помощью которого контакт с психически больными устанавливался бы лучше, нежели с Рорсхахом или ТАТом. Норман Сэйлор ни о чем особенном не думал и ничего не пил, а просто курил свою трубку.
Мастерская была очень большая и с очень высоким потолком. Она и должна была быть такой, чтобы на ее полу могло разместиться одно из полотен Саймона Грю, отличавшихся огромными размерами, из-за чего в выставочных залах всегда не хватало места. Кроме того, здесь должны были поместиться очень высокие и очень прочные мастеровые леса.
Распростертый на полу холст был еще практически чист: не одной детали, расплывчатого пятна или мазка — только белый, цвета кости фон. На самом верху лесов располагались Саймон Грю, двадцать семь банок с краской и девять чистых кистей, каждая шириной двадцать сантиметров. Художник стоял на краю новой катастрофы — если хотите, наполовину им же самим и устраиваемой. Каждую секунду он мог окунуть любую кисть в одну из банок с краской и, размахнувшись, начать как попало хлестать ею в разные стороны, будто в руке была не кисть, а кнут. В результате рождался целый дождь брызг, падающих на холст беспорядочным, случайным, произвольным, стихийным и, следовательно, пятикратно модернистским рисунком, которому надлежало составить стержень композиции и определить очертания и ритм многих и многих последующих разбрызгиваний, а возможно — и нескольких настоящих мазков и экспрессивных клякс.
Когда темп подпрыгивающих шагов Саймона Грю ускорился, Норман Сэйлор мельком глянул наверх, особо, впрочем не беспокоясь. Все знали, что Саймон брызгает краской не только на холст, но также и на своих друзей, поэтому Норман направляясь в мастерскую, благоразумно надел выцветшую рубашку, старые теннисные туфли и обтрепанный твидовый костюм, который носил, будучи еще преподавателем-ассистентом, а его кепи для рыбалки лежало невдалеке, так что не составляло никакого труда до него дотянуться.
Все пять кресел, в которых сидели интеллектуалы, были вплотную придвинуты к стене. Сегодняшний холст на полу казался громадным даже для Саймона.
Что же касается художника, то он расхаживал взад-вперед на самом верху своих лесов, упиваясь откровением нового зрения, знакомым лишь художнику-модернисту, следующему великой традиции Василия Кандинского, Роберта Мазервэлла и Джексона Поллока — это когда разбрызгивают краску с шестиметровой высоты над прекрасно подготовленным, без единого пятнышка холстом. В такие, моменты Саймон ощущал особую благодарность за эти еженедельные собрания. Присутствие пяти его друзей способствовало созданию в мастерской поистине интеллектуальной атмосферы. С выражением счастья на лице слушал он и ритмичное постукивание Тэлли, и многозвучное журчание беседы Лестера и Лафкадио, и бульканье виски из бутылки Гориуса, и столь же умиротворенно наблюдал он за мистическими кольцами дыма, поднимавшимися из трубки Нормана. Все его естество как чувства, так и мысли — представляло собой чистый, готовый для поцелуя мироздания лист.
Между тем миг, когда все молекулы мира и коллективного бессознательного разума должны были обрести сверхскользкость, приближался.
У барабанившего по африканской колоде Тэлли Б. Вашингтона появилось ощущение какой-то подавленности, предопределенности, почти что мрачное предчувствие. Один из предков Тэлли в седьмом колене был шаманом дагомейского племени, что у африканцев соответствует понятию «специалиста в области искусства и психиатрии». Согласно бережно хранимому фамильному преданию, наполовину в шутку, наполовину всерьез утверждалось, что этот прапрапрапрапрадед Тэлли открыл Магию Идолов, с помощью которой можно наложить заклятие на весь мир. Но он погиб прежде, чем успел испробовать ее действие или передать открытие сыновьям. Сам Тэлли всегда скептически относился к этой Магии Идолов, но временами независимо от своей воли он с некоторой грустью все же задумывался о ней, особенно когда барабанил вот так по африканской колоде, пытаясь найти новый ритм. Сейчас в нем возникло именно это печальное, основанное на чувстве подавленности и предопределенности настроение — и разум его стал таким же чистым листом, как и разум Саймона.
Миг всеобщего проникновения настал.
Саймон схватил кисть и глубоко погрузил в банку с черной краской. Обычно он использовал (если вообще использовал) черный цвет для самого последнего разбрызгивания, но на этот раз что-то заставило его начать с конца.
Внезапно руки Тэлли взмыли высоко вверх, кисти же свободно, как у марионетки, повисли. Наступила напряженная пауза. Затем эти руки упали вниз, громко и властно отбарабанив на колоде музыкальную фразу.
P-pумп-титти-титти-тум-ТА-ти!
Рука Саймона дернулась, и капли краски устремились вниз, упав на холст короткой серией брызг — точным отображением музыкальной фразы Тэлли.
P-pумп-титти-титти-тум-ТА-ти!
Заинтригованные таким совпадением и ощущая, как по той же причине зашевелились черные волосы на их головах, пятеро сидевших у стены интеллектуалов вскочили на ноги и с выражением крайнего удивления и непонимания уставились на холст. С самого верха лесов смотрел Саймон — как Бог, сделавший первый мазок сотворения мира.
Длинный черный ряд брызг на белом, как кость, фоне был точной копией музыкальной фразы Тэлли — звук превратился в знак, музыка — в видимый рисунок. Вначале шло большое округлое пятно — р-румп. За ним следовали два немного незамысловатей — титти. Затем «р-румп маленькое» — тум. После него, подобно согнутому острию копья — большая клякса, не такая крупная, как р-румп, но зато более выразительная: ТА. И наконец небольшое, неописуемо закрученное, с изорванными краями пятно, которое почему-то выглядело точно, как ти.
Весь ряд брызг походил на фразу барабана, как близнецы, выросшие в разном окружении, и был настолько же пленителен, насколько очаровывал и первобытный знак, найденный среди изображений бизонов в Кроманьонской пещере. Шестеро интеллектуалов смотрели на пятна, не в силах оторваться. Когда им все же удалось отвести взгляды, дело было сделано. За рисунком и музыкальной фразой должна была последовать целая цепь событий, в то время как в головах интеллектуалов уже рождались новые захватывающие идеи, вызывая радостный трепет.
Теперь и речи не было о том, чтобы Саймон продолжал разбрызгивать краску на новую картину, прежде чем этот поразительный феномен изучат и вынесут заключение.
На лесах появилась широкоугольная фотокамера Саймона, и тут же, в примыкающей к мастерской комнате, были отпечатаны фотографии картины. Каждый из друзей Саймона унес с собой по меньшей мере одно такое фото. Они улыбались друг другу, будто связанные таинственным и могущественным секретом. Кое-кто по дороге домой вновь и вновь доставал свой экземпляр и с жадностью разглядывал загадочный рисунок.
Когда на следующей неделе они собрались вновь, уж конечно, им было о чем рассказать друг другу. Тэлли сыграл музыкальную фразу на очередном джем-сейшне, а также в прямом эфире джазовой радиопередачи. Джейм-сейшн затянулся на целых два часа, в течение которых фраза обыгрывалась и так, и эдак, а когда Тэлли показал и фотографию того, что они играли, музыканты просто завизжали от восторга. Радиопередача же принесла Тэлли нового богатенького спонсора.
Гориус Мак-Интош получил феноменальные результаты, используя рисунок в качестве кляксы Роршаха, его пациент увидел в нем своего воображаемого кровосмесительного ребенка и за один сеанс наговорил больше, чем за сто сорок предыдущих. Три кататоника[1], находившиеся долгое время в лечебнице для душевнобольных, вскочили с кроватей и заплясали.