Щербаков Владимир Петля Нестерова
Владимир Щербаков
Петля Нестерова
Под обрывом плескалось море. Две серых скалы - одна повыше, другая пониже - казались камнями. До ближайшей из них метров семьдесят. Ее в расчет можно было не принимать, даже если лететь с обрыва с закрытыми глазами. Вторая - та, что поменьше и подальше, - должна служить ориентиром: рядом с ней начинается участок траектории "сухой лист". А это самое трудное. Можно спокойно пройти над первой скалой, а дальше нужно действовать точно и быстро. У второй скалы - отдать ручку аппарата резко вверх. Правда, не до отказа: необходим резерв. Дельтаплан поднимет нос рывком. Тогда надо дожать ручку, сразу, почти мгновенно выпрямить ноги и заставить аппарат перевернуться, положить его на внешнюю поверхность крыла.
С этого маневра начинается собственно "сухой лист": скольжение в воздухе, когда дельтаплан идет вперед задней кромкой крыла. Новое резкое движение - и крыло снова принимает обычное положение. Вертикальный разворот. Короче, все это - петля Нестерова. И хорошо, что при маневре есть ориентир. Риск? Приземление гораздо рискованнее приводнения. Это ясно.
Пора, мелькнула мысль. Еще раз проверить крепление! Ну... вот она, минута.
Аппарат с человеком скользнул с обрыва. Круче, круче вниз, командовали руки человека, и сам он стремился вниз, чтобы набрать скорость. Она нужна в решающем взлете вверх - там, у второй скалы. Крымское солнце стояло высоко, и тень от дельтаплана скользнула по известняку обрыва, по кривому дереву, чудом державшемуся на камнях.
Вспомнилась случайная строка. Кажется, Гомер... "Остров есть Крит посреди виноцветного моря прекрасный..."
Расчетная точка маневра. Ручка вверх. Вверх! Полотнище крыла сопротивляется, оно хочет немедленно освободиться от любой власти. Но к этому человек готов. Есть вертикальный поворот! Парение на спине. Собственно, аппарат тоже на спине, "отдыхает" вместе с пилотом. Снова поворот. Внизу - темная изъеденная солеными брызгами скала. Она гораздо больше теперь, когда аппарат разменял скорость на энергию маневра... Сейчас скала останется за спиной и сбоку. Можно будет спикировать в голубовато-прозрачную воду, а потом, ослабив ремни, выбраться на поверхность, потом - на обрыв, и, наконец, крикнуть своим - тем, кто летает на пологом холме. Они наверняка услышат и помогут отбуксировать аппарат к берегу.
Но что это? Кольцо дыма. Или... Показалось?
Море стало гладким в мгновение ока. Вода стеклянная... Флаттер... Толчок... Удар... Разжавшиеся руки, набежавшая со скоростью гоночного автомобиля каменная стена... И - тишина...
Вокруг была как бы черная вата, поглощающая звук и цвет. Копенкин не ощущал тела. Внизу и вверху угадывалось пространство - странное, непостижимое. Он точно висел в нем. Боялся думать, хотя мучили вопросы. Но он уже знал, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Что же это все-таки за состояние?
И как только он пришел к выводу, что пора уточнить, покалечен ли или способен сам добраться до лагеря дельтапланеристов, если, к примеру, удар о камни отнял у него только зрение, показался тонкий луч. Перечеркнув угольную черноту, сноп света расширился, скакнул несколько раз в стороны и замер, сверкая. Затем полыхнуло желтое пламя. И вот уже зеленые и голубые сполохи заиграли в широком конусе, напоминая отдаленно о проекторе, когда в кинозале пляшут пылинки, видимые лишь с крайних боковых кресел.
Весь спектр промелькнул и, словно повинуясь невидимой команде, слился в белый яркий сноп, и там матово заблестела пластинка. Вероятно, она была из металла. Черные линии на ней сложились в рисунок. Мужчина и женщина. Правая рука мужчины поднята как бы в молчаливом приветствии. Под ногами их - десять кружков, слева - самый большой, потом - четыре маленьких, два больших, два поменьше, и крайний правый - едва заметен.
На левой стороне пластинки - четырнадцать лучей...
Что-то очень знакомое. Копенкин силился вспомнить.
...Да, пришел вдруг ответ, это же изображение той самой пластинки, которая послана была с космической станцией несколько лет назад! Отправитель - Земля. Попытка контакта. Космический зонд унес с собой к далеким звездным островам сообщение о людях нашей планеты. Пусть неведомые братья по разуму поймут, что есть планета людей.
Копенкин помнил именно эту часть рисунка на алюминиевой пластинке: стоящие мужчина и женщина, лучи-треки, Солнце и планеты.
Вот он, один из кружков, изображающий планету - его пересекает горизонтальная черта; это Сатурн со своими кольцами. Самый большой кружок - Солнце. От Земли вправо и за Юпитером вверх направлена линия со стрелкой, указывающей направление полета станции. Все совпадало.
Копенкин увидел: стрела, означавшая траекторию полета станции, вытягивалась, по ней пробежала искорка, Вот она достигла контура антенны и там - у поднятой в приветствии руки мужчины - остановилась. Вспыхнул голубой огонь - так ярко, что Копенкин инстинктивно закрыл глаза. Огонь погас. На том месте осталось туманное пятнышко. Стало ясно: это путь станции и та точка, где ее обнаружили. Невидимый собеседник словно рассказывал Копенкину о событиях. Язык образов, язык рисунков был прост и понятен.
Потом возник яркий голубой контур: круг, еще три кружка поменьше, тонкий цилиндр и конус. Тоже станция? Да. Только та, другая, которая повстречала нашу, земную. Ее огонь засветился в точке встречи. Случайная встреча. Те, другие, подобрали контейнер с алюминиевой пластинкой - точно так же, как моряки некогда вылавливали в море бутылки с письмами.
Голубой огонь чужой станции замерцал, пополз к Юпитеру. Между Юпитером и Сатурном траектория его изменилась. Он направился к Земле. Марс - мимо! Полвитка вокруг просяного зернышка - родной планеты Копенкина. Вспышка! Посадка состоялась.
Еще несколько линий, ведущих к Земле. Видимо, другие станции и корабли. Не наши, чужие, понял Копенкин. И Земля начала расти. Земной шар заслонял собой пластинку. Копенкин испытал, вероятно, то самое ощущение, которое знакомо только космонавтам. Свет Солнца сделал планету объемной, воздух и океан оживали, белесые облака сгущались в обоих полушариях, желтели пески пустынь, и зеленели джунгли, в северной тайге проглядывали коричневые пятна сланцевых сопок.
А на самом севере - льды. В Северном Ледовитом. В Атлантике. Ближе, ближе эта ледовая шапка. Копенкин затаил дыхание: вот сейчас, еще немного, и он коснется ногами льда и обретет опору. Нет, он снова повис - ведь это была не Земля, не океан, не лед, а лишь изображение. Голограмма? Возможно.
Корабль. Ледокол. Копенкин видел американский флаг, людей на палубе. И перед самым носом ледокола вырвался из-подо льда огромный серебристый шар и мгновенно исчез в небе. Люди на палубе забегали. Копенкин, казалось, слышал отрывистые фразы на английском. Что это было? И тут вспомнил: этот серебристый шар, вырвавшийся из-подо льда, описан в журнальной статье. Неведомым образом ему теперь показывали рисунки, картинки, изображения, хорошо уже знакомые, и только поэтому он без промедления узнавал ситуации.
Шар... Американский журналист писал, что доктор Рубенс Дж.Виллена во время появления этого феномена находился на борту ледокола, принимавшего участие в маневрах "Дип фриз" в Атлантике. Все, что летало и плавало, всегда интересовало Копенкина, и в его тетради осталась запись об этом событии. Впрочем, он и так все помнил до малейших подробностей. Очевидцев было, правда, немного: помимо доктора Виллены, шар видели рулевой, вахтенный офицер и два-три матроса. Теперь это словно воочию увидел Копенкин. Ледяные глыбы, подброшенные в воздух, с грохотом обрушились на торосы. Вода в полынье бурлила, над ней поднимался пар...
Есть так называемый закон Карпентера, согласно которому всякое восприятие движения или лишь одно представление о движении вырабатывает слабый импульс в человеке, стремление совершить именно это движение. Однако стремления оставались тщетными, как убеждался Копенкин. Но с ним что-то происходило. Постепенное возвращение к жизни - так это можно назвать. Копенкин не имел ни малейшего представления, что же с ним, собственно, происходило, но догадывался, что могло быть гораздо хуже. Его бросило на скалу почти с тридцатиметровой высоты. Страшно было даже подумать об этом...
Он проснулся сегодня рано, побежал к разлому каменной плиты, где по стеблям сбегали прозрачные капли родника. Умылся, нарвал букет степных невзрачных цветов и, осмелев, подошел к статной синеокой Лидии Шевченко, поцеловал ее неожиданно для нее и себя и сказал, что пойдет к морю.
- Один? - спросила она.
- Да там сорок метров... ну, пятьдесят... вместо приземления приводнение. Одно купание чего стоит!
Лагерь спал. Лидию пригласили друзья: она еще не знала, что такое полеты.
Теперь он вспомнил тот короткий разговор и думал, что ни она да и никто другой не хватились еще, где же он, и хорошо, что не хватились. Еще есть время.