— Батяка с мамукой оплачивают учебу деньгами, вырученными от продажи лошадей. Про это тебе никто не говорил?
— Не спорю, на Кавказе лошади — первый товар после оружия, но их или разводят сами, или угоняют у ленивых, или силой отбирают у слабых. Покупают лошадей редко, состояния на них не сделаешь, — покривился Муса и тут же прищурил бесцветные глаза. — Мы считаем, что у Даргана после французского похода остались сундуки, полные золота, потому что здесь тратить сокровища не на что.
— Тогда попробуй найти эти сундуки и забрать их себе, а за меня ты ломаного гроша не получишь, даже если этот грош, как ты говоришь, и найдется в нашей семье, — взорвался хорунжий. — Выходи на поединок, и пусть твои прихвостни станут свидетелями, как ты кончишь свою жизнь паршивым бараном. Каким ты и был всегда.
Главарь абреков завилял налитыми бешенством глазами, оскорбления казака хлестко ударили по его щекам, вспыхнувшим огнем ярости.
Затем он процедил сквозь зубы:
— Я уже сказал, что с удовольствием сразился бы с тобой один на один, как повелевают законы наших гор, но у нас нет времени, — он нервно подергал усами. — Твоего брата мы переправили за Терек, цена ему уже определена. Очередь за тобой.
— Вы захватили его?.. — подался вперед Панкрат.
Его словно окатили ледяной водой, он вспомнил, что Петрашки не оказалось среди убитых станичников.
— Если это правда, то ты мой кровник до конца твоих дней. Говори, бешеный зверь, что ты решил сделать с братом?
— Твои дни, хорунжий, тоже сочтены. А малолетку мы продадим в рабы тому, кто больше за него заплатит русскими деньгами, — сверкнул стальными зрачками абрек и коротко приказал своим воинам. — Взять казака.
В одно мгновение Панкрат оценил обстановку. Отбросив мысль о мести, он рванул уздечку на себя и швырнул кабардинца на кинувшихся к нему разбойников. Боевой конь легко взметнулся над их папахами и опустился за спинами нападавших, позволив хозяину ударом шашки на лету срубить голову самому назойливому. Тело лошади распласталось над тропой в летящем галопе, унося всадника от места засады.
— Стреляй! — донесся до него заполошный вопль главаря. — Догнать гяура!..
Но выстрелов не последовало, абреки не успели перезарядить свои старинные ружья с полками для пороха, а пистолетами купцы снабдили горцев пока не всех. Панкрат никогда не стегал нагайкой своего жеребца, однако сейчас бока лошади избороздили кровавые полосы. Ему казалось, что камышовые заросли никогда не закончатся. Коричневые махалки били по лицу не переставая, мешая рассмотреть что-то дальше взметенной ветром гривы, они лупили наотмашь, осыпая черкеску и спину скакуна твердыми крупинками семян. Наконец впереди засветился просвет, копыта кабардинца застучали по твердой земле, но Панкрат не прекращал стегать его по бокам, крутясь налево и направо.
Он скрипел зубами не только оттого, что умудрился, как едва оперившийся малолетка, попасть в самый центр засады, устроенной абреками, ненавидел себя еще и за то, что разрешил братьям поехать с ним на кордон нести службу. Нужно было, как советовала мамука, отправить их на учебу в университеты и больше никогда не допускать до казачьей службы с походами на правый, враждебный, берег Терека.
Раньше ведь так и было. Как только заканчивались каникулы, студенты под нажимом всей семьи подхватывали дорожные саквы с продуктами и укатывали постигать науки в свои столицы. Поначалу все складывалось именно так…
Когда у старшего сына сотника Даргана, хорунжего Панкрата, родился сын Александр, в станице Стодеревской, расположенной на левом берегу Терека, началось большое веселье. В доме главы рода собралась вся близкая и дальняя родня. Как и у кавказцев, у терских казаков появление мальчика в семье считалось значимым событием, потому что со временем он становился и хозяином на собственном подворье, и воином, получающим жалованье за службу русскому царю и отечеству. Мальчик, в отличие от девочки, имел право занять место главы казачьего рода. Именно по этой причине за праздничным столом собралась вся большая семья, заскочили поздравить и станичники.
И завертелось казацкое веселье… Рядом с Панкратом примостился Захар, как раз прибывший из своих университетов, за ним крутил белобрысой головой Петрашка, тоже ставший студентом и так же редко бывавший в доме, как и его средний брат. Новые черкески сидели на них как на корове седло, они смущенно поправляли широкие рукава, мешавшие движениям, неумело передвигали кинжалы на бок, который раз принимались надраивать набор газырей, сверкавших латунью в кармашках на груди.
— Совсем от рук отбился, — сокрушался по поводу среднего сына Дарган, успевший пропустить не одну чапуру с чихирем. — Гутарить по-казацки ты еще не разучился?
— Батяка, разве родная кровь даст о себе забыть? — отбивался Захар. — Я как был терским казаком, так им и остался.
— Не женился там, в столицах? — не отставал Дарган, подмигивая захмелевшим гостям, которые понимающе улыбались.
— Ну как тебе сказать… — замялся средний из братьев.
— А как есть, так и скажи. Петрашка, вон, в Москве чи кацапку, чи какую-то немку уже подцепил.
Младший сын косился на отца, но молчал, смущенно принимаясь теребить крылья тонкого носа.
— И у меня невеста имеется, — не отказывался Захар. — Но до помолвки дело пока не дошло.
— О как, уже и о помолвке загутарил, не спросясь отца-матери, — в который раз завелся глава семейства.
Он был осведомлен о жизни Захара в столице Российской империи, но казачья привычка выставлять напоказ заслуги отпрысков и собственное своеволие заставляла поднимать вопрос заново.
— Ты бы пояснил родным, кто она, какого роду-племени?
Софьюшка, сидящая на противоположном краю стола, сияла счастливыми глазами. Она давно одобрила решение среднего сына учиться дальше, радовалась за его стремление к наукам. Стежкой Захара заторопился и младший из братьев, Пьер, скоро год как одолевавший науки в Москве. В голове у нее неустанно строились планы о продолжении учебы Захара в Париже и о вхождении его во владение французским замком, выкупленным на добытые в свое время сокровища. За Пьера она тоже не беспокоилась., Во время учебы он заодно и приглядывал за усадьбой, приобретенной когда-то у графа Заславского, расположенной недалеко от московского кремля. Софьюшке не давали покоя лишь Панкрат да две девки. Старший сын наотрез отказался от освоения всяческих наук, выбрав отцовскую дорожку. Пока на этом пути ему везло, о чем говорили погоны хорунжего. А дочери Анна с Марией росли как на дрожжах, всем видом заявляя о том, что за ними скоро хвостами потянутся женихи.
— Из шведок она, батяка. В Санкт-Петербурге немцев, голландцев, шведов с финнами много, почти все они несут службу при дворе императора Николая Первого, — еще ниже опустил причесанную макушку Захар. — Отец моей невесты — профессор Стокгольмского университета, работает в России по приглашению государя.
— А вот гляньте на дурака! Еще Петр Первый разгромил шведов под Полтавой, в той битве участвовали и твои прадеды, — притворно вскидывал руками Дарган. — А ты на побежденной решил жениться. Неужто из другой нации девки не нашлось?
— А где ты ее найдешь, такую нацию? — со смехом подхватывали разговор станичники. — Вряд ли какая выстоит супротив России.
— После татар с монголами русский дух, вишь ты, остался не сломленный.
А теперь и вовсе железом покрылся.
Сидевшая молча хозяйка дома решилась вмешаться в разговор:
— Сынок, какая девушка тебе понравится, на той и женись, — сказала она. —
Станичники сбавили тон. Им было непривычно, что в мужские рассуждения влезает женщина, но в доме Дагана такой порядок был заведен со дня появления в нем иноземки, хотя согласиться с этим нововведением получалось не у всех. Некоторые казаки с интересом посмотрели в ее сторону.
— А свои скурехи пущай нетоптаными ходят? — как всегда в таких случаях, решил выправить положение Дарган. — Гляди-ка, повырастали, одна краше другой, любая не прочь с нами породниться.
— На девок последние годы урожайные, — поддержал кто-то добродушный настрой хозяина, он посетовал. — Не дай Бог к войне, братья казаки, перед большой битвой всегда так было. То на мальцов дород немалый, а то Господь сподобит казачек на девочек. — В этих краях война никогда не прекращалась, еще со времен прихода сюда наших предков. — Все одно, пора бы утихомириться бабьему приплоду, иначе от любушек деваться станет некуда. — А посему слава новоявленному православному казаку, сыну Панкратия Александру, — подвел черту есаул Гонтарь, старый соратник Даргана по военным походам.