— Пастор живет в новом доме, — сказал он.
Оба стояли неподвижно. Ему было неловко просить ее уйти. Наконец она обернулась к нему с обезоруживающей улыбкой.
— Можно я одним глазком взгляну на розы? — уговаривала она с милым упрямством.
— Пожалуй, что ничего особенного не случится, — сказал он, отступая в сторону, — долго вы не пробудете…
Она двинулась вперед, мгновенно позабыв о садовнике. Лицо ее сделалось напряженным, движения — порывистыми. Оглядевшись, она заметила, что все окна, выходящие на лужайку — ни одно не занавешено, — зияли темнотой. Дом выглядел запущенным, словно им еще пользовались, но уже не жили в нем. Как будто тень пробежала по ней. Она пересекла лужайку, направляясь в сад, прошла через цветные воротца — арку из вьющихся пунцовых роз. Вдалеке расстилалась в утреннем тумане нежная голубизна моря с заливом и неясно чернел скалистый мыс, далеко врезаясь меж синевой неба и синевой воды. Лицо ее просияло, преображенное болью и радостью. У ее ног сад круто спускался вниз, утопая в цветах; внизу за ним темнели макушки деревьев, скрывавшие ручеек.
Она повернула в сад, сверкавший вокруг нее залитыми солнцем цветами. Она знала один уголок, где под тисом стояла скамья. Дальше начиналась терраса, сверкавшая громадным разливом цветов, по обе стороны сада от нее вели вниз две дорожки. Она сложила зонтик и медленно пошла среди этого моря цветов. Со всех сторон ее окружали кусты роз, огромные куртины роз, розы, свисавшие или каскадом ниспадавшие с подпорок, розы, застывшие на кустах. Если она поднимала голову, за садом как бы уходили вверх море и мыс.
Неторопливо шла она по дорожке, медля, подобно человеку, возвратившемуся в свое прошлое. Неожиданно она прикоснулась к тяжелым пунцовым розам, нежным, как бархат, задумчиво, безотчетно касаясь их, — так мать иной раз ласкает ручку ребенка. Она слегка наклонилась вперед, чтобы вдохнуть их аромат. Потом рассеянно побрела дальше. Порой какая-нибудь огненная, не имеющая запаха роза заставляла ее остановиться. Она стояла и разглядывала цветок, словно была не в силах понять этого. Она вновь прониклась тем же нежным ощущением близости, стоя перед грудой опавших ярко-розовых лепестков. Потом ее изумила белая роза, в середине зеленоватая, как лед. Так, не спеша, словно трогательная белая бабочка, продвигалась она по дорожке, пока не вышла наконец к маленькой террасе, сплошь усеянной розами. Казалось, их залитая солнцем, веселая толпа заполняет все пространство. Их было так много, так они были ярки, что она почувствовала смущение. Казалось, они разговаривали и смеялись. Словно ее окружала незнакомая толпа. Это ее возбуждало, не позволяя замкнуться в себе. От волнения она раскраснелась. Воздух был напоен ароматом.
Торопливо прошла она к небольшой скамье среди белых роз и села. Ее алый зонтик выделялся резким цветным пятном. Она сидела совершенно неподвижно, чувствуя, как исчезает, растворяется ее собственное существо. Она такая же роза, роза, которой не удается никак расцвести, но напряжение не покидает ее. На ее колено, на белое платье опустилась мошка. Она наблюдала за мошкой, словно та опустилась на розу. Она перестала быть собой.
Она мучительно вздрогнула — по ней скользнула какая-то тень, и перед ее взором возникла фигура. Мужчина — он был в домашних туфлях — подошел совсем неслышно. На нем был полотняный пиджак. Утро было разбито, очарование улетучилось. Она боялась только того, что начнутся расспросы. Он двинулся вперед. Она встала. Потом, когда она увидела его, силы оставили ее, и она вновь села на скамью.
То был молодой человек с военной выправкой, слегка располневший. Черные, блестящие, гладко зачесанные волосы, нафабренные усы. Но в походке чувствовалась какая-то расхлябанность. Бледная, с побелевшими губами, она подняла взор и увидела его глаза. Они были черны и незряче устремлены в пространство. Нечеловеческие глаза. Он приближался.
Он пристально посмотрел на нее, механически отдал честь и опустился рядом с ней. На скамье он пододвинулся, положил ноги одна на другую и голосом джентльмена, голосом военного, произнес:
— Я вам не помешаю — не так ли?
Она сидела безмолвная и беспомощная. Одет он был безукоризненно — во все темное и полотняный пиджак. Она не могла пошевелиться. Когда она увидела его руки и на мизинце кольцо, которое она так хорошо знала, на нее словно нашло оцепенение. Весь мир пришел в беспорядок. Она сидела совершенно беспомощная. Ибо его руки, служившие ей символом страстной любви, а теперь покоившиеся на его сильных ляжках, наполняли ее ужасом.
— Можно мне закурить? — спросил он доверительно, почти таинственно, и рука его потянулась к карману.
Она не могла ответить, но это не имело значения, он пребывал в другом мире. Страстно желая этого, она задавалась вопросом — узнает ли он ее, способен ли он узнать ее. Она сидела, побледнев от страдания. Но она должна была через это пройти.
— Я не захватил табак, — произнес он глубокомысленно.
Она была всецело поглощена им и на его слова не обратила внимания. Может он ее узнать или все прошло? Она сидела не шелохнувшись, застыв в томительном ожидании.
— Я курю «Джон Коттон», — сказал он, — табак дорогой, я должен во всем экономить. Знаете, пока тянутся все эти иски, я весьма стеснен в средствах.
— Да, — сказала она; сердце ее похолодело, душа оцепенела.
Он встал, небрежно отдал честь и удалился. Она сидела неподвижно. Она видела его фигуру, фигуру, которую она любила со всею страстью: эту аккуратную голову солдата, это великолепное, теперь располневшее тело. Это был не он. Ее переполнил неизбывный ужас.
Внезапно он возник вновь: он держал руку в кармане пиджака.
— Вы не возражаете, если я закурю? — спросил он. — Быть может, я смогу все уяснить.
Он снова сел рядом с ней, набивая трубку. Она наблюдала за его руками с великолепными сильными пальцами. Они у него всегда слегка подрагивали. Тогда, еще давно, это ее удивляло в таком здоровом человеке. Теперь движения его были неточны, и табак неряшливо свисал из трубки.
— У меня дело в суде, которым я должен заниматься. В судебных делах все всегда так неопределенно. Я говорю своему адвокату четко и определенно, чего я желаю, но никогда не могу добиться, чтобы это было исполнено.
Она сидела и слушала, как он говорит. Только это был не он. Те же руки, что она целовала, те же странные блестящие черные глаза, что она любила. И все же не он. Она сидела неподвижно, в молчании и ужасе. Он уронил кисет с табаком и шарил по земле, стараясь найти его. И все же она должна ждать — может, он узнает ее. Отчего она не может уйти?! Мгновение спустя он поднялся.
— Мне нужно немедленно идти. Прибывает сова. — Затем доверительно добавил: — На самом деле его зовут не сова, но я так его называю. Нужно пойти посмотреть, прибыл ли он.
Она тоже поднялась. Он в нерешительности стоял перед ней. Статный мужчина с военной выправкой и сумасшедший. Ее глаза все вглядывались и вглядывались в него, стараясь понять, узнает ли он ее, сможет ли она отыскать его.
— Вы не знаете меня? — спросила она в душевном ужасе, оставшись одна.
Он обернулся и странно посмотрел на нее. Ей пришлось выдержать эти глаза. Они просияли ей, но в них не было разума. Он приближался к ней.
— Да, я действительно знаю вас, — сказал он напряженно, сосредоточенный, но безумный, приближая к ней свое лицо. Превеликий ужас объял ее. Сумасшедший, физически сильный человек подступал к ней чересчур близко.
Торопливыми шагами подходил какой-то человек.
— Сегодня утром сад закрыт для посещений, — сказал он.
Душевнобольной остановился и посмотрел на него. Санитар прошел к скамье и подобрал оставшийся там кисет с табаком.
— Не забывайте свой табак, сэр, — сказал он, направляясь с кисетом к джентльмену в полотняном пиджаке.
— Я как раз просил даму остаться с нами на ленч, — вежливо ответил тот. — Это мой друг.
Женщина повернулась и, ничего не различая, стремительно пошла из сада среди залитых солнцем роз, мимо дома со слепыми, темными окнами, через усыпанный морской галькой двор и вышла на улицу. Торопливо, ничего не различая, но уверенно шла она вперед, не разбирая дороги. Возвратившись домой, она тотчас поднялась наверх, сняла шляпу и села на кровать. Казалось, у нее внутри лопнула какая-то перепонка, и она перестала быть организмом, способным думать и чувствовать. Она сидела, уставившись в окно: на морском ветру медленно колыхалась веточка плюща, вверх, вниз. Воздух отсвечивал жутковатым сияньем озаренного солнцем моря. Она сидела абсолютно неподвижно и безучастно.
Спустя какое-то время она услышала, как этажом ниже тяжело топочет муж, и, ничуть не изменившись, стала следить за его передвижениями. Услыхала, как его довольно безрадостные шаги вновь удалились из дома, потом услыхала его голос, говоривший, вопрошавший, обрадованный, и его приближающиеся твердые шаги.