Женя Врейн с его гуманистическим девизом: «Каждый имет право на личный холодильник». Тима Попыбшев, румяный и красивый, точно жопа Дед-Мороза. Мелкие радио- и теле-урывалы. О дамах говорить не будем. Дамы им под стать, одна к одной. Славная кавалерия!
Неудавшиеся евреи. Удавшиеся. Не по нации, нет, вовсе нет! Свят богом избранный народ Израилев!.. Евреи по профессии, при чем здесь гены, семя, род? Иногда меня охватывало тихое отчаянное бешенство — стоило лишь вспомнить, как я когда-то читал этим «тонкачам» свои стихи и прозу, заливаясь этаким недорезанным соловушкой… Грехи, о грехи моей молодости! Лучше бы триппер!
Как я не видел? Как я мог? Кормя своими мозгами, болью и кровью — Их, Этих? Дерьмо ползучее, дерьмо плавающее, дерьмо, желающее поразвлечься, дерьмо микроэстетствующее, дерьмо сочувствующее, дерьмо, желающее подразвлечься, милым интеллигентным дерьмом, разумеется, с местом в жизни и желанием это место изменить на лучшее… Как я мог?
О, вонючие шудры! Касты смешались. Хуже — погибли. Вайшьи не чтут брахманов, грязные лапы шудр протянуты к священным Ведам… Уже, схватили! Веды перешудрены. Ныне шудры учат священному Слову. Слово шудры авторитетнее Вед! Горе брахманам! Кшатрии бессильны. Шудры-шудры-шудры… Сплошные ряды вселенских шудр.
Их много. Их очень много. Их очень, очень, очень много. Их много — и им не смердит. Смердят они сами. Шудры стали всем: аскетами и брахманами. Кшатрий ныне — шудра. Вайшья ныне — шудра. Царь ныне — шудра. Ринга ныне шудра. Шудра занялся йогою… Никого не осталось в мире, кроме грязных паршивых шудр! Черное солнце стоит над миром: черное солнце Калиюги, черное солнце Эпохи Шудр!
Ты, мнящий себя брахманом, загляни в колодец души своей. Там, на дне, в глубине, в мягкой тьме, посмотри, приглядись — не запрятался ль шудра? Гляди зорче!
Вайшья неприятен. Тяжко вайшье в аду! Не радует взора пьяный кшатрий, похваляющийся своей силой (сила — в кулаке). Дважды неприятен кшатрий, отбывающий свой срок в аду. Брахманов в этом мире нет. Брахманы не для ада! Брахман, очутившийся в аду, неприятен троекратно. Но трижды по трижды тысячу раз неприятен вонючий шудра!
Шудра слушает только палку. Шудра подвластен только палке. Шудра понимает увесистую палку — слова созданы не для него… Горе миру! Горе брахманам, кшатриям, вайшьям — горе! Ныне палка в руках у царящих шудр!
Шудре, услыхавшему слова Священных Вед, полагалось залить уши свинцом. Шудра, узнавший истины Вед, должен быть расчленен на части. Шудра, возомнивший себя брахманом, должен быть убит… Горе брахманам! Горе миру! Ныне шудра стал всем!
Бессмертное царство шудры: шудра-демократ, шудра-плутократ, шудра-аристократ. Шудра-анархист, шудра-монархист, шудра-царь, шудра-шудра. Шудра слушает Веды. Шудра их цитирует! Шудра теперь — толкователь Вед. Шудра пишет свои собственные Веды!.. Горе миру! Этот мир не может существовать долго: мир, в котором шудра стал выше Вед, мир, где законом стали шудры!
Шудра стал творцом. Шудра стал богом! Шудра стал законником и воином, певцом и купцом. Шудра стал править миром. В этом мире все подвластно шудрам, мысли и дела, книги и пашни… Горе мыслям, делам, книгам и пашням — шудра приведет их к законному концу.
Сатьяюга, эпоха брахманов, где ты?.. Легендарный, таинственный Золотой Век!.. Каким ты был, никто не знает. Но известна Двапараюга, век Серебра, владычество кшатриев, воинов и царей. Настала Третаюга, жирный вайшья стал править миром. Кшатрии помельчали, пали цари, меч заменила медь монеты. Тяжек запах века Медного, но сносен… Увы! Пришла Калиюга, проклятый Железный век! Отныне миром правят только шудры. Век Хама, век Палки, век черного солнца Эпохи Шудр! я Шудры духа и шудры тела. Шудры-философы и шудры-цари. Они повсюду, шудры. Они — везде, мир отравлен шудрами, духом шудр! Сотворенные Создателем-Брахмой из грязи его стоп, созданные для грязи, живущие в грязи, они утратили смысл своего существования: служить четырем варнам Брахмы. Шудры стали над кастами, шудры теперь выше каст. Все, что есть, этот ад — их творение. На Земле и в душе, в словах и делах, в мыслях и жизни, повсюду и везде!
Все люди равны. Все люди — братья! Но брахман не равен кшатрию, кшатрий не равен вайшье, самый низкий вайшья, словно Гималаи, возвышается над наилучшим шудрою. Пусть шудра объявит себя царем, купцом, звездочетом — хоть самим Господом! Все это не переменит сути шудры, кармы шудры, варны шудры, шудры шудры — шудра всегда останется шудрою. У шудры есть тело, но нет души… Горе всем, кто рож ден дважды, горе брахманам, кшатриям, вайшьям, горе самим шудрам, если шудры станут править миром. Горе миру, если шудры вздумают переделывать мир!
Шудра нечист от рождения. Одним своим присутствием он оскверняет окружающих. Грязный шудра, считающий себя чистым, нечист вдвойне. Гордый шудра, стремящийся сравняться с рожденными дважды, нечист стократно. Наглый шудра, мнящий себя выше вайшьев, кшатриев и даже брахманов, нечист тысячекратно. Подлый шудра, считающий себя владыкою планеты, нечист в десять тысяч раз. Распоясавшийся шудра, посягающий на всю Вселенную, нечист и гнусен лакх — сто тысяч раз. Безбожный шудра, возомнивший себя Богом, — такой мерзейший шудра нечист и гнусен тысячу тысяч раз… Горе богам, горе людям, горе Вселенной, горе планете — ныне шудра объявил себя верховным божеством. Стал выше Бога!
«Бога нет, — говорит безбожный шудра. — Есть Человек!» И добавляет: «Шудра — лучший из людей!»… Горе Человеку! Человек — это звучало гордо? Человек — это звучит «Шудра»!.. Горе, горе всему человеческому в человеке: человек превратился в Шудру!
Жалок тот, кто стремится понять шудру: шудра не понимает самого себя. Глуп тот, кто хочет помочь шудре: за помощь шудре будет заплачено шудрой. Шудряным миром, шудриной благодарностью, шудриным ответом. Шудрами не правят — вспомните палку! — шудрам велят. Шудра— это грязь от ног Брахмы, тень от тени, получеловек, йеху, родной и кровный брат обезьяны. У шудры нет «я», есть только шудра. Каждый шаг его пахнет шудрою, каждый вздох его — нечист. Только в служении дваждырожденным оправдание шудры, смысл его жизни… Горе жизни! Горе Хозяевам! Горе шудре! — Ныне шудры стали жить лишь для самих себя!
…А еще по Котлограду шныряли бесы. Нет, не путать с чертями — совсем наоборот! Бесы были решительно против хозяев ада, они мечтали подорвать их власть и переделать все по-новому в аду. Толика бесов получилась из разочаровавшихся чертей. Но большинство их было просто чертями-неудачниками. Многие из бесов к тому же работали на чертей, осведомляли. Следуя давней традиции благодетелей рода человеческого: подрыв устоев + сотрудничество с жандармерией.
Владик Отравинский хотел стать выдающимся бесом нашего времени. Он казался мне Петрушей Верховенским с его лозунгом: «Надо делать ДЕЛО». Так сказать, индульгенция. Под ее эгидою Владик усердно урывал. Где, что, как попало, все средства были хороши. К тому же при такой бешеной конкуренции… Бедный Владик! Чтобы переплюнуть соперников, надо запродать не только труд, но и бессмертную душу. А где ее взять, коль Бога нет?
Владик рассчитывал (разумеется, в будущем) сделать такое благодеяние человечеству, чтобы после изобретения бессмертия, его, Владика Отравинского, тотчас же оживили. Вперед Маркса… Но это была лирика. Сейчас же шла текучка урывания: не до благ человечества. Владик очень смачно произносил слово «урвать». Прочувствованно, убежденно, истово… И рассчитывал на мою помощь, увы! Я был говенным помощником в этом деле. Не хватало у меня какого-то винтика в голове. Или имелся некомплектный, что ставил блок всем моим попыткам с подачи Владика.
После очередной я испытывал омерзение. И предпочитал работать грузчиком или натурщиком. Не получались у меня панегирики. И проблемные произведения о том, как сделать ад удобным для чертей и уютным для мучеников. Вместо панегирика рождалась пародия. Издевка — и она спасала. Без нее накатывала тошнота.
Мерзкое, гнусное чувство во рту, будто там — добротная помойная тряпка, причем сухая. Ее нужно щедро смачивать собственной слюной. Причем — искренне!.. Я не мог. Физически не мог. «Извини, друг, не пошла», — как говаривал алкаш, отрыгивая выпитое в стакан. Ведь тут была нужна лирика, нужно искренне восхищаться законами ада, мудрой предусмотрительностью чертей, красотами котлов, величием копоти и прочими прелестными картинами. Нужно стать мерзавцем до мозга костей, сучьим выблядком, педерастом духа. «Мы, йеху, славные ребята! Гордые хозяева Земли! Нам покоряются горы и норы, мы творим чудеса-небеса».
Певцы котлов. Жизнелюбчики. Пишем чистую правду, съедобную, как гриб. Аб-со-лют-но искренне! О том, как прекрасно яркое пламя (костров, что нагревают воду для котла). О том, как рубином блестит металл (калят щипчики). О трудовой симфонии (вопли жертв, гоготанье чертей, скрежет зубовный, треск поленьев, шипенье сковородок)… О лирически-честные блюди! С метафорами-рифмами, с творческими находками, рабочими заготовками, техникой прозы, культурой стиха. Дорогие Дозвольте Поползать! На сытеньком, подленьком, мягком писательском брюшке. Другие ведь неискренне, по долгу службы. А мы — от всей души. Мы очень-очень честные. Не для профита, не от страха лижем жопу, что вы, что вы! Зов сердца.