Лизавета Сергевна заливалась серебристым смехом, вставляя местами фразы, то колкие, но доброжелательные, то обобщительные и ни к чему не обязывающие; Сергей Антонович сохранял сердитое молчание, да и Андрей Григорьевич также все больше молчал, отвечая лишь в меру возникновения крайней на то необходимости. Наконец, чаепитие приблизилось к своему завершению, о чем Андрей Григорьевич подумал с величайшим для себя облегчением, не позабыв, впрочем, поблагодарить хозяйку; та же, из-за стола поднямшись, повлекла мужа за собою, дочери заговорщицки подмигнув, и кивнув ей же едва заметно. - Что ж вы, сударь, все застолье просидели бессловестно? - Спросила Андрюшу Лизавета Сергевна, едва остались оне наедине. - Иль обет молчания был вами давеча до скончанья веку даден? Ну же, развеселите меня! Уж простите, грешного, не хотел, право, вас обществом своим тяготить, отозвался ей Андрей Григорьевич смущенно. - Фу, сударь, какой же вы бесконечно скучный! - Отмахнулась от него Лизавета Сергевна. - Ужель вам и порадовать слух мой более совершенно нечем?
За сим сотворилась в комнате пауза весьма тяжелого свойству, и уж когда оная совсем в тягость обоим стала, Андрей Григорьевич решил первым ее разрушить. - Лизавета Сергевна, - начал робко он, - знаете ли, что в душе моей вызывает облик ваш трепет совершенно необычайный, а голос ваш, подобный пению ручья вешнего, заставляет сердце мое биться учащенно,
только разве что из груди вовне не выпрыгивать с неосторожностию...
Лизавета Сергевна, услышав сие, проявить решила мужество прекрасному полу не свойственное, и в обморок, как по этикету положено, не падать; вместо того сказала она, воспылав щеками: - Ах, сударь, что вы такое говорите! Не понимаю я слов ваших. Извольте объясниться, сделайте милость! Лизавета Сергевна... Лизонька... Выходите за меня замуж! - Выпалил Андрюша в ответ ей на едином дыхании.
Возможно, ожидал он, что после слов таких предмет его воздыхания кинется на шею ему со слезами и нашептываниями сладкими, всевозможного содержанью, однако ж предмет означенный лишь отвернулся, сызнова заливаясь краскою. - Андрей Григорьевич, - ответствовал предмет сей, выдержав молчание благопристойное, - я весьма польщена вашим ко мне вниманием, но извольте видеть: ничего окромя дружбы быть промеж нами не может, ибо папеньке моему, во-первых, вы не по сердцу пришлись, а во-вторых, не желаю я жизнь свою во бедности великой заканчивать, во платья рваные облачаясь, и хлеб зачерствелой с водою вкушая ежеденственно. Уж простите меня, друг мой сердешный за откровение сие, ибо обещаний и надежд я равно вам никаких все одно не давала...
Не умею я, читатель мой благодарный, сцен любви безответной и отвергнутой описывать, ибо пером слаб в великой степени, посему уж не сочтите за труд тяжкий диалоги, за сим воспоследовавшие, за меня додумать самостоятельно, и к разумению своему принять; а коль уж не сойдемся мы с вами относительно того мненьями, так и невелика в сем беда заключается.
Нету во мне знания определенного, что меж героями нашими во пять минут воспоследовавшие длилось, однако ж доподлинно известно мне, что вышел Андрей Григорьевич из комнаты гостиной, будто оплеваный, и направился он засим прямиком в кабинет Сергея Антоновича. - Простите меня, сударь, что тревожу вас сызнова понапрасну, - произнес Андрюша при виде его, в дверь постучавшись предварительно, - но не откажите мне в милости иметь возможность об одолжении вас попросить незначительном... - Опять денег клянчить явился? - Возопил тут Сергей Антонович с яростью. - Уж в позатом месяце сто рублей занимал у меня, да так до сих пор возвернуть и не соизволил! - Уж услужите, Сергей Антонович, мне в последний разок, рубликов сто ссудите на бедность мою с излишков ваших, на пропитание... - Услуги моей домогаешься? - Вопрошал его Сергей Антонович ласково. - Так вот тебе мое услужение...
Со словами оными взял он Андрюшу за шиворот, и, без раздумий долгих спустил его, грешного, с лестницы.
Андрей Григорьевич, Сергея Антоновича жестокою рукою с лестницы спущенный, происшествием тем расстроен был не в столь сильной степени, как мы с вами, многоуважаемый мой читатель, ожидать от него можем, ибо подобные истории случались с ним на неделе через день, ежели порою не чаще. Однако, самолюбие его все ж задето было значительно, и потому, нащупав в заднем брючном кармане последнюю монету пятирублевую с двуглавым орлом на аверсе, двинулся Андрей Григорьевич к ближайшему трактиру с единственной целью горе свое пивом горьким залить, решивши при том, что на пропитание тех пяти рублев ему все одно не достаточно.
Воздух в трактире был тяжел и густ, как сметана, под потолком витал бестелесными клубами сизый дым, сигаретами и трубками, табаком туго набитыми, обильно источаемый. Посетителей в сей неурочный час было здесь во множестве; однако, тесноты, тем не менее, не ощущалось, хоть сам трактир и не был чрезмерно велик. Чистотою и обхождением заведение сие не отличалось отродясь, но было в нем одно достоинство великое: цены на предлагаемое тут съестное и питейное держались всегда умеренными.
Андрей Григорьевич прошел промеж столов, со времен допотопных собственную девственную первозданность хранящих, ибо тряпками их до сей поры не касались ни единожды, к трактирной стойке, и взявши бутыль пива жигулевского, по три рубля с полтиною штука, да немытый же стакан, ко свободному столику неторопясь направился.
Наплескавши пива в стакан до краев, решил было Андрюша напиток сей по назначению своему употребить, как заслышал он неожиданно за дверьми трактирными разговор весьма напряженного свойства. - А я говорю тебе, кретин, не мешайся! - Изрекал один грудной голос, гулкий и басистый, точно выдох трубы медной. - Негоже это, ваше высокородие, - вторил ему второй, высокий и суетливый, - не место то для вас, поверьте уж мне, бога ради.
- А я говорю, не мешайся! - Повторяла труба. - Застрял, так теперь уж молчи. Какого рожна поперек дороги лезешь? - Одумайтесь, ваше высокородие! Позволительно ли, в вашем-то положении? - В нашем положении многое позволительно. - Отвечала труба.
Засим дверь, что в трактир прокуреный вела, распахнулась с треском и грохотом; в дверях же показался человек, раскрасневшийся и упитанный, в длиннополом пальто, на животе расстугнутом; по всем видимостям, был он немного в подпитии. За плечом его возникла иная голова, всклокоченная и растерянная, с короткою дьяконской бородкою. Упитанная персона в пальто, что являлась, как Андрюша смекнул сразу же, обладательницею того самого трубного голоса, направилась к стойке, следом за нею засеменил человек с бородкою, что-то под нос себе при том причитая непрестанно. Тревогу и растерянность последнего Андрюша объяснил себе без особых для того затруднений, ибо одного взгляда на компанию сию становилось достаточно, чтоб понять, что персона в пальто есть лицо весьма состоятельное и обстановке ее сейчас окружающей никоим образом не соответствующее. Присутствовавшие в трактире
обернулись к вновьприбывшим с удивлением, но вскоре любопытство свое и интерес всяческий утратили, ибо своими бедами, что водкою, иль пивом, иль тем и другим за раз заливали, поглощены были в значительно большей степени. Когда ж лицо означенное столик его миновало, сам Андрей Григорьевич изумление испытал неописуемое, ибо признал он в человеке этом Василия Петровича Пришивалова, господина, более богатого которого во всей губернии сыскать вряд ли было б возможно при всем на то желании. - Водки! - Прогудел трубою Василий Петрович. - Сей момент! - Отозвался трактирщик за стойкою, и, выбрав с подноса стакан, что почище, наплескал туда чего-то из бутыли. Персона в пальто, нос двумя пальцами с аккуратностью зажавши, стакан вовнутрь себя опрокинула залихватски, опосля чего спала с лица, глаза ее выкатились, и выдохнула она с таким видом, словно проглотила сейчас змеюгу ядовитую, или, как минимум, ежа.
- Это чем же ты, собака, народ травишь? - Взревел Василий Петрович, уста свои рукавом утирая. - Водкою-с. - Отозвался трактирщик, улыбаясь извиняющейся улыбкою. - Столичной-с. Ничего другого не имеем-с...
Василий Петрович сгреб его за грудки, и встряхнул, точно грушу, так, что при иных обстоятельствах с груши той вмиг посыпались бы наземь плоды переспелые. - Водкою? - Повторял он при том неласково. - Водкою? Я тебе покажу водку, прохвост!
Человек с дьяконской бородкою, угадав, видимо, происшествия сего продолжение нелицеприятное, поспешил за рукав Василия Петровича уцепиться хватко и прочь повлечь с поспешностью, приговаривая суетливо: - Да как же, ваша милость? Да говорл же, ваша милость... - В деле малом не пособите ли, юноша? - Обратился он к Андрюше, мимо столика его проходя, с ним поровнявшись. - Машину не поможете ль подтолкнуть застрявшую? Здесь, рядышком. - С радостью, - согласился Андрей Григорьевич не раздумывая.
Автомобиль Василия Петровича Пришивалова был, как ожидать того и следовало, заморской драгоценной породы: суетливый человек же оказался при нем водителем. Пропуская мимо внимания своего Василия Петровича речи гневные о выпитом давеча напитке и заведении, оный предлагающем, во многом содержания весьма нелицеприятного, Андрей Григорьевич, в лакированый металл руками упершись, столкнул автомобиль с места, отчего тот завелся с заметным усилием. - Пьешь ли? - Обратился к нему Василий Петрович, душу свою в непристойной тираде излив окончательно. Андрей Григорьевич смутился. Случается. - Ответил он по минутном размышлении. - Что же, раз так, поехали. - Сказал Василий Петрович, дверь автомобильную пред собой открывая.