Хэллоуин - Александр Зорич

Александр Зорич Хэллоуин

* * *

1. Я построил Машинку. В ней много замечательных колесиков, деловитых шестеренок, сверкающих стеклышек и прочих штуковин. Она жужжит, как здоровенный жук, когда движется вперед, она шелестит бабочкой на пути назад, на поворотах она скрипит, как сверчок. На ее левом боку я написал: «Сепаратор турбо», а на правом – «Чик-чик тарантул». Она и впрямь чем-то похожа на шустрого паука-сенокосца, хотя в ней есть сходство и со скорпионом. В общем, она очень красивая, моя Машинка. Только вот Джил испугалась и сказала: «Это – твое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится». Мне понравились ее слова и я написал на Машинке спереди: «Мое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится».

2. Когда я был совсем маленьким, я очень хотел попасть в Корею. Мне не повезло. Война там окончилась, когда мне было восемь лет, и в утешение отец купил мне роскошный механический конструктор (Twony вucks, sir!). Тогда же я и построил свою первую Машинку, жалкое подобие муравья, которая издохла на третьей минуте жизни, но я не унывал. Мне удалось сэкономить на школьных завтраках, и через четыре года я купил себе второй, куда более шикарный конструктор (Twony grands, sir!). Еще через шесть лет я, окрыленный своими первыми удачами и юношеской наглостью, приехал в Бостон, поступать в Массачусетсский технологический институт, куда, к сожалению, без особых усилий поступил. Там же, в Бостоне, я познакомился с Элен.

Оценив ее по достоинству, я ринулся в бой. Три года ушли на презервативы, пиццу для влюбленных, психотические посткарды – типа, без тебя и в Лас-Вегасе заняться нечем, – и прочую любовную атрибутику. Кончилось все тем, что я надоел ей до крайности и обычно уравновешенная и дипломатичная Элен заявила, что не может любить человека, жесткого, как жужелица.

Не успел я по-настоящему расстроиться, как подоспела Вьетнамская война, благо в тот год я уже был магистром в прикладной бионике. В отличие от Кореи, во Вьетнам я уже не рвался и частенько, трясясь в вертолете над утомительной зеленью тропических джунглей, жалел, что не получаю от этого ни малейшего удовольствия. Тем более не доставил мне удовольствия вьетнамский пулеметчик, который срезал нас однажды над дельтой Меконга. С горем пополам удалось посадить вертолет и мы, по колено в крокодилах и болотной жиже, приняли бой. Я – плохой пехотинец. Если бы не Бак Тэйлор, мой приятель еще по MIT , гроза университетских бейсболистов, умник и сердцеед, то Америку я увидел бы разве что через щель в дурно запаянном цинковом гробике. Благодаря Тэйлору, я выжил и вернулся.

3. Говорят, во Вьетнаме я постарел на десять лет. Не знаю, не знаю. По крайней мере, поумнел я на все двадцать, но и это не помогло. Элен вышла замуж за героя Вьетнамской войны Бака Тэйлора и, в конечном счете, это было справедливо. Все-таки, Бак скрутил за меня не одну узкоглазую башку и я, не держа обиды – или, по крайней мере, не бравируя ею – явился к ним на свадьбу, где и произошел один забавный инцидент.

В разгар веселья я встал и, дождавшись тишины, произнес тост. Я предложил выпить за мою эволюцию. Конечно, это было нескромно, зато имело определенный смысл. Никто, правда, ни черта не понял – что за революция, что это за тип – брат невесты что ли? – но захмелевшим гостям было насрать, и они, обозвав меня «Gа-Gа», то есть большим чудаком, все-таки выпили. Элен презрительно пожала плечами, а Бак отозвал меня в сторонку и, подхихикивая, от всей души пожелал мне успехов в эволюции.

4. Зануда Бак не знал, что в шесть лет я стремился в Корею. Да и знал бы – ничего, кроме парочки добродушных, но нелестных замечаний, он все равно не обронил бы. А зря. Я ведь не собирался мотаться по сырым, вонючим джунглям только из желания пострелять, поиграть в пиф-паф мувиз. Я вообще ни в кого не хотел стрелять. Война была лишь предлогом попасть в волшебное царство жуков и бабочек из «Иллюстрированного атласа насекомых».

Поначалу инсекты завлекали меня своей красотой, затем – многочисленностью, в конце концов, потрясали своей живучестью. Ночная бабочка уродуется на булавке трое суток. Человека моментально убивает одна-единственная пуля. Смешно, да? Мне тоже было смешно. Я смеялся так заразительно, что все кругом смущались и отводили глаза. Но я не только смеялся. Тысячи хитиновых душ и десять лет жизни я принес в жертву своим экспериментам. Кое-что получалось, кое-что – нет. Я учился. Потом, уже в институте, я первый раз в жизни влюбился. Кстати, Элен оказалась на редкость проницательна: сравнив меня с жужелицей, она была близка к истине. Окончательно я понял это во Вьетнаме. Там не сыскалось ни жуков, ни бабочек. Может быть, они испугались войны, но скорее всего я их просто не заметил. Мне было плевать. Покидая Сайгон, я чувствовал, что знаю об инсектах все. Больше, чем они сами. Да я и сам был инсектом.

5. Признаюсь, после свадьбы Элен я поступил весьма не оригинально. Я сошелся с институтскими неудачниками и, кочуя с ними из кабака в кабак, ежевечерне напивался до синевы, во славу своей депрессии и тайно взлелеянному мазохизму. Умышленно бездействуя, я ждал событий. Конечно же, я не знал, что один слишком сообразительный генерал уже давно интересуется моей институтской работой «Инсектированная механика», в которой я рассматривал свои знания о насекомых с точки зрения технической применимости. Мне был дорог сам принцип ожидания. Оно было чем-то вроде маленького перемирия между мной и теплокровными. Я не бросал им никакого вызова, я вел себя, как мертвый сверчок. Но они начали первыми.

Однажды в нашу компанию затесался симпатичный шатен, назвавшийся Х.Смитом. Он порол весьма родную чушь. Он восторгался Ницше и восхвалял Кастанеду, он злобно ругал военных, поносил H-bomb и Традиционные Американские Ц. Короче говоря, Х.Смит настырно эксплуатировал темы, которые, по мнению геморройных аналитиков из ФБР, были в нашем кругу чем-то вроде сигаретного дыма. Свои излияния он сопровождал щедрой выпивкой за свой счет. Когда я в очередной раз как следует нализался, он вызвался отвезти меня домой. «Мысль что надо», – сказал я ему и нырнул.

Вынырнув на следующее утро среди чужих белых стен, я услышал ласковый голос:

– Ай-ай-ай, мистер Фарвуд. И зачем было так напиваться, а?

– Идите к черту, – простонал я и лишь затем рассмотрел обладателя ласкового голоса. На нем был мундир, на мундире погоны, а на погонах – целые россыпи генеральских звезд. И еще – в петлицах у него я заметил значки танкиста.

– Двести тысяч долларов в год плюс бонусы за то, что вы не будете больше посылать меня к черту, – предложил генерал.

– И все? – спросил я, пытаясь вложить в эти слова максимум иронии.

– Почти все, – невозмутимо ответил генерал. Иронию он расслышать не пожелал. «Почти все» – это пустыня Смоки, штат Невада, секретный объект «сто семь», чугунные рожи охранников и работа над проектом «Dеvil's Рuррet».

Пентагон хотел сразу всего и побольше. Чего хотел я сам, сказать невозможно. Я просто работал, получал свои бонусы в виде бутылок имени Джонни Уолкера и готовился рано или поздно встретить Элен. Работать было противно. Три года кряду я ругался с военными, заигрывал с машинистками и до хрипоты спорил с Кохом-старшим, своим заместителем. Он метался по лаборатории и обзывал меня самозванцем, невеждой и мальчишкой. Он злился и брызгал слюной, но поделать ничего не мог, ведь я был любимчиком руководителя проекта – того самого танкового генерала. Генерал приказал во всем слушаться меня, даже не заметив, что я уже был на следующей ступени.

6. Многие спорят о том, как мы погибли. Одни говорят о гигантском метеорите, другие – о глобальном похолодании, третьи во всем обвиняют вспышку сверхновой. Я много думал об этом, еще будучи инсектом, но сейчас я твердо уверен – это не важно. Нет смысла говорить о причине нашего вымирания, значительно важнее то, что мы существовали. Особенно сейчас, когда на Земле возродился последний из нас. Он помнит все, о чем знали мы: и брачный восторг весенних ночей, и лунные блики на влажной шкуре, и великий раскол континентов, и мышиную возню первых приматов под ногами.

Теплокровным вряд ли было бы приятно узнать, с каким удовольствием мы, как будто невзначай, давили их далеких пращуров. Вот и мне было нечего больше делать в этой милитарной дыре – настало время идти дальше.

7. В один прекрасный день все умерли, а я пропал без вести.

Дело в том, что летом 1973 года наша работа была завершена. Мы наконец-то построили штуку, о которой мечтал Пентагон. Она была хороша всем, за одним исключением: никого, кроме меня, и ничего, кроме своей дурьей прихоти, эта штука не признавала.

В первые пять минут полигонных испытаний она заглушила во всей округе радиосвязь, нарезала в лапшу армейских наблюдателей и навсегда заткнула глотку Коху-старшему.