Долго колебался Колька, все хотел поближе подойти, в казан заглянуть, плиту потрогать, да не решался. Боялся выйти из-за колонны, оказаться на пустом пространстве. Переминался, переминался с ноги на ногу, на девчонку ту обиженную поглядел - и решился.
Только отошел от колонны - вдруг вдали, снаружи, шум какой-то, мычание, будто стадо идет. Заскрежетало, загрохотало, в далекой стене, прямо напротив бородатого, открылись высоченные двери - и стало светлее. Мотнулся Колька назад, спрятался за колонну.
Слышит чьи-то шаги. Должно быть, много людей идет, и мычание стоит такое, что эхо грохочет под потолком. Прошли мимо него человек двадцать в белых простынях, здоровенные смуглые хлопцы, и тянут эти хлопцы огромного черного быка. На рогах у быка веревки, упирается бык, мотает головой, скользит копытами по гладкому полу, мычит, приседает, ворочает глазами на статуи. Но хлопцам, видно, не впервой, потому что они со своим делом ладно справляются. Сзади другие, тоже в белых простынях, дрова несут перед собой, бережно несут, ступают осторожно, сторонятся быка. А за ними неторопливо шагают важные, бородатые, черноволосые, похожие на цыган. На них красивая длинная одежда, словно плащ-палатки, только расписные, с узорами. Плащ-палатки переливаются, волочатся по полу.
Подтащили хлопцы быка к желтой плите, ловко свалили с ног, уперлись коленями ему в бок, держат. Подошли бородатые, вынули из-под плащ-палаток короткие кинжалы и давай колоть быка.
Льется кровь на плиту, заливает буквы, брызжет на белые простыни тех, что держат, а бородатые знай плащ-палатки свои подбирают, чтобы не запачкаться.
Бык подергал ногами, стукнул в последний раз копытами по полу и затих. Те, важные, кинжалы свои хлопцам отдали, отошли, стали кучкой в стороне, переговариваются негромко. Хлопцы над быком столпились, орудуют кинжалами, бросают куски в казан, а другие дрова подкладывают.
Стоит Колька за колонной, и рад бы незаметно убежать, да двери слишком далеко. Ну и боязно, конечно, пацану. Вдруг заметят, погонятся, поймают - и как того быка...
Наблюдает Колька дальше. Видит - двое в белом кинжалы положили, побежали куда-то, несут огромную красивую миску, осторожно несут, словно расплескать боятся. Поставили возле казана и сели рядом.
Едкий дым ползет из казана, трещат дрова, пахнет горелым мясом.
И тут защекотало у Кольки в носу и захотелось ему чихнуть. Крепился он, крепился, рот ладонью зажимал, но не выдержал все-таки - и чихнул. Хорошо чихнул, звонко. Обернулись все, смотрят в его сторону, что-то говорят. Несколько белых с кинжалами прямо к нему направляются. Бросился Колька бежать, да то ли в простыне своей запутался, то ли поскользнулся на гладком полу - только упал он, упарился головой. И все пропало. Да... А очнулся уже в госпитале.
Сосед замолчал, короткo вздохнул. Я тоже молчал, вспоминая.
Было что-то знакомое в этой истории. То ли слышал я уже о храме и ритуале сожжения быка, который привиделся Кольке, то ли читал где-то. Я окинул взглядом свои стеллажи. Возможно, в одной из этих книг...
- Вот такую историю рассказал мне майор, - вновь заговорил
сосед. - Я слушал его, раскрыв рот. И стали мы вместе гадать, что бы все это могло значить. Только так ничего и не придумали. "Чертовщина какая-то, - говорит майop. - Впервые в моей практике". А практика у него богатая была, еще с финской. Да...
Посидели мы с ним, покурили. Он сказал, что вот, мол, разобьем фрицев, тогда разберется он во всем. В Москву, говорит, напишу, посоветуюсь, может, были уже такие случаи. Литературу специальную почитаю, докопаюсь до сути.
Выкурили мы с ним еще по одной, да легли спать, потому что вставать назавтра было рано. Лежали молча, в соседней комнате хозяйка вздыхала, только чувствовал я, что не спит военврач. Да я и сам никак не мог заснуть, все думал об этом зале с золотыми статуями и о быке. Ведь явно же его в жертву приносили какому-то богу. Может быть, тому, что на повозке стоял, правил крылатыми конями. Морской, видно, бог. Только откуда могло все это взяться в Колькиной голове?
Да... Думал военврач разгадать эту загадку, но не довелось... - Сосед коротко вздохнул. - Наутро подскочил грузовичок и я с моими орлами двинул на передовую. Тянуть связь. А вечером возвратились - не узнать села. У дороги свежие воронки, хаты разрушенные дымятся, тряпье какое-то обгорелое на снегу. Идет навстречу молоденький солдат, лицо сердитое, валенки разъезжаются на скользкой дороге. Я из кабины высунулся, спрашиваю, что тут произошло, хотя и так ясно. Солдат в небо кулаком ткнул, обложил фрицев и в Бога, и в душу, и в куда угодно. В общем, бомбежка была. И все-го-то три гада через передовую прорвались, а бед наделали немало. Главное госпиталь, сволочи, разбомбили.
Сердце у меня сжалось, выскочил я из кабины и бегом, огородами, к нашей хате. Влетел в дверь - а там Светочка, медсестра, пухленькая такая, черноглазая, всегда улыбчивая. А сейчас плачет Светочка, собирает вещи военврача, а рядом хозяйка сидит на лавке. Подперла подбородок, смотрит заплаканными глазами, качает головой, а в подоле знакомые треугольники письма от погибшего сына. Вот так-то...
- Вот так-то, - повторил сосед, грустно прищурив глаза, - И хлопчик тот погиб, Колька, и много других. Так-то... Всех, конечно, не оплачешь, над всеми не отгорюешь. Война, она война и есть. Да и горевать-то было некогда. Вскоре пошли мы дальше, за фронтом, на закатную сторону. Много потом всякого было, и гнали мы фашиста до самого его логова, и добили-таки. Мне, правда, не довелось. Перепал стальной подарочек от фашиста в правое легкое. Под Будапештом. - Сосед осторожно положил ладонь на книгу, недоверчиво посмотрел на нее. - Внук у меня. Сережка. Я уже говорил, кажется. Учится в институте. На историческом факультете.
Паузы становились все длиннее и длиннее. Сосед теребил, гладил книгу, потом как-то отчаянно открыл ее, торопливо перелистал страицы и наконец посмотрел на меня. Опустил глаза. Опять недоумевающе посмотрел на меня и растерянно произнес:
- Листал вот его книги... Вы послушайте. Вы только послушайте! Ну что вы на это скажете? - Он провел пальцем по строчкам и начал читать глуховатым голосом: - "Внутри взгляду являлся потолок из слоновой кости, весь испещренный золотом, серебром и орихалком, а стены, столпы и полы сплошь были выложены орихалком".. Это храм так описывается, - пояснил сосед и опять наклонился к книге. - "Поставили там и золотые изваяния: сам бог на колеснице, правящий шестью крылатыми конями, - сосед сделал особое ударение на последних трех словах, - вокруг него - сто нереид на дельфинах". Морских богинь, то есть. - Он перенес палец на несколько строк ниже. - "А также и много статуй, пожертвованных частными лицами. Снаружи вокруг храма стояли золотые изображения жен и всех тех, кто произошел от десяти царей..." Ну, и так далее... В общем, тут сказано, что в храме раз в несколько лет собирались десять царей, чтобы совещаться и судить. В храме была стела, плита такая, а на ней записаны законы. Ловили быка, приводили в храм и закалывали... Вы понимаете? - Глаза соседа возбужденно блестели, голос дрожал. - Вот... Вот... "Предав сожжению все члены быка, они растворяли в чаше вино и бросали в него каждый по сгустку бычьей крови, а все оставшееся клали в огонь и тщательно очищали стелу". А потом давали клятву, что будут судить честно, пили за это дело и так далее.
Последние слова сосед произнес совсем тихо. Теперь я до конца понял его состояние. Состояние человека, может быть, впервые в своей жизни столкнувшегося с необъяснимым.
- Знаете, кто это писал? - спросил сосед.
- Да. Зто писал Платон.
Сосед посмотрел на обложку, осторожно провел по ней ладонью.
- Bepнo. Платон. Третий том...
- "Критий", - сказал я. - Довольно известный диалог. Рассказ об Атлантиде.
- Довольно известный... - тихо повторил сосед. - А я вот никогда не слышал...
Он медленно поднял голову и с мольбой посмотрел на меня.
- Откуда Колька, пацан одиннадцатилетний, мог это знать? Откуда?
Я молча пожал плечами.
Генетическая память? Я довольно смутно представлял себе, что такое генетическая память. Или все-таки всплывшее из подсознания в результате контузии воспоминание о прочитанной когда-то и позабытой книге? "Критий", прочитанный полуграмотным хлопцем в довоенном украинском селе? Н-да...
Сосед еще раз вздохнул и, словно очнувшись, опять осмотрел мою комнату: стеллаж с книгами вдоль стены, стол у раскрытого окна и пищущую машинку на столе, и ворох бумаг около машинки.
- Диссертация? - Он с уважением кивнул в сторону стола, осторожно закрывая книгу. И встрепенулся внезапно. - А я-то вам мешаю!
- Нет, нет! - Теперь настала моя очередь смущаться от того, что писал я не диссертацию. - Так, сочиняю кое-что.
И был буквально пригвожден к креслу взволнованным глуховатым голосом, в котором сквозила надежда.
- Так напишите! Напишите все это, ну, то, что я вам рассказал. Напишите! Прочитают и, может быть, кто-нибудь и объяснит!