Пока химики искали краску, инженеры конструировали "кисточку". Но этот вопрос не вызвал затруднений. "Маляры" должны были летать на самолетах и обрызгивать лед сверху. И можно было применить для этого обычную самолетную установку для борьбы с малярийными личинками или садовыми вредителями, слегка видоизменив ее.
Где красить? В верховья Зеравшана была направлена специальная экспедиция для уточнения устаревших карт и определения снеговой линии (ниже снеговой линии снег стаивает за лето, и незачем помогать ему черной краской).
Неожиданную оппозицию идея окраски льда встретила в ученых кругах. Глава среднеазиатских климатологов профессор Гусев, мировой авторитет по ледниковедению, выступил в печати со статьей, доказывая, что уничтожение вечных снегов ухудшит климат Средней Азии. Профессор Богоявленский, все еще скептически относившийся к окраске льда, поддержал Гусева; Батурин - его собственный помощник - выступил против. Он говорил, что почти вся вода, идущая на орошение, впоследствии испаряется, и водяные пары возвращаются назад в горы. В Академии развернулась жаркая дискуссия о том, что было бы, если бы в Средней Азии совсем не было ледников. Пришел даже запрос из Москвы, и Рудаков сам написал лаконичное письмо:
"Мы взяли для опыта один процент ледников. Они растают лет за сорок, не раньше. Опыт покажет..."
А сколько хлопот было с санитарной инспекцией, утверждавшей, что черная краска отравит питьевую воду. Тот же Батурин специально пил две недели мутную воду под наблюдением врачей. Краска оказалась безвредной, но министр дал специальное указание построить в каждой деревне отстойники и фильтры.
А новые оросительные каналы! А постройка домов для колхозников! Вербовка переселенцев! А школы, дороги, больницы... Освоить 40 тысяч гектаров не шутка - для этого нужно 40 тысяч человек.
Однажды (уже летом) на прием к министру пришел необычный посетитель. Это был рослый парень, широколицый и курносый, из-под форменной фуражки его падал на лоб залихватский клок русых кудрей. На пороге гость козырнул и отрапортовал:
- Сорокин. Командир эскадрильи сельхозавиации.
И сразу он наполнил унылую комнату скрипом сапог, сиянием пуговиц, раскатами молодого голоса.
- Ш-ш,- зашипела на него Раиса Романовна, убиравшая с тумбочки ненавистную Митрофану Ильичу манную кашу,- тише, он себя плохо чувствует.
Смутившись, летчик на цыпочках проследовал к стулу, но сапоги его заскрипели еще сильнее.
- Митя, ты не задерживай товарища, тебе отдохнуть нужно. И вы, товарищ, покороче! - сказала жена и выплыла из комнаты, такая полная и цветущая.
Рудаков неодобрительно посмотрел на нее. Они не очень хорошо прожили жизнь. Жена была гораздо моложе его и никогда не интересовалась его делами, а он не мог простить ей этого. "Теперь она ухаживает за мной с увлечением, как будто чувствует свою значительность, и тешится ролью сиделки, белым халатом, косынкой",-думал он.
Но тут Митрофан Ильич упрекнул себя за несправедливость: "Брюзжишь, старик; жена у тебя чудесная, а если не интересуется твоими делами, сам виноват - не умеешь рассказать".
Летчик встал. Ему казалось неприличным сидя разговаривать с начальством.
- Разрешите доложить, товарищ министр. Завтра в 5.00 сводная эскадрилья под моим командованием вылетает на Зеравшанский ледник. Цель полета: провести окраску в квадратах...
Глаза Рудакова заблестели.
- А ну рассказывайте, рассказывайте!
Летчик вытащил планшетку. Горячась, видимо сам увлеченный небывалой задачей, он говорил все громче, так громко, что ложечка звенела в стакане, и тут же спохватившись, краснел и шепотом переводил свою мысль на официальный язык.
"Хороший парень! - думал Митрофан Ильич, глядя на него.- Молодой, горячий, честный. И краснеть еще не разучился. Я тоже таким был. Нет, пожалуй, не был..."
Память нарисовала молодого Рудакова - долговязого, худого, с острыми скулами и большими ладонями, несгибающимися от мозолей.
"Нет, наша молодость труднее была,-подумал он,- для них старались. А что ему? Летает, песни поет, вихор отрастил, девушек смущает. Был бы я сейчас молодым, тоже пошел бы в летчики. Интересно, хочется ли ему быть министром? Вероятно, нет. А Исламбекову хочется. Так пускай бы он и лежал в моей постели, а я полетел бы на ледник".
И он сказал неожиданно:
- Товарищ Сорокин, в вашей эскадрильи есть вертолеты связи?
- А как же! - воскликнул Сорокин и тут же поправился.- Так точно, есть.
- Так слушайте. Прикажите пилоту связи сегодня в три часа ночи посадить вертолет в моем саду.
На открытом лице летчика можно было прочесть недоумение.
- Но ведь вы нездоровы. Без разрешения врача...
- Я имею право приказывать,- напомнил министр и, немного подумав, добавил: -Вы хорошо помните Фауста?
И замялся. Он хотел сослаться на пример старика Фауста, который поставил творчество выше жизни, но как-то неловко было говорить о сокровенных чувствах перед этим юнцом. Поймет ли он, что величайшее счастье для человека - увидеть результаты своего труда, что довести дело до конца важнее, чем прожить лишнюю неделю.
- Понимаю,- произнес летчик задумчиво и, сразу загоревшись, воскликнул: Разрешите мне лично вести вертолет, вам удобнее будет передавать через меня указания.
- Хорошо! - Рудаков был очень доволен, что летчик понял его с полуслова. Парень оказался гораздо глубже, чем показалось сначала. - Хорошо! На обратном пути осмотрите сад. Там есть поляна в абрикосах. Машину сажайте тихо, чтобы... чтобы жена не проснулась. Потом подойдете к окошку, окликнете меня или свистнете... или нет, свист не годится... Мяукать вы еще не разучились? Ну вот, значит, подойдете к окошку и будете мяукать.
Ему стало весело от своего собственного мальчишества. А летчик вскочил в восторге.
- Есть, мяукать, товарищ министр.
Мяуканье раздалось ровно в 3.00.
Голова немного кружилась не то от свежего воздуха, не то от волнения. Колени сгибались неуверенно: Рудаков отвык ходить. И он с трудом поспевал за летчиком, который увлекал его в тень.
Ночь была прохладная. На черном небе сияла полная луна, ослепительно сверкающий, начищенный до блеска медный таз. На луну было больно смотреть сегодня - она гасила звезды и заливала весь сад жемчужно-серым светом. Дорожки были полосатыми, поперек них тянулись прямые угольно-черные тени тополей, а ветвистые абрикосы оттеняли оборины кружевным узором.
На крокетной площадке стоял новенький вертолет. Министр впервые видел такие. Аппарат со своим щупленьким фюзеляжем, широко расставленными колесами, огромным четырехлопастным винтом показался ему каким-то разухабистым, несерьезным, и он с некоторой опаской взобрался на сиденье, чувствуя, что сам он совершает что-то несерьезное.
- Товарищ министр, наденьте, пожалуйста. Разрешите, я застегну. Вот шарф, я принес его для вас: наверху холодно,- хлопотал летчик.
Потом над головой застрекотал винт подъема, и, когда лопасти его слились в мерцающий круг, Рудаков увидел вровень с собой макушки деревьев. Вертолет поднимался плавно, еле ощутимо и совершенно отвесно. Земля бесшумно проваливалась вниз. Вот поравнялись с кабиной монументальные тополя, мелькнула крыша дома и освещенное окно в его спальне, затем все растворилось во тьме. Остались небо, звезды, тьма и думы...
О воде, конечно, как всегда, о воде.
Отсюда сверху земля казалась огромной гидрографической картой. Суша тонула во мраке, видна была только вода - поблескивали, как стеклянные осколки, затопленные поля, сверкали тонкие проволочки арыков, а широкие реки с плавными очертаниями были сплошь залиты лунным серебром, на их сияющем фоне виднелись даже купы деревьев и строения.
...Здесь он работал десятником, здесь - инженером, здесь - секретарем райкома. Тут он вел воду по акведуку, тут взорвал на выброс 20 тысяч кубометров земли...
Под ними была страна, которую называли когда-то Мирзачуль - Голодная степь. Рудаков помнил ее. Это была потрескавшаяся равнина, так трескаются губы у человека, погибающего от жажды. О Голодной степи рассказывали легенду. Говорили, будто некогда красавица Ширин-Кыз обещала свою руку тому, кто оросит Мирзачуль. Богатырь Фархад взялся за работу... Но изнеженный царевич Хосрой перехитрил его. Он выстелил степь циновками, и при лунном свете солома заблестела как вода. Ширин вышла замуж за Хосроя. А когда взошло солнце и обман открылся, она покончила с собой. Убил себя и Фархад, а степь на долгие века осталась мертвой.
Но сейчас она вся сверкала в лучах луны, и это были не циновки, а настоящая вода. У скал Фархада большевики создали плотину. Три канала тянулись от нее, унося воду Сыр-Дарьи. Голодная степь кормила досыта полмиллиона человек.
Вероятно, не было здесь арыка, план которого не обсуждал бы министр. Потом руками трудящихся план был воплощен на местности. Сегодня он видел свои проекты в натуре и, может быть, в последний раз-Позади была долгая жизнь, до предела заполненная трудом, а впереди...