Хотя это и было против правил, он дотронулся до волос парня. Они все еще были влажноваты. Вероятно, он умер вечером в пятницу и убийцы предполагали, что он провисит здесь весь уик-энд, — времени достаточно, чтобы все следы и улики остыли, как он сам.
— Что вы думаете, сэр?
— Стреляли из пистолета. — Ребус посмотрел на пятна крови на стенах. — Скорострельное оружие. Голова, локти, колени, голени. — Он вдохнул воздуха. — Шестерной комплект.
Послышались шаркающие звуки шагов, метнулся луч фонарика, и в дверях появились две фигуры. В свете лампы видны были лишь их силуэты.
— Веселей, доктор Гэллоуэй, — послышался громкий мужской голос, обращенный к бедняге, все еще сидевшему на корточках.
Ребус узнал голос и улыбнулся:
— Я готов, когда будете готовы вы, доктор Курт.
Патологоанатом вошел в помещение и пожал Ребусу руку.
— Тайный город, как интересно.
В этот момент к ним приблизилась спутница доктора.
— Вы знакомы? — Голос доктора Курта звучал, как голос хозяина дома на светском приеме. — Инспектор Ребус, это мисс Рэттрей из прокуратуры.
— Каролина Рэттрей.
Она поздоровалась с Ребусом за руку. Высокая женщина — ростом не уступала ни одному из присутствующих мужчин, ее длинные черные волосы были убраны назад.
— Когда мне позвонили, мы с Каролиной ужинали после балета, — сказал Курт. — И я уговорил ее пойти со мной — решил, так сказать, убить одним выстрелом двух зайцев.
Курт выдыхал ароматы хорошей еды и хорошего вина. На нем и на прокурорше были вечерние одежды, и на спине черного жакета Каролины Рэттрей уже появилось белое пятно мела. Ребус хотел было отряхнуть ее жакет, но тут она заметила тело — и быстро отвела взгляд в сторону. Ребус мог ее понять. А вот доктор Курт двинулся к связанной фигуре, словно это один из гостей на его вечеринке. Он остановился только на секунду — надеть полиэтиленовые бахилы.
— Всегда вожу с собой на всякий случай, — сказал он. — Не знаешь, когда понадобятся.
Он подошел к телу и осмотрел голову, затем повернулся к Ребусу:
— Доктор Гэллоуэй уже осмотрел?
Ребус медленно покачал головой. Он знал, что сейчас последует. Он не раз видел, как Курт обследует обезглавленные тела, искалеченные тела, тела, от которых остался практически один торс или какая-то бесформенная каша. Во всех случаях патологоанатом неизменно говорил одно и то же:
— Бедняга мертв.
— Спасибо.
— Насколько я понимаю, бригада уже выехала?
Ребус кивнул. Бригада выехала. Первым делом фургон со всем, что необходимо для криминалистического обследования места преступления. Криминалисты, свет, камеры, полицейская лента, мешки для улик и, конечно, мешок для тела. Иногда целая бригада экспертов, если причина смерти казалась неясной или на месте преступления царил полный кавардак.
— Я думаю, — сказал Курт, — прокуратура согласится с тем, что нашему клиенту помогли отправиться на тот свет?
Рэттрей кивнула, по-прежнему не глядя на тело.
— Да, на самоубийство не похоже, — заметил Ребус.
Каролина Рэттрей отвернулась к стене и уперлась взглядом в кровавые пятна. Тогда она повернулась к дверному проему, где доктор Гэллоуэй вытирал рот носовым платком.
— Пожалуй, нужно послать кого-нибудь за моими инструментами, — сказал Курт, разглядывая потолок. — Кто-нибудь знает, что здесь было прежде?
— Мясная лавка, сэр, — с готовностью ответил констебль. — Тут есть и винная лавка, и жилые дома. Туда можно зайти.
Он повернулся к Ребусу:
— Сэр, что такое «шестерной комплект»?
— Шестерной комплект? — эхом отозвался Курт.
Ребус посмотрел на висящего парня.
— Это наказание, — тихо сказал он. — Только обычно жертва не умирает. Что это здесь на полу?
Он указывал на ноги трупа, туда, где его носки скребли землю в темных пятнах.
— Похоже, крысы обглодали ему пальцы, — сказал Курт.
— Нет, я не об этом.
В земле были неглубокие, но широкие канавки, словно их проскребли большим пальцем ноги. Приглядевшись, можно было различить четыре неровные прописные буквы.
— Это NENO или NEMO?
— А может быть, и MEMO, — заметил Курт.
— Капитан Немо, — сказал констебль. — Это из романа «Двадцать тысяч лье под водой».
— Жюль Верн, — кивнул Курт.
Констебль замотал головой:
— Нет, сэр, Уолт Дисней.
2
В воскресенье утром Джон Ребус и доктор Пейшенс Эйткен решили забыть о делах и всласть поваляться. Чуть свет он сбегал за круассанами и газетами, и они позавтракали в постели, передавая друг другу разделы воскресных газет. Впрочем, больше пропускали, чем читали.
Упоминания о кошмарной находке в тупичке Мэри Кинг не обнаружилось. Новость пришла слишком поздно и в газеты не попала. Но Ребус знал, что по местному радио что-нибудь непременно передадут, и потому на сей раз не возражал, когда Пейшенс настроила прикроватный приемник на классическую музыку.
Его смена должна была закончиться в полночь, но из-за убийства временны´е рамки сдвинулись. При расследовании убийства работали столько, сколько требовалось. Ребус проторчал на службе до двух часов ночи. Проинформировал ночную смену о трупе в тупичке Мэри Кинг. Доложил старшему инспектору и старшему суперинтенданту и постоянно был на связи с управлением на Феттс-авеню, куда уехали криминалисты. Инспектор Флауэр то и дело советовал ему отправляться домой, пока наконец он не внял его совету.
Самая большая проблема с вечерними сменами состояла в том, что Ребус после них не мог толком уснуть. Но было какое-то особое удовольствие в том, чтобы с приближением рассвета залечь в постель, свернуться рядом с уже спящим там телом. А еще большее удовольствие он получал от того, что, укладываясь под бочок к Пейшенс, выгонял из кровати кота.
Прежде чем лечь, он проглотил с полстакана виски. Себе он объяснил, что это в чисто медицинских целях, однако стакан тщательно прополоскал и убрал подальше в надежде, что Пейшенс не заметит. Она часто ворчала, что он еще и пьет — ко всем его прочим достоинствам!
— Обедаем в ресторане, — сказала она тоном, не допускающим возражений.
— Когда?
— Сегодня.
— Где?
— Есть одно местечко за городом, называется Карлопс.
Ребус кивнул:
— «Ведьмин прыжок».
— Что?
— Так переводится Карлопс.[7] Там у них есть скала. С нее прежде сбрасывали тех, кого считали ведьмами. Если не полетела, значит не ведьма, невиновна.
— Но мертва.
— Их судейская система была далека от совершенства. Взять хотя бы позорный стул — тот же принцип.[8]
— Откуда ты все это знаешь?
— Молодые констебли нынче сплошь эрудиты.
Он помолчал.
— Слушай, насчет обеда… мне нужно заскочить на работу.
— Ничего тебе не нужно.
— Пейшенс, там у нас…
— Джон, это здесь у нас будет смертоубийство, если мы не начнем хоть сколько-то времени проводить вместе. Позвони — скажи, что болен.
— Не могу.
— Тогда я позвоню. Я врач, мне поверят.
Ей поверили.
После обеда они пошли прогуляться — посмотрели из любопытства на знаменитую скалу Карлопс-Рок, а потом, невзирая на ветер, полезли в гору отметиться на Пентландс.[9] Когда они вернулись на Оксфорд-террас, Пейшенс наконец сдалась и первая сказала, что у нее накопилась кое-какая бумажная работа, то есть ей попросту хотелось разобрать какие-то бумаги, или проверить налоговую отчетность, или просмотреть свежие журналы. Поэтому Ребус поехал по Куинсферри-роуд и остановился перед церковью Богоматери Вечной Опоры, с чувством виноватой радости отметив, что никто еще не исправил шкодливое граффити на доске объявлений, превратившее «вечную опору» в «вечный запор».
В церкви было пусто, прохладно и тихо, через витражное стекло проникали радужные лучи. Надеясь, что он явился вовремя, Ребус прошел в исповедальню. По другую сторону зарешеченного окошка кто-то был.
— Простите меня, отец, — сказал Ребус. — Я даже не католик.
— А-а, так это вы, язычник. Я ждал вас. Мне нужна ваша помощь.
— Разве не мне положено произносить эти слова?
— Не дерзите. Пойдемте выпьем.
Отцу Коннору Лири можно было дать от пятидесяти пяти до семидесяти, но Ребусу он сказал, что не припомнит, к какой цифре он ближе. Он представлял собой внушительную бочкообразную фигуру, густые седые волосы росли не только на голове, но и из ушей, носа и шеи — на загривке. В светской одежде, подумал Ребус, священник вполне сошел бы за пенсионера-докера или какого-нибудь квалифицированного работягу, который в свое время был неплохим боксером, и действительно, у отца Лири имелись фотографии и призы, подтверждающие, что последнее — непреложная истина. Он нередко месил руками воздух, заканчивая свои аргументы апперкотом, — дескать, никаких возражений тут и быть не может. Ребус нередко жалел, что при их беседе не присутствует рефери.