Галина КУЛИКОВА РУКОПАШНАЯ С КУПИДОНОМ
1
Чиновники беззастенчиво покушались на здание Независимого центра культуры, где граждане проводили досуг, и одну за другой засылали в центр комиссии, чтобы те нашли, к чему придраться. Не потому, что там, наверху, были против культуры. Ничего подобного. Просто культуру можно переселить в спальный район, ничего с ней не сделается. А освободившийся особняк выгодно сдать в аренду какой-нибудь крупной фирме.
Нынешняя группа проверки состояла из двух человек. И женщина, и мужчина были в очках и держали в руках по портфелю.
— Какие у вас сегодня мероприятия? — спросил мужчина, сверху вниз глядя на директора центра, Николая Ефимовича Шепоткова.
Маленький и толстый Шепотков бежал рядом с проверяющими и смотрел на них подобострастно, как собака, встретившаяся с хозяевами после долгой разлуки.
— Мероприятия? Э-э-э… Надо спросить у Лаймы, — ответил он.
— Это еще кто?
— Лайма Скалбе, наш распорядитель. Распорядительница, — уточнил он, открывая свой кабинет. — У нее все под контролем.
Лайма Скалбе действительно все держала под контролем. Коллеги по центру считали, что она так и родилась — в деловом костюме и с решительным выражением на лице.
— У Лаймы всегда все идет по плану, — еще раз заверил комиссию Шепотков. — Никаких эксцессов.
И тут помещение центра огласил истошный женский крик. К нему присоединился топот множества ног, грохот и высокий поросячий визг. Шепотков бросился к двери, толкнул ее ладошками и вывалился в холл.
— Что, пожар? — крикнул он, увидев толпу людей, несущуюся к выходу. — Не волнуйтесь, товарищи, мы оснащены огнетушителями! — На бегу он извернулся и заверил семенящих за ним ревизоров:
— Мы всем, чем надо, оснащены! На случай эксцессов…
Лайма Скалбе тоже услышала крик и поспешила на место происшествия. Мужская половина комиссии, увидев ее на лестнице, тихонько хрюкнула. Распорядительница была что надо — светленькая, длинноногая, большеглазая. Если бы не высокомерный вид, ее можно было бы назвать хорошенькой. Даже очень хорошенькой. Ревизор вздохнул. Он всегда считал, что карьеристки губят на корню собственную привлекательность. В самом деле: можно ли увлечься женщиной, которая разговаривает командным тоном и мгновенно принимает решения? Эта прилизала волосы и надела туфли на низком каблуке — специально, чтобы выставить на первый план свои деловые качества и завуалировать женские. Честное слово, глупо.
Лайма схватила за руку пробегавшую мимо расхристанную мадам, которая тонко подвывала на ходу, и требовательно спросила:
— Что случилось?
— Яков Семенович! Яша… — запричитала мадам, вырываясь. — Он забрался на крышу и собирается прыгнуть вниз! Ужас, ужас!
«Так я и знала, обреченно подумала Лайма. — Сегодня непременно должно было произойти что-нибудь отвратительное». Она еще утром поняла, что день не задастся. Ночью шел дождь, и пиджак Болотова, забытый на спинке стула возле открытого окна, безнадежно намок. Болотов рассердился и принялся Лайме выговаривать:
— Я точно помню, что после программы новостей попросил тебя повесить мою одежду в шкаф. Мне как раз позвонили, и я ушел в другую комнату. — Он перекладывал глазунью из сковородки в тарелку, аккуратно поддевая желтки лопаткой. При этом ни один не растекся: у Лаймы так никогда не получалось. — В доме должен быть порядок. Если разбрасывать вещи, жизнь превратится в хаос. У моей младшей сестры всегда все вверх дном. Когда она собирается на работу, дым стоит коромыслом. Тебе такое и не снилось.
Лайма едва заметно усмехнулась. Знал бы Болотов, в каком сумасшедшем доме она выросла! Ее мать была художницей, творческой личностью, и поэтому они жили, как хиппи. В доме постоянно ночевали посторонние, все они ели, пили и творили, не обращая никакого внимания на девочку. Уроки ей приходилось делать среди куч барахла, в комнатушке, пропахшей красками, олифой и растворителями.
В точности так жили сейчас ее бабка и тётка. Они собирали по помойкам ветхую мебель, приводили ее в порядок и расписывали цветами и фигурами фантастических животных. Некогда шикарная квартира с большим холлом, кладовками и лоджией стала похожа на разгромленный склад старых вещей. На сегодняшний день две эти женщины оставались единственными родственницами Лаймы. Она любила их, но жить, как они, отказалась категорически. И изо всех сил боролась с генами, которые то и дело подбивали ее на всякие глупости.
Болотов, педант и чистюля, высоко ценил Лайму именно за те качества, которые она приобрела в долгой и упорной борьбе с собой.
Встряхнув головой, чтобы отогнать посторонние мысли, Лайма поспешила вслед за бегущими людьми и остановилась рядом с вахтером, который топтался возле распахнутой двери на улицу. Снаружи собралась огромная толпа взволнованных людей.
— Яков Семенович! — закричал мужчина в клетчатой рубашке, сложив ладони рупором и задрав голову кверху. — Ты же взрослый человек! Подумаешь, Мишка тебя обставил! Это же не конец света. Из-за такого с крыши не прыгают.
Лайма не стала тратить время на то, чтобы своими глазами увидеть мятежного Якова Семеновича. Вместо этого она попыталась узнать у вахтера, в чем суть дела.
— Вот, клуб «Рыболов» в полном составе взбаламутился, — охотно объяснил тот. — Яков Семенович был уверен, что стал победителем конкурса — выудил из речки самую большую рыбину. А когда начали мерить — оказалось, что его улов только на второе место тянет. Вот он и психанул. Подсуживают, говорит. Старый дурак! Ему бы дремать в скверике с газеткой, а он вон что — с крыши сигать.
Лайма развернулась и побежала в свой кабинет, вызывать пожарных и милицию. Шепотков вместе с комиссией двинулся вслед за ней. И тут прямо им под ноги бросился огромный серый кот с черным ухом. Ревизор едва не полетел вверх тормашками на пол и раздосадованно воскликнул:
— Что это у вас?! Звери носятся, как в зоопарке!
— В малом зале заседает клуб любителей кошек, — на ходу пояснил Шепотков. — Есть еще клуб любителей домашних грызунов, они обычно собираются в красной гостиной. А собачники — те на терраске любят.
— Черт знает что, — пробормотала разгневанная комиссия, продолжая бег трусцой. — Развели культуру…
Наконец Лайма ворвалась в кабинет и бросилась к телефону. Быстро и деловито обрисовала ситуацию дежурному по городу. Шепотков и сопровождающие столпились тут же, жадно глядя ей в рот.
— Сто лет у нас ничего не случалось, — посетовал директор, обернувшись к ревизорам. — А вот вы пришли — и нате вам!
Не успел он закончить, как в кабинет постучали.
— Да! — хором крикнули все четверо. — Войдите!
Дверь распахнулась, и на пороге появилась молоденькая девица — растрепанная и несчастная. Глаза у нее были огромные и дикие, а к груди она прижимала младенца в цветастых ползунках и чепце с оборками.
— Лай… Лай… — начала девица, пытаясь отдышаться.
— Спокойно, мамаша, — сказала ревизорша. — Не надо нервничать.
— Да я… Да вот… Я так торопилась…
— Такое впечатление, — встрял Шепотков, — что вы бежали по дикому лесу и за вами гнались дровосеки. Ну, что вы стали как изваяние? Все в порядке, волноваться нечего. Несите своего ребеночка домой, мы тут сами разберемся.
— Это не мой ребеночек! — воскликнула девица, и в тот же миг Лайма ее узнала.
Девчонку звали Олесей, и служила она нянькой у Лайминой подруги Сони Кисличенко. На руках у няньки, без сомнения, сидел десятимесячный Петя, Сонин сын.
— Олеся, это ты! — испугалась Лайма. — Что случилось? Что с Соней?
— Софья Аркадьевна куда-то подевалась. Исчезла она, — выпалила девица, и крупные слезы покатились по ее пухлым щекам и обкапали ребенка. — Ее уже третий день как нету. А у меня билет на поезд, я к мамке собралась. Мамка меня встречать будет, как же я не приеду? Я уж и сумку сложила, и гостинцев понакупила, а хозяйка-то все не приходит и не приходит.
— И ты только сейчас об этом говоришь? — ахнула Лайма. — Уже три дня прошло!
— Откуда я знаю, почему ее нет, — немедленно ощетинилась девчонка, и слезы высохли на ее молодых щеках как по мановению волшебной палочки. — Она, может, по личным делам отсутствует. Уходила, вся из себя накрасилась и начесалась. — Олеся подошла поближе и сунула пухлощекого ребенка Лайме. Понизила голос и добавила:
— Папашу Петенькиного Софья Аркадьевна собиралась оповестить о том, что он — папаша. Он вроде как не в курсе был. Она говорила: «Трудно мне, Олесенька, одной сыночка поднимать. Не вытяну. Пусть этот негодяй тоже впрягается».
Лайма сомневалась, что Соня выразила свою мысль именно такими словами, но сейчас ее меньше всего интересовали частности.
— Ты кому-нибудь сообщила? — спросила она, легонько подбрасывая упитанного Петю, который подозрительно сопел у нее на руках.