— Жаннет, но я должен ехать! От этого зависит исход важной сделки.
«Сделка тебе важнее, чем я!» — хотела воскликнуть Жаннет, но вовремя прикусила язык. На подобную фразу Дюбуа наверняка ответил бы: «Конечно, важнее.» Он сказал бы такое даже своей жене, а ведь она — всего лишь содержанка. Купленная за побрякушки, за дорогие наряды, за горничную Мари… и теперь уже не мыслящая жизни без всего этого, а значит, обязанная повиноваться своему господину.
Дюбуа велел запрягать, а сам прошел в кабинет, чтобы еще раз просмотреть кое-какие бумаги. Через некоторое время, оторвавшись от этого занятия, он с удивлением обнаружил, что лошади еще не готовы. «Что он там копается», — недовольно пробурчал предприниматель, имея в виду кучера, и направился к двери, чтобы лично выяснить этот вопрос. Из окна он видел, что дверь конюшни полуоткрыта; когда на его громкий оклик никто не отозвался, Дюбуа, повинуясь скорее инстинкту, чем рассудку, вернулся и прихватил с собой пистолет. Впрочем, собственная тревога показалась ему смешной: «Неужели я стал заражаться страхами Жаннет?» Однако всякое желание смеяться у него пропало, когда он заглянул в приоткрытую дверь.
Кучер лежал у самого входа с проломленной головой; кажется, после страшного удара он сумел еще отползти к дверям, прежде чем смерть настигла его. Его убийца, вороной жеребец, не отличавшийся прежде буйным нравом, всхрапывал, дико скашивал глаза, брыкался и бил землю окровавленным копытом. В следующий момент он сорвался с привязи и бросился вон из конюшни, прямо на опешившего Дюбуа. Тот, однако, успел вскинуть пистолет и выстрелить почти в упор. Конь упал и забился в агонии; кровь толчками выплескивалась из раны. Дюбуа с отвращением отвернулся.
На этот раз Леблан не удовольствовался утверждением доктора о явном отсутствии следов злого умысла. Он окинул Дюбуа хмурым и подозрительным взглядом и объявил, что проведет тщательное расследование и допросит всех, находившихся в доме.
— Черт побери! — воскликнул владелец дома, — не хотите же вы сказать, что это убийство!
— Я ничего не хочу сказать, мосье, — неприветливо ответил полицейский, — я только знаю, что это уже третья внезапная смерть в вашем поместье всего за несколько дней. Три снаряда, попавшие в одну воронку — это, согласитесь, подозрительно.
— Но между этими смертями нет никакой связи… и в них нет никакого смысла. Все они вполне объяснимы. Совершенно очевидно, что это просто несчастливое совпадение.
— По роду своей службы я не должен верить в совпадения, — холодно заметил Леблан.
Расследование затянулось на несколько часов. Инспектору так и не удалось отыскать оснований, позволяющих квалифицировать происшествие иначе, чем несчастный случай. Наконец он удалился явно недовольный, бросив на прощание фразу: «Будьте осторожны, мосье Дюбуа». Фразу это можно было понимать двояко: «опасайтесь неизвестного убийцы» или «берегитесь разоблачения».
Когда все кончилось, ехать в Париж было уже поздно, да и нового кучера надо было где-то искать. Дюбуа вынужден был отказаться от поездки, с негодованием чувствуя, что выгодная сделка уплывает из рук. Но неприятности этим не ограничились. Сразу несколько слуг потребовали расчет. Дюбуа все же удалось отговорить их; он обещал им прибавку к жалованию, понимая, что если из-за бегства слуг дурная слава дома возрастет, платить придется еще больше. Конечно же, не обошлось без сцены с Жаннет, заявившей о категорическом нежелании жить «под одной крышей со смертью» (должно быть, это выражение она почерпнула из одного из бульварных романов, которые читала в последнее время в больших количествах). Дюбуа сначала уговаривал ее, потом накричал, потом все-таки завершил дело миром, скрепив соглашение дорогим ожерельем, которое прежде хотел преподнести в более подходящей обстановке. При этом он подумал, что, будь на месте Жаннет самая добродетельная супруга, спор был бы решен таким же образом, и презрительное отношение к проституткам совершенно не оправдано: все женщины — одинаково продажные твари.
Вскоре почта известила Дюбуа, что его скверные предчувствия оправдались: его несостоявшейся поездкой воспользовался конкурент, и то, что должно было принести прибыль, теперь оборачивалось убытками. Казалось бы, все подталкивало Дюбуа к отъезду в город; однако он был упрям и не привык отступать перед препятствиями — напротив, чем серьезнее они казались, тем больше крепла его решимость преодолеть их; не будь этого качества, он не сделал бы карьеры от мальчишки-газетчика до преуспевающего дельца.
Вечером того же дня, когда пришло огорчительное известие, хозяин дома и его любовница сидели в столовой в ожидании ужина. Дюбуа машинально перегибал и складывал салфетку: пополам, еще пополам… Он всегда проделывал подобное, когда бывал раздражен. Неожиданно в столовую вбежал запыхавшийся лакей, в обязанности которого входило прислуживать за столом.
— Мосье, мосье! Кухарка…
— Только не говори, что она мертва! — воскликнул Дюбуа.
— Еще нет, мосье… но, кажется, ей очень худо.
Старухе действительно было худо: она задыхалась, лицо ее посинело, тело содрогалось в судорогах. На полу валялась большая ложка с остатками пищи. Очевидно, кухарка поперхнулась, пробуя собственное блюдо; Дюбуа, впрочем, понял это не сразу — сначала у него мелькнула мысль о яде. Одна из служанок пыталась оказать помощь, другая побежала за доктором. Но к тому времени, как прибыл Клавье, все было уже кончено. Список мертвецов снова пополнился.
На этот раз Леблан был, кажется, полон решимости кого-то арестовать. Он самым тщательным образом восстанавливал картину происшествия; выяснилось, что на момент, когда произошло несчастье, лишь лакей и одна из служанок не имели алиби. Инспектор, однако, не стал их задерживать, а предложил хозяину и доктору обсудить положение.
Все трое прошли в кабинет Дюбуа, некогда ставший местом гибели де Монтре; предпринимателя нимало не смущало последнее обстоятельство.
— Я убежден, что мы имеем дело с преступлением, — сказал без предисловий Леблан. — Точнее, с серией преступлений.
— По-вашему, я убиваю собственных слуг? — взвился Дюбуа.
— Нет, вполне очевидно, что это не вы. В последнем случае вы просто не могли этого сделать — если, конечно, весь дом не в сговоре и не выгораживает вас специально. Но сговор между убийцей и жертвами — абсурд.
— Не меньший абсурд, чем убийство без мотива!
— Видите ли, — откашлялся доктор, — чисто теоретически у вас могла быть причина… Я вообще-то не специалист по душевным болезням; у нас тут, в сельской местности, с ума сходят редко. Но буквально на днях мне попалась одна статья… Иногда человек, совершив некий поступок, подсознательно сожалеет о нем и пытается исправить содеянное. При этом он действует как сомнамбула, не осознавая своих поступков и не помня о них. Ну и, поскольку вы косвенно причастны к смерти графа де Монтре…
— Чепуха, — отрезал Дюбуа. — По-вашему, я подсознательно пытаюсь исполнить его проклятие и лишить себя покоя? Но я не испытываю никакой вины, ни сознательной, ни подсознательной. Не вижу причин церемониться с этими засохшими ветвями старинной аристократии.
— Так или иначе, у вас алиби, — вмешался инспектор, — и мы можем не рассматривать экзотическую гипотезу доктора.
— Ваша гипотеза кажется мне не менее экзотичной, — заметил Дюбуа, — вы говорите об убийствах, но ведь все произошедшее — несчастные случаи.
— Не так уж трудно было подстроить три последние смерти, — возразил инспектор. — Чтобы вызвать ночью сердечный приступ у старика, достаточно хорошо напугать его. То же относится и к поперхнувшейся старухе. А в питье лошади можно было подмешать возбуждающий препарат.
— По-вашему, за всем этим стоит кто-то из слуг?
— Нет, не они. И не ваша… гм… подруга. Еще римляне, расследуя преступление, первым делом задавались вопросом: кому выгодно? У вас, очевидно, есть враги?
— Как и у всякого делового человека. Но никто из них не стал бы сводить счеты способом, достойным готического романа. К тому же если кто-то хочет разделаться со мной, причем тут мои слуги?
— Верно, дело здесь не в ваших конкурентах. Больше похоже на месть, причем преследующую определенные цели. Такое впечатление, что кто-то стремится выжить вас из этого дома, попутно сильно сбив его цену за счет дурной славы. Для этого он убивает слуг, которые служили прежде роду де Монтре, а затем, так сказать, предали его, перейдя к вам…
— Иными словами, кто-то из де Монтре хочет по дешевке выкупить родовое гнездо? Но покойный граф был последним в роду, у него не осталось родственников. Я выяснял это.
— В таких делах никогда нет полной уверенности. Родственник может быть дальним и носить другую фамилию; это может быть просто друг и наконец… даже сам граф Арман де Монтре.